Взгляните сюда, и вы увидите, как всеведущие боги оставляют страждущего человека; и вы увидите, как человек, хоть он и безумен, хоть и не ведает, что творит, всё же полон сладостных даров любви и благодарности. Герман Мелвилл «Моби Дик, или Белый кит»
У Лайта свидание. Ну, по правде говоря, это у Лайта и Эла свидание, и к тому же с Мисой. Он не уверен, иронична эта ситуация или просто несправедливо абсурдна, но в любом случае, он туда совсем не рвется. Разве что теперь ему наконец будет с кем поговорить. Они тащатся по коридору к главному лифту, и Лайт пропускает Эла вперед — в основном потому, что он даже не знает, какой там у Мисы этаж. Сам он никогда не спрашивал, и если кто-то и говорил ему, то он успел все благополучно забыть. Волосы Эла растрепаны еще больше, чем обычно, и Лайт старается не ухмыляться, глядя на них. Эл весь день был привычно холодным, но от прикосновений Лайта он определенно согрелся, был снова прижат к стене, как и прошлой ночью, и приведен в ужасный беспорядок. Подавить ухмылку становится все сложнее. — Разве нам не будет неловко? — спрашивает он на подходе к лифту, по-обыденному и как бы невзначай. Если честно, ему интереснее посмотреть, как Эл в целом отреагирует, чем услышать сам его ответ. — Ты, я и Миса — все втроем? Не то чтобы он предвидел вспышки ревности со стороны Эла, или подобные инфантильные и неуместные реакции. Он просто хотел бы знать его отношение к происходящему, а напрямую спрашивать — не вариант. Так он никогда не добьется правдивого ответа. — Каким образом? — вяло отзывается Эл, слегка невнятно выговаривая слова из-за зажатого в зубах леденца. — Ну, даже не знаю, — замечает Лайт, решив перейти прямо к сути, — таким, что полчаса назад мы просто взяли и подрочили друг другу в кладовке? Эл переводит на него свои огромные глаза, окидывая Лайта таким взглядом, как будто он только что сморозил непростительную глупость. Лайт ненавидит этот взгляд. До Эла никто никогда так на него не смотрел. — Ты ведь не собираешься сообщать об этом Амане-сан? Лайт фыркает. — Конечно, нет. — И я нет, — отвечает Эл, вынимая леденец. Он говорит спокойно, но его лицо как будто слегка нахмурено, хотя точно не сказать — большую часть обзора закрывают рваные пряди его волос. — Вопрос решен, и я не понимаю, что тут еще может быть неловким. Лайт чувствует нарастающее раздражение, хотя он не совсем уверен, почему. В поведение Эла закралось что-то новое, какая-то язвительность на фоне непрошибаемой глухоты. Лайт позволяет себе сморщить лоб, демонстративно обидевшись — сейчас это, пожалуй, выглядит более оправданно, чем явно злиться. — У тебя что, совсем нет никаких чувств? Глаза Эла сужаются — и этот взгляд для него чужд: он острый и враждебный. Лайт не знает точно, но думает, что разозлил его. Так ему, пусть побесится. — А как же, есть, и много, — отвечает он, с невнятным скользким звуком сгрызая леденец с палочки. — Только почти никаких — в адрес тебя или твоей девушки. Это задевает сильнее, чем следовало бы, но именно так, как Эл, видимо, и рассчитывал. Непонятно, чего он добивается, ведя себя сегодня как оборзевший засранец; но если это для того, чтобы Лайт забыл все добрые, великодушные мысли, которые его посещали этим утром — в прохладной темноте, когда он проснулся рядом с его бледной фигурой, распростертой ничком на кровати, когда Эл показался ему таким достойным, нужным человеком — то он, безусловно, преуспевает. — Да что с тобой сегодня такое? — срывается Лайт. — Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду, — невозмутимо отвечает Эл, пока на табло один за другим загораются номера. Лайт готов поклясться, что нужный этаж, должно быть, совсем скоро; по его ощущениям, они уже торчат здесь целую вечность. — Хорошо, — бросает он, — как скажешь. — Отлично. — Эл снова поворачивается лицом вперед, некрасиво сгорбив спину, — и как же Лайт не хочет сейчас идти к Мисе, он хочет припечатать его к чему-нибудь и заткнуть его поцелуем, заставить его прекратить свои ехидные взгляды и резкий тон, заставить его открыться и впустить Лайта внутрь… и боже. Часть Лайта подумывает о том, чтобы нажать кнопку аварийной остановки и повалить Эла на землю и трахнуть его прямо здесь, проникая в него в первый раз, и не отпускать, пока Эл не смягчится, пока он не сделает то, что хочет Лайт, не даст ему то, что должен дать. Пока Эл не станет податливым, как воск, в его руках. Вчерашний образ прокручивается в нем с головокружительной скоростью, и вдруг приходит осознание: его мысли подозрительно намекают на склонность контролировать партнера через секс. Что вовсе неправда. Но ведь мысли — нормальное явление, разве нет? Даже если они плохие, даже если они постыдные и жестокие и отдаются внизу живота жарким возбуждением. Он ведь не собирается на самом деле трахнуть Эла в лифте. И даже если бы собирался, сомнительно, что Эл пойдет ему навстречу. Лайт вздыхает и хочет прижать руку ко лбу, чтобы заглушить бесконечный поток противоречивых мыслей — кто хороший, кто плохой — но понимает, что этот жест выдаст его с головой. Взамен он потирает виски, прикидываясь, что Эл ранил его чрезвычайно нежное сердце. — Тебя совсем не смущает, что у меня есть девушка? — спрашивает он так тихо, что это можно понять и как вызов, и как предложение перемирия. Он сам не знает — видимо, все зависит от того, что выберет Эл, — и уступать контроль, даже в такой малости, отдается уколом странного чувства. Но это же Эл. У Эла сейчас больше контроля над жизнью Лайта, чем у самого Лайта, и он до сих пор не совсем уверен, как это произошло. Как и не понимает, почему он больше особо не возражает против этого. — Единственный, кого, кажется, смущает девушка Лайт-куна, — говорит Эл, вскидывая голову и бросая на Лайта многозначительный взгляд, — это сам Лайт-кун. Что касается меня только в той мере, в какой это касается дела Киры. — Его тон небрежен, но в нем чувствуется скрытый вопрос. Это, конечно же, очередное испытание. Лайт закатывает глаза. — Ах так? И как это вписывается в твою блестящую теорию? — Эл, конечно, недалек от истины в отношении его чувств или их отсутствия к Мисе, но все равно непонятно, каким боком это связано с Кирой. — Ты использовал Мису Амане только для того, чтобы она помогала тебе убивать преступников, и притворился, что отвечаешь на ее чувства к тебе, чтобы держать ее в своей власти. Лайт тут же рвется устроить свой символический протест: обычное «Я не Кира, Рюзаки. Сколько можно мусолить одно и то же?» уже вертится на его языке, прежде чем он вообще успевает обдумать ответ, — скорее ради приличия, чем чего-либо другого, потому что он знает: никакие слова не убедят Эла в его невиновности, какие бы разумные доводы он ни приводил. Эл — неразумное существо. Но его перебивают, не давая даже начать. — Это, конечно, только в том случае, если ты действительно Кира, вероятность чего остается крайне малой, — продолжает Эл, и Лайт, кажется, видит, как он ухмыляется, подрагивая уголками своих тонких, бледных губ. И, конечно, это отъявленная ложь до мозга костей. Они оба знают: Эл абсолютно убежден, что Лайт — это Кира, и не примет другого ответа, что бы ни говорили доказательства. Заявлять об обратном — что он действительно дает Лайту честный шанс, согласно презумпции невиновности, — просто жестоко. Впрочем, Эл и так всегда был жестоким. Какой же он все-таки бессовестный… Лифт звенит, оповещая о прибытии, но Лайт не двигается с места. — Я бы никогда так ни с кем не поступил! — рявкает он с таким живым, бурлящим гневом в голосе, что сам не ожидал. Тот факт, что Эл такое про него думает — что великолепный Эл, которому Лайт искренне хотел бы симпатизировать, понял все так неправильно, так наоборот, — расстраивает больше, чем само по себе обвинение в массовом убийстве. — Манипулировать чужими чувствами, — многозначительно добавляет он, зная, что Эл поймет намек, — это низость. Именно это Эл с ним и делает. Во всяком случае, пытается. Низость. — Зато изменять — так это нормально? — спрашивает Эл, вываливаясь в коридор. Лифт начинает закрываться, и Лайту приходится выбросить вперед руку, чтобы вовремя успеть. — Я… — начинает он, затем сдается. Он мог бы все разумно обосновать: что изменяют только нехорошие люди, и что Лайт не такой человек, а Эл — такой, так что это не измена, не по его вине точно. Но Эл ведет себя так неразумно и так настроен все портить, издеваться над Лайтом как только может, что до него все равно не достучишься. Поэтому он отделывается поверхностным: — Это не то. Мы с Мисой почти не встречаемся. — Ты только что сказал, что она твоя девушка, — возражает Эл. Лайт скрипит зубами. Так ему не выиграть, поэтому он выбирает другую стратегию. Ту, которой Эл точно не будет сопротивляться, потому что она служит и его интересам. — Ну, — говорит Лайт, — может, я просто пытался заставить тебя ревновать. Их потрахушки длятся достаточно долго, и будет неудивительно, если у Лайта возникнут к нему чувства. Точнее, лучше всего выставить все так, будто он наивный, влюбленный подросток, сбитый с ног безудержным восхищением к старшему, более мудрому и невероятно вдохновляющему товарищу. Да, это отлично. Даже гениально. Так никто не смог бы его обвинить. Если их, так сказать, роман когда-нибудь выплывет наружу, все будут смотреть на Эла с отвращением, а на Лайта — с нескрываемым сочувствием. Так должно быть, и так будет. Вообще-то, никому из окружающих знать об этом не положено, но иметь запасной план всегда полезно. Эл, однако, на приманку не ведется. — Вот как? — тупо спрашивает он, держа свой путь к Мисиной двери. — Похоже, это не сработало. Лайт злобно скалится. Какого рожна с ним сегодня случилось? Та милая, беспомощная роль, которую он играл последние пару недель — какой бы фальшивой она ни была — исчезла, испарилась, а то, что осталось на ее месте, стало холодным и жестоким. Вот как только они покончат с этим дурацким, никому не нужным свиданием, Лайт тут же нагнет Эла на первой попавшейся поверхности и снова сделает его мягким и послушным. Впрочем, может, это и к лучшему. Будь то прошлой ночью, сегодня утром, когда угодно — пробуждение рядом с Элом, таким близким, знакомым и отчего-то безумно привлекательным в раннем сумраке, слишком его смягчило. Он забыл, что за этим стоит на самом деле. Что такое Эл на самом деле. — Да, — говорит Лайт; удивительно, как легко получается сыграть обиду, — я уж понял. — Он вздыхает, подходя к двери вслед за ним, и старается вложить в голос побольше ранимости. — Иногда ты просто ужасен, Рюзаки. Ты знал? Эл медленно, расслабленной рукой стучит два раза в дверь. Его лицо спокойно, но в глазах стоит странно черная, безжизненная пелена. — Да, Лайт-кун, — говорит он. — Я это хорошо знал.***
— Ну же, Рюзаки! — скулит Миса, и в ее голосе звучат пронзительные нотки. Лайт вздрагивает, но Эл почти ничего не замечает. Он был профессионально обучен выдерживать большинство разновидностей пыток, включая слуховые перегрузки. — Разве ты не можешь выйти в туалет, или, там, я не знаю? Нам с Лайтом нужно всего пять минут наедине. — Она протягивает руку, неистово шевеля всеми пятью пальцами, как будто это каким-то образом добавит веса ее аргументам. Другая ее рука примостилась на бедре: поза номер один, наверняка до блеска отработанная перед зеркалом, глаза широко раскрытые и умоляющие. Эл не тронут и почти не реагирует на ее мольбы, если не считать, что вторая часть его слегка развеселила. — Серьезно, — говорит он, ссутулившись над большим, идеальным квадратом тирамису, — всего пять? Я-то думал, что Лайт-куну понадобится хотя бы шесть. — Он сует порцию в рот, громко жуя. Славный тирамису у Ватари. Сбоку он чувствует, как Лайт на диване весь напрягся, и, даже не оборачиваясь, Эл чувствует, что в него стреляют одним из резких, пронизывающих, испепеляющих взглядов Лайта Ягами. В последний месяц он стал глядеть далеко не так свирепо, как раньше, — видно, до Киры не дотягивает. Поистине, Лайт весь день просто невыносим. Он, как обычно, разыгрывает невинность, но с щепоткой трагического романтизма до кучи — настолько же новое, насколько и кошмарное зрелище. Может, сам Лайт даже не осознает, какая он фальшивка до кончиков ногтей — скорее выдуманный образ себя, чем живой человек. Его невинность — подделка, его романтические чувства — подделка, и Эл уверен, что сонный, обожающий взгляд, который он бросил на него ранним утром, тоже был подделкой. Лайт лжет, когда спит, и просыпается с байкой на языке. — Фу, я говорила только о поцелуях, извращенец! — огрызается Миса, подскакивая на цыпочках, как кукла. В каком-то смысле она идеально подходит для Лайта. Может, не такая хорошая лгунья, но, по крайней мере, такая же систематическая, — а Кира, без сомнения, должен быть столь же умелым актером, сколь и массовым убийцей. — Кроме того, — фыркает Миса, и в ее голосе мелькает коварство — какое-то искусственное, как и ее блондинистые волосы и алые губы, — я уверена, что Лайт мог бы продержаться часами. Лайт рядом с ним бледнеет, — и, если бы это не противоречило его интересам, Эл, вероятно, расхохотался бы в голос. — Мне очень жаль, Миса-сан, — начинает он, зная, что Лайт обязательно его оборвет, — но мне придется это оспорить… — Господи, мы можем закрыть эту тему? — Голос Лайта исполнен раздражения и неодобрения — он, конечно, слишком утончен, чтобы опускаться до таких вещей, — но мысль, что Миса узнает о его неверности, как будто и вполовину его так не пугает, как можно было ожидать. С другой стороны — хоть это и идет вразрез с его тщательно лелеемым моральным кодексом, — Лайт, похоже, не особенно переживает о том, как к нему относится лично Миса. Что еще больше говорит в пользу теории Второго Киры. Если Лайт и вправду все забыл — понятно, что он не помнит и того, что за дела у него были с Мисой. Но если так, и на этом этапе он действительно невиновен, — то что за дела у него с Элом? — О чем Лайт-кун хотел бы поговорить? — интересуется Эл, снова набивая рот тирамису. — Как насчет чего угодно еще? — отрубает Лайт, испепеляя его взглядом, и Эл чувствует, как низ его живота простреливает тревожным жаром. Возможно, он привык связывать гнев Лайта с предстоящими сексуальными экспериментами. А может, его глаза ну очень хорошенькие, когда сверкают от досады. Как бы там ни было, это не имеет значения. Игра — вот все, что имеет значение. — Рюга Хидеки! — внезапно визжит Миса, и Лайт хмурит лоб, когда Эл снова поворачивается к ней. — Да? — отзывается он. Немедленный отзыв — первое правило ношения псевдонима. Миса закатывает глаза. — Да нет же, настоящий Рюга Хидеки. Я буду сниматься с ним в кино! — сообщает она, обрадованная этой новостью по какой-то непонятной Элу причине. Бездарный актер, этот Рюга Хидеки. — Разве это не круто? — Она снова подпрыгивает на цыпочках: ни дать ни взять, ожившая девушка в стиле пин-ап. Она фальшивая, выдуманная, и даже ее восторг по большей части — притворство. Ее ужимки бесхитростны, и Эл подмечает их все в считанные секунды. На Рюгу Хидеки ей наплевать. — Лайт, ты ведь гордишься Мисой-Мисой, правда? А вот Лайт ей действительно дорог. Ну, хоть это не ложь. Лайт как будто не слышит, что к нему обращаются; он поочередно то бросает цепкие взгляды на Эла, то безразлично разглядывает свои ногти. — Конечно, Миса, — соглашается он для приличия. — Хотя, — продолжает он, словно не замечая, как отчаянно она нуждается в его одобрении, — это несколько второстепенная забота, учитывая, что мы тут пытаемся поймать массового убийцу. Конечно, он все замечает — не может не заметить. Он знает, что ей от него нужно, и отказывает только из-за своей отъявленной толстокожести. Эл не может найти другого объяснения. — Я знаю, — отвечает Миса, но заметно сникает, падая обратно в кресло. — Просто… я подумала, мы могли бы обсудить что-нибудь хорошее, разве нет? Тем более, что вы с Рюзаки в последнее время… ну, никак не продвинулись в деле Киры. Эл не думает, что это была осознанная попытка задеть, но Лайт почему-то мрачнеет; его видимое недовольство и возмущение усиливаются вдвойне. Он открывает рот, чтобы высказаться, — но Элу совсем не интересно смотреть, как Лайт разносит бедную девушку в пух и прах, поэтому он вмешивается: — Да, спасибо, Миса-сан. Я чувствую себя уже бодрее. — В подтверждение этих слов он наливает себе еще чашку чая. — Как ты себя чувствуешь — мне все равно, — оповещает она его, привычным жестом по-детски надувая губки, но быстро продолжает: — Но это же круто, правда? — Очень круто, — говорит Эл. Лайт устало закатывает глаза. — Здорово, Миса. И она искренне улыбается, становясь в эту минуту мягче и добрее, как живой человек, а не обложка журнала. — Спасибо, — говорит она почти застенчиво, отпивая глоток своего ярко-розового оздоровительного напитка. Лайт тут же устремляет взгляд обратно на Эла, не отрываясь от него до самого конца свидания. В следующие полчаса Миса так искрится весельем, что превосходит сама себя, а Лайт молча потирает переносицу со скучающим видом застывшего памятника, пока Эл уплетает остаток тирамису.***
Сразу после обеда они возвращаются в спальню: Лайту срочно понадобилось почистить зубы, хотя Эл подозревает, что он просто пытается снова уложить его в постель. Мальчики-подростки вообще похотливы от природы, а уж Лайт, которому, без сомнения, есть что доказывать на этом поприще, тем более налегает на секс при каждом удобном случае. Или, скорее, на подростковую моду запускать руки в штаны и теребить изо всех сил, которая в последнее время вошла у них в привычку — не то чтобы секс, и все же процесс тесный, жаркий и пробирающий до самого нутра, даже без проникновения. При всей своей популярности у сверстников, раньше Лайт явно не вел активной половой жизни, и теперь он как будто насытиться не может — как и все млекопитающие, когда их знакомят с чем-то новым и интересным. Он бросает на него через зеркало кокетливые, хитрые взгляды: видимо, продолжать словесные пикировки он сегодня больше не намерен, — и Эл не уверен, что ему нравится такой поворот. Его вполне устраивает, когда Лайт накидывается на него и удовлетворяет сколько ему угодно; он уже привык, что его страстно обнимают руки этого ходячего совершенства; но основная причина, по которой он на это идет, — не только секс. Он хочет копнуть в глубину, и поссориться — неплохое начало. Если Лайт обнажает эмоции, пусть даже фальшивые, — это уже достижение. Но если впоследствии он притворится, что ничего не было — то все усилия будут потрачены зря. Так что, прислонившись к дверному косяку, он ждет, пока Лайт прополощет рот и повернется, и небрежно замечает, возведя взор к потолку: — Лайт-кун не очень хороший бойфренд, правда? Выражение Лайта напрягается: он как будто не может решить, нахмуриться ему или закатить глаза. — И к чему бы это? — Да так, ничего особенного, — отвечает Эл, отталкивается от стены и тащится в спальню. Отмахнуться от Лайта — вернейший способ привлечь его внимание. Единственное, что он ненавидит больше, чем быть у Эла подопытным материалом, — это когда тот игнорирует его. Складка на лбу и напряженность в его позе ясно говорят: он предпочел бы, чтобы его сто раз обвинили в преступлениях, чем посчитали неинтересным. — Что, — смеется он, изображая хладнокровие — куда ему, он же само пламя, весь искрится жизнью и самодовольным гневом, — так ты все-таки ревнуешь меня к Мисе? Ясное дело, Лайт хочет, чтобы он ревновал: это было заметно еще начиная с их перепалки в коридоре. Лайт хочет, чтобы он дрался, вопил и закатывал истерику, что он у Лайта не единственный, по всем законам избитых молодежных штампов — Эл и близко не сумел бы разыграть такую сцену, даже если бы захотел. Будет гораздо плодотворнее, если он позволит Лайту изводиться от самовлюбленной досады, чем будет ему льстить. Утолять его капризы — гиблое дело. Что нужно делать — так это дразнить его, держа желаемое на существенном расстоянии, и заставлять вымаливать объедки. — Нет, Лайт-кун, — все, что отвечает он. За это Лайт натягивает цепь, подтаскивая его к себе. Кажется, он начинает включаться в игру, хоть и с небольшой задержкой, но в роль героя-любовника он вживается с пугающей легкостью. — А я хочу, чтобы ревновал, — не унимается он, как только Эл оказывается с ним лицом к лицу. Его дыхание мягко мажет по губам с щекотливо-омерзительным, заползающим под кожу чувством, заставляющим дрожать от низменного желания ударить и поцеловать одновременно. Это так бесит, эта отвратительная ложь — неважно, насколько его слова формально правдивы, — потому что Лайт обряжает свои желания в романтическую шелуху, вместо того чтобы показать их как есть — неприкрытыми и беспощадными. — Нет, не хочешь, — отвечает он ледяным голосом, потому что ему резко расхотелось приближаться к Лайту даже на километр. При мысли, что он может до него дотронуться, Эла окатывает волной величественного ужаса, и ему хочется убрать его подальше от себя, прочь из этого места, далеко-далеко. Он начинает отступать, но Лайт подтаскивает его еще ближе. — Да, хочу, — возражает он, обхватывая Эла за подбородок и прижимаясь своим лбом к его. Он говорит тихо, но неприязненно, с едкой ноткой в голосе, от которой переполняет желание и одновременно хочется броситься из этой комнаты, прочь с этой цепи. — Я хочу, чтобы я был тебе по-настоящему дорог. Это ложь. Он отъявленный лжец, и сейчас Лайт даже не пытается замаскировать свои слова под правду. Только нежно прижимается губами к его лицу, удерживая его совсем рядом, наклоняет бедра так, что больно от давления, и навязывает ему эту идею. «Ты дорог мне», шепчут его руки, скользя по тонкой коже Эла, — но, конечно, это обман, что же еще это может быть? — И зачем тебе желать чего-то подобного? — хрипит Эл, вколачиваясь в него в ответ, заставляя себя отдаться этому ощущению, потому что пути отхода просто нет. Импульсы острого удовольствия пронзают его пах, пробегают вверх по позвоночнику, сливаются с хаосом в голове. Секунда мучительного томления — и Лайт хватает его за лицо, кончиками пальцев впиваясь в кожу, притягивает к себе и целует с чистой, яростной, разрушительной страстью. Эл впускает его язык в свой рот, но в ответ с такой же силой проталкивает свой, не подчиняясь и наполовину так же хорошо, как в последнее время. Удержаться от борьбы в этот момент — невыносимо. Лайт как будто специально раззадоривает его гнев, толкает его в предательскую бездну ощущений, которых в голове Эла отродясь не водилось. Спираль безумия закручивается внутри него, и когда они делают неровный шаг к кровати, чуть не споткнувшись о путаницу проводов и перевернув по дороге лампу, Эл не дает Лайту так просто опрокинуть себя на спину. Они приземляются с мягким стуком, обвивая друг друга, близко и жарко и с толикой неистового трения, которое просачивается через кожу Эла, пронизывает до кончиков пальцев и острых зубов. Не сдержавшись, он прикусывает Лайту губу. Дрожащий стон ему в ответ стоит того, чтобы стерпеть, когда Лайт хватает его за запястья и пригвождает к кровати, заставляя его раскрыться под собой, цепко подбираясь ближе. С резкой, отталкивающей ухмылкой он облизывает ранку на губе. — Почему ты позволяешь мне это делать, Рюзаки? — его шепот вибрацией проходится по ушной раковине. — Ты сам сказал, что знаешь, — отвечает Эл, понизив голос — словно боится, дав ему волю, потерять его совсем. — Я хочу услышать это от тебя, — настаивает Лайт, обводя ему языком мочку уха, а затем спускаясь вниз по шее, оставляя кожу горячей и влажной на своем пути. — Скажи мне, почему ты это делаешь. — Его шепот посылает острые приступы дрожи сквозь Эла, под его кожу и в кровоток. Лайт отстраняется, чтобы встретиться с ним взглядом — чтобы лучше рассмотреть его, — и Эл пристально смотрит в ответ, стиснув зубы. — Только если ты мне тоже скажешь, — говорит он. На это Лайт со смехом запрокидывает голову. Челка падает ему прямо на расчетливые глаза — наверное, и все нехорошие качества Эла скрывает, как заслонкой, потому что вид у него какой-то даже беспечный. Мол, это не только игра, но и увлекательная игра. И это, думает Эл, пожалуй, нормально. Иногда и такое бывает в порядке вещей. — Легко, — выдыхает Лайт, жарко и тяжело, наклоняясь и собственнически касаясь губами его виска. — Мне это нравится. Нравится прикасаться к тебе, — шепчет он, не отрываясь от его лица, проводит линию вниз по скуле, до подбородка, задерживая свои губы в миллиметре от его, — нравится, когда ты извиваешься. — Ладонью он проскальзывает вдоль его живота, накрывает узкий разрез бедер и захватывает его сквозь джинсы, попеременно сжимая и нежно гладя. И Эл покорно извивается, не утруждая себя сопротивлением. — Мне тоже нравится, — одним махом выдыхает он. Слова выскакивают почти бездумно, но это вполне пригодное объяснение. Правдивое, вдобавок ко всему. — Но это не единственная причина, верно? — продолжает Лайт, мастерски расстегивая ему джинсы одной рукой, словно он где-то тайком практиковался. — Великий L никогда ничего не делает без уважительной причины, верно? Он формулирует это как вопрос, но это не так — это обвинение. Всю неделю они ходили кругами вокруг этой темы и продолжают увиливать даже сейчас, никогда не произнося вслух того, чем они занимаются — что они делают друг с другом — на самом деле. Но оба знают. И это знание так давно и крепко в них проросло, что едва ли нуждается в объяснении. — Не сомневаюсь, что и Кира тоже, — шепчет Эл в ответ, выгибаясь бедрами навстречу ласкающим его пальцам. Слова его обыденны и невесомы, ни один слог не выбивается из общего ряда, и давят они исключительно потому, что это Лайт их так слышит — в каждом слове слышит обвинения. И инстинктивно бросается, чтобы наказать Эла за то, что он смеет говорить такое, за его собственную вину. Лайт отшатывается назад. Его возбужденное лицо искажает злобно-саркастичный оскал, превращая красивые черты в устрашающую карикатуру. Дракула, Хитклифф… Все лучшие книжные злодеи прекрасны, думает Эл. Лайт слегка отталкивает его, но Эл прижат к кровати, и дальше он не может двинуться. — Что не имеет к нам никакого отношения, — яростно выдыхает он, — и, кажется, это уже лишнее. Не мог же Лайт забыть, что эта игра: «Да, ты Кира» — «Нет, я не он» — «Да, ты он» — «Нет, не он» — уже практически их ритуал. — Ты можешь у себя в уме хоть на минуту разделить меня и Киру на двух разных людей? Он выглядит всерьез взбешенным этим фактом. Как будто для всех не очевидно, что в сознании Эла Лайт во всех ситуациях по умолчанию рассматривается как Кира. Как будто он так безраздельно верит в свою невиновность, что то, что они с Кирой не разные люди — полная дикость, не укладывающаяся в его голове. Для Эла все в точности наоборот. Мысль о том, что Кира может быть кем-то другим, просто недопустима. Эл всегда прав. И если Лайт Ягами — не преступный гений, то какого черта он с ним тогда возится? — Боюсь, что нет, — возражает он, — это слишком усложнит ситуацию. — Вообще-то так и есть, но правду он подает в лживой обертке: вместо логически трудного выбора намекает на конфликт чувств. Бесстыдный смех Лайта в ответ зашкаливает за все границы его идеалистического золотого образа. Чувствуется, что сейчас он невольно обнажил свою маску больше, чем когда-либо входило в его планы. — Все и так уже слишком сложно, Рюзаки. — Он произносит это имя с издевкой, как злую шутку, камешек в чей-то огород, хотя Эл не уверен на сто процентов, чей. Его — за очковтирательство? Или Лайта — за то, что подыграл ему? — Спать с подозреваемым? — почти выплевывает он, склоняясь над ним с властной харизмой, которую он выудил словно бы из ниоткуда. Его шелковые волосы приятно щекочут Элу кончик носа, подпитывая его желание. — Знаешь, что будет, если об этом узнает папа? — выдыхает Лайт ему в ухо, желая, возможно, его припугнуть, но на деле его слова обжигают возбуждением. Тугая, жаркая невидимая спираль словно струится между ними, скрепляя мощной, глубинной связью. Как вторая цепь. — Или кто-нибудь из следственной группы? Ты представляешь, что они о тебе подумают? Эл закатывает глаза, не пытаясь сдержаться даже для приличия. — Что ты захочешь, то, видимо, и подумают, — отвечает он. Лайт усмехается и наклоняется, чтобы укусить Эла, почти ласково впиваясь зубами в его губы. Он отдергивается одним рывком, и Эл весь дрожит от боли и удовольствия. Ему не должно быть так приятно — и это угнетает больше всего. — Они подумают, что ты — псих и извращенец, который насильно совратил меня, — шепчет он, снова пригнувшись, ему на ухо. — Они заберут меня, твою добычу, за которую ты так цепляешься. Кому ты тогда будешь вменять, что он Кира? — Он поигрывает с волосами Эла, мягко, почти благоговейно накручивая их на пальцы, словно опасаясь загубить их хрупкую сущность чересчур грубым обращением. Длится это, впрочем, недолго. — Кого ты будешь забрасывать обвинениями, чтобы, не дай бог, не уронить свой драгоценный авторитет? — С этими словами он цепко тянет его за волосы, заставляя выгнуть спину и толкнуться пахом к своему бедру. Голос Эла перехватывает, что-то потихоньку сдавливает его горло, когда Лайт надвигается на него, вжимая его со всей силой в кровать — кажется, он сейчас просто утонет. Сейчас они исчезнут и никогда не вернутся обратно на поверхность. Он встречает жесткий взгляд Лайта, бедра резко толкаются вверх, чтобы прижаться к нему, так близко, что это вызывает клаустрофобию. — Они не заберут тебя, — твердо говорит он в губы Лайта, теплое дыхание бьет их обоих по лицу. — Я предам тебя правосудию. Он подсознательно ждет, что это будет последней каплей. Сейчас Лайт оттолкнет его, заклеймит его безнадежным случаем и прекратит этот провальный спектакль с его обольщением. Но что-то в этих словах только распаляет его — Эл бедром чувствует чужое возбуждение, — заставляет толкаться глубже. Одна рука нетерпеливо расстегивает Элу молнию и проскальзывает внутрь. — Я хочу трахнуть тебя, — шелестит у самого уха, и Эл непроизвольно вздрагивает всем телом. Слова вызывают почти условный рефлекс — бежать, бежать, спасаться так быстро, как только можно. — Не сейчас, Лайт, — отвечает он. Лучше так, чем оправдываться или объяснять, почему он не может, — и в любом случае он не обязан ничего объяснять. Лайт хмурится, но быстро превращает это в ухмылку. — Ты что, боишься? — спрашивает он, проводя рукой по его груди, чтобы поиграть с соском через рубашку. Его голос сочится насмешкой и самодовольством, но следующие слова звучат до странности честно. — Я тебя не обижу. — Он отстраняется и заглядывает ему в глаза. — Я тебя не обижу, — повторяет он. Эл смотрит на него и не знает, ни что на это ответить, ни даже что он думает на самом деле. Есть несметное число возможностей, столько же факторов, которые нужно учесть, столько же сделать выводов. Все, что приходит ему в голову, — это то, что Лайт — лжец. Лайт, к которому так приятно прижиматься. Лайт, у которого красивые глаза и теплые руки. Лайт, который говорит, что не обидит его. Лайт — лжец. — Не сейчас, Лайт, — непреклонно повторяет Эл. Лайт недовольно ворчит, но слушается, уткнувшись головой в плечо Эла и наклоняясь, чтобы подрочить ему с ядовитой силой.***
Лайт злится, когда прикасается к Элу; он злится, когда Эл силится сдержать резкий вдох удовольствия, и пиздец как злится, когда Эл кончает в его ладонь. Здесь нет никакой логики, нет разумного объяснения в духе: «А равно Б равно причине бешенства Лайта». Просто что-то между ними, что-то повисшее в воздухе пронзает его таким гнетущим, необъяснимым чувством, что он не знает, как поступить, кроме как выплеснуть все это в приступе ярости. Гневаться легко. Гневаться на Эла он особенно напрактиковался; считай, что это его вторая натура. Он может делать это с закрытыми глазами. И делает. К тому времени, когда он доводит Эла до оргазма, он решает: этого достаточно. Сейчас он не хочет его прикосновений, не хочет отдавать ему частичку себя, которую тот всегда забирает. Он затеял все это с известной целью: пробраться внутрь, проложить себе путь к Элу втихомолку от него, — но он раскрыл карты слишком рано, и добиться желаемого теперь без вариантов. Поэтому наилучший порядок действий — просто ретироваться, отступить и пересмотреть свою стратегию на следующий раз — когда случится очередное объятие, в очередном укромном уголке. Но как только он отстраняется, Эл впивается длинными тонкими пальцами в бедра Лайта, прижимает его к кровати и расстегивает ему джинсы, тут же наклоняет голову и практически по всей длине увлажняет его член, захватывая его ртом и всего секунду приноравливаясь, прежде чем всосать его целиком. Бедра Лайта без его ведома дергаются вперед. Он наскоро обдумывает вариант его оттолкнуть, потом сдается: отказ от минета будет выглядеть слишком подозрительно; и кроме того, есть ли в этом хоть какой-нибудь смысл? Эл явно в полной мере натренировался на эскимо, чтобы знать, как нужно обращаться с членом, когда берешь его в рот. Он засасывает его сильнее, вбирает еще глубже, точно дорвался до желанного удовольствия, а не отрабатывает рутинную обязанность ради расследования. Оба прекрасно знают, что происходит, и это не зарождающийся служебный роман. Эл использует его в своих интересах, поэтому Лайт имеет право воспользоваться всеми потенциальными преимуществами своего положения, и горячий, беспощадный рот Эла — лишь одно из таких преимуществ. Лайт вколачивается в него, не заботясь о том, причиняет ли он ему боль или нет — втайне надеясь, что да, — и спустя недолгое время обильно кончает ему в горло, чувствуя, как гнев изливается из него, каждой клеточкой трепеща от адреналина. У него кружится голова, и комната кружится вместе с ней. Господи, сколько проблем можно было бы решить, если бы Эл прекратил упираться и просто уступил ему… Охваченный внезапной слабостью, Лайт откидывается на подушки, с видом, будто он так и задумывал, будто это Эл подчинился его воле, а не наоборот. — Как же хорошо, — стонет Лайт, подтягивая Эла к себе и утыкаясь в его волосы. Они взъерошенные, беспорядочно торчат в разные стороны и приятно щекочут его лицо. — Как это у тебя получается? — спрашивает он; на самом деле вопрос скорее риторический. В его тоне есть что-то головокружительно-счастливое, как будто гнев сам по себе обернулся довольной усталостью. — У меня все получается, — коротко отвечает Эл, не глядя на него. Утомился ли он от того, что ублажал Лайта, или расслабился от собственного оргазма, или измотан подспудными, беспокойными стычками, которые предшествовали их близости на этот раз — Лайт не знает, да ему и все равно. Он притягивает Эла к себе, оглаживая все его тело руками, чтобы убедиться, что он здесь — близкий, приятный, и не такой уж ему враг. Не по-настоящему. Может, они так успешно изображали дружбу, что сами упали в собственную ловушку. Может, Лайт просто очень великодушный человек, способный простить Элу любые прегрешения. А может, это секс так кружит голову, порождая нежные, умиротворяющие мысли, которые никогда бы не возникли у него при других обстоятельствах. — Кроме социальных навыков, — подначивает Лайт, от души веселясь в послеоргазменном тумане, — и личной гигиены. И раскрытия этого дела. — Последние слова заставляют удивленно вздрогнуть: таким мрачным, циничным юмором он почти никогда не балуется. Похоже, это Эл его испортил. Он льнет еще теснее к его костлявым конечностям и спутанным черным волосам, чувствуя себя очень испорченным. — Лайт-кун, — прорывается секунду спустя сквозь пьянящую тишину голос Эла. Миг осознания — и Лайт может поклясться: он уже знает, что прозвучит дальше. Это всегда одна и та же песня, всегда: «Но я раскрыл это дело, Лайт-кун». Как будто мир имеет смысл и правильно вращается вокруг оси тогда и только тогда, когда Лайт — это Кира, а Кира — это Лайт. Может, для Эла так оно и есть. Лайт то ли хочет разозлиться, то ли нет — сам не может понять; и наконец заключает, что раз он сомневается, то, видимо, не хочет. Он ерзает на подушках, прижимаясь головой к щеке Эла. Прикосновение отзывается теплом, и так жутко осознавать, что они прошли полный цикл и вернулись к состоянию «нормально». Он здесь, вместе с Элом — и это нормально. Что бы там ни было, Лайт не позволяет Элу договорить. Он придвигается еще ближе и накрывает его губы своими, впитывая его в себя, чувствуя, как поцелуй пробирает их обоих успокаивающим, утихомиривающим ощущением. Это не просто нормально. Это согревает. — Знаешь, часть меня тебя просто ненавидит, — говорит он, почти смеясь. Сейчас ему так хорошо, что он может выпустить наружу немного правды. Эл застывает, но не дольше, чем на мгновение. Должно быть, он понял. Да, этого у них с Элом не отнять. Они могут испытывать взаимную неприязнь, могут терзать друг друга изощренными и невыносимо болезненными способами — но они понимают друг друга. Даже когда Эл повторяет снова и снова свои излюбленные теории и выводы, не имеющие никакого разумного смысла, даже тогда Лайт понимает его. Эл — странное существо, которое говорит на неведомом языке, но Лайт взломал этот шифр, он знает его язык и знает его самого. Даже грустно, потому что при других обстоятельствах они могли бы так идеально друг другу подойти. Вопрос в том, что это вообще значит? Какие обстоятельства? Снова одна из тех вещей, которые Лайт «просто знает» — знает, как собственное дыхание и складки на ладонях, — но никак не может понять, откуда он это знает. В последнее время это с ним постоянно: он что-то подумал, и сам не понимает, как эта мысль к нему пришла — только что-то внутри него упорно настаивает, что это правда. Но что если он заблуждается? Идея Эла как его врага — равного ему, и в то же время его противника, — уже глубоко укоренилась в нем, но это не значит, что так и должно быть на самом деле. Вот они, вместе на одной кровати, уже почти что трахаются — почему им не быть на одной стороне? Не только внешне, как часть следственной группы, но и по убеждениям. Если подумать, то Эл ведь не так и отличается от него, он просто чуть более циничен, чуть более жесток. Лайт может ему помочь. Черт, Лайт просто обязан ему помочь. Это практически его моральный долг. Он поворачивается, привстает на кровати и смотрит на Эла. Тот обмяк рядом с ним, с затуманенными глазами и одуревшим видом, — но Лайт представляет, сколько всего сейчас происходит в этой потрясающей голове. — А с другой стороны, — продолжает он свое лирическое отступление — ничего, что прошло несколько минут, уж Эл без проблем разберется, — есть еще одна часть меня, которой ты безумно нравишься. Эл жмурится, оглядываясь на него. — Ну, разве это не мило, — говорит он в потолок, едва ли придавая словам хоть какой-то смысл. — Я серьезно, — настаивает Лайт. Конечно, Эл думает, что он играет с ним в очередную битву умов, выдумывает очередную стратегию — но это в духе самого Эла, а не Лайта. Лайт не такой. — Знаю, что серьезно, — отзывается Эл, все еще не оборачиваясь и глядя строго вверх, как будто он видит сквозь крышу. Как будто он все на свете видит насквозь. Сейчас его тон близок к раздраженному, и это раздражает Лайта. — Ты полностью веришь всему, что говоришь. В этом проблема. Эти слова ставят Лайта в тупик. Он старается сдержаться и не хмурить лоб, чтобы не выдать своего смущения. Это какая-то новая стратегия, Лайт не слышал от него такого раньше. Обычно Эл настаивает на том, что он, Лайт, всегда лжет. Как бы там ни было, он, вероятно, просто избрал еще один метод обвинения и постепенно подводит к нему разговор, поэтому сейчас важно взвешивать каждое слово. — Ну, это же совсем не плохо, — осторожно отвечает Лайт, — иметь убеждения? Вот так: не совсем сконфуженно, но достаточно размыто, чтобы намекнуть Элу выражаться яснее. В чем, конечно, вечная беда с Элом: сам он моментально докапывается до истины, но не дай бог ему придется разжевывать свой ход мыслей кому-нибудь еще. Обычно это кончается слезами. Обычно Мацуды. — Я не это имел в виду, — говорит Эл после долгой паузы. А затем, совершенно неожиданно, он встает, успев как-то незаметно для Лайта поправить джинсы и принимая свой обычный, до боли знакомый несуразный вид. Он начинает ходить по комнате взад-вперед — насколько позволяет цепочка наручников, останавливаясь и автоматически поворачиваясь в нужных местах, как будто расстояние между ним и Лайтом уже крепко осело в его мозгу. Что-то цепляет глаз в этой детали, какая-то обреченность, — но Лайт сейчас не в состоянии понять причину, да и вдумываться не хочет. Он тоже встает, наблюдая, как Эл меряет шагами комнату. — А что ты имеешь в виду? — спрашивает он, пользуясь моментом, чтобы застегнуть рубашку и пригладить волосы. На голове беспорядок; нужно будет причесаться как следует. После небольшого затяжного момента Эл останавливается и поворачивается к нему, лицом к лицу. Без всякого наклона головы, без торчащих изо рта леденцов. И, хотя с осанкой он особенно не старается, но и выраженная сутулость практически ушла. Исчезли все его обычные отталкивающие манеры, и сейчас Эл выглядит до странности настоящим — словно все остальное время он был лишь призраком самого себя, карикатурой. На этот раз он маской не утруждается, и отчасти это пробуждает интерес, отчасти вселяет страх. В глубине души Лайт отчаянно хочет снова его спрятать. Потому что, что бы он ни собирался сказать, Лайту это не понравится. — Ты — это не ты, Лайт, — просто говорит он. Его волосы, как всегда, ниспадают ему на лицо, но вместо того чтобы, по обыкновению, выглядеть комично, они придают ему… странную привлекательность. — Что-то отличается. Что-то изменилось. Чего-то… не хватает. — Секунду Эл разглядывает свои руки, затем снова поднимает глаза, чтобы поймать взгляд Лайта и крепко удержать контакт. — Что-нибудь из этого кажется тебе похожим на правду? Слова просачиваются внутрь с муторным ноющим чувством, которое никак не желает утихать. Первая его реакция — отвергнуть их, отвергнуть все это как еще одну стратегию — должно быть, это она, наверняка она, — но надо признать, что стратегия на редкость удачная. Потому что… что-то в словах Эла бьет его прямо в то место, куда он боится заглянуть. Как будто в нем есть какое-то вшитое потайное отделение, только он забыл, где оно находится, и потерял ключ, но оно есть, оно там… …или нет. Нет. Это безумие. Эл сумасшедший — нелогичное создание, с этим ничего не поделаешь — и Лайта он тоже сводит с ума. Потому что у Лайта все в порядке, на самом деле даже лучше, чем в порядке. Он работает во имя справедливости, он работает с Элом, он вместе с ним. И он нужен Элу, он нужен ему рядом, чтобы помочь ему не отрываться от реальности. Чтобы остановить его, когда он выдумывает бредовые теории заговора вроде этой, а не покупаться на них. Лайт в полном порядке. Это Эл не в порядке. Эл — это хроническая проблема, и ему нужен Лайт, чтобы помочь себя разрешить. — Нет, — спокойно отвечает он. Злиться тут бесполезно: Лайт и так уже долго злится на Эла по какой-то неясной причине — тюремное заключение, обвинения? — звучит правдоподобно, но интуиция кричит, что что-то не сходится, — и эта злость никуда его не привела. — Скорее это похоже на попытку отвлечься, чтобы тебе не приходилось думать о нас. Да, может, это звучит по-детски и чрезмерно романтично, но главное, что сказано от чистого сердца — в отличие от всего, что говорит Эл. Тот смотрит на Лайта чуть ли не разочарованно, как будто он не оправдал его ожиданий. Как будто Лайт — студент на экзамене, который уже почти сформулировал правильный ответ, но в последний момент свернул не туда. Он выглядит так, будто собирается сказать что-то еще, потребовать объяснений — и Лайт уже почти ждет этого, чтобы ему дали хоть какое-то основание чувствовать себя не в своей тарелке. Но Эл не настаивает, и загадочный момент ускользает прочь. — Нас? — эхом повторяет Эл, и по тому, как меняется его лицо, Лайту кажется, что, наверное, он приподнял брови, но они в основном скрыты под челкой, поэтому трудно сказать. — Прошу прощения, — интересуется он уже более легким, почти шутливым тоном — словно секунду назад и не был таким серьезным, — я должен был твое имя в блокноте набросать и сердечками усыпать? Лайт издает мягкий смешок. — Не повредило бы. Слова вырываются из него как-то неожиданно — и неожиданно по-доброму. Его переполняет изобилие возвышенных чувств, и внезапно он понимает, что давно не ощущал себя таким достойным человеком. Эл, похоже, все время тянул его вниз, а так быть не должно. Скорее наоборот: это Лайт должен протянуть ему руку помощи. И это не просто его фантазии, — он уверен, что Эл чувствует то же самое. Начиная с незабываемого первого знакомства на вступительной церемонии, каждое их слово, жест и прикосновение было отягощено стоящей между ними завесой. Взаимодействие с Элом похоже на долгую и сложную игру, в которой не знаешь всех правил — например, шахматы под сладким кайфом — и иногда этот поединок умов и безмолвные сокрушительные атаки бывают очень увлекательными, но и изнуряют до предела. Лайт изнурен. А Эл, наверное, и подавно — не нужно видеть его синяки под глазами или изможденную бледность, чтобы это понять. Лайт не имеет ни малейшего представления о его прошлом или его биографии; он знает только, что тот уже бесконечно долго ловит преступников и не слишком похож на человека, который делает перерывы на отдых. И в этот момент его озаряет, что, возможно, Эл такой, какой он есть — грубый, жестокий и холодный — просто потому, что он никогда не умел быть другим. И этот момент — как глоток свежего воздуха. Как тончайший, хрупкий миг покоя в бесконечном вихре обвинений, отрицаний и напускного равнодушия. Может, сейчас не лучшее время — черт, это, наверное, худшее время из возможных, посреди дела такого масштаба — но Лайт хочет помочь Элу успокоиться, чтобы успокоиться вместе с ним и отдохнуть, хотя бы ненадолго, от вечной гонки. — Иногда, Лайт, — нарушает Эл тишину, и в его лице проступает безмятежность, которая трудно поддается истолкованию, но все равно приятная, — ты мне тоже очень нравишься. Это к лучшему — наверное, к лучшему. Они не обязаны постоянно играть в игры. Да им вообще не нужно играть! Если бы Эл поверил ему, если бы он только выслушал его, он бы обязательно понял, что Лайт невиновен, и тогда они бы вместе выследили настоящего Киру, они стали бы непобедимой командой… Вместе. Но это — это уже другой разговор. Пока что он просто дергает за цепь, слегка притягивая Эла обратно к кровати — не к себе на колени, а рядом. Эл позволяет себя подтянуть и устраивается на подушках возле Лайта. Лайт проводит рукой по волосам Эла, убирая их с его глаз. Эл в ответ молча продолжает его разглядывать. Конечно, он все еще изучает его, но сейчас он это делает менее научно, менее разведывающе-отстраненно, и более неформально — близко и почти интимно, что гораздо комфортнее. Против такой проверки он и вполовину бы так не возражал. — Мне нравится, — говорит Лайт, опуская руку — имея в виду его обращение к себе, — когда ты отбрасываешь почетный суффикс. — Бровь Эла изгибается: кажется, он и не заметил, пока ему не сказали. Лайт его хорошо понимает; иногда он тоже говорит Эл вместо Рюзаки — не специально, просто в его представлении он именно Эл, и никто другой. — Так ты как будто ведешь себя как нормальный человек, а не устраиваешь шоу для всех вокруг, — продолжает он и добавляет, немного подумав, — и для меня. Лицо Эла трогает еле заметное подобие улыбки. Почему-то это так его украшает. — Да, я та еще фальшивка, скажи? — беззлобно поддразнивает он. — Нас с тобой это очень роднит. В любой другой день такие слова из его уст могли бы звучать — и прозвучали бы — как обвинение. Но сегодня все по-другому. Этот момент особенный. — Да много чего нас с тобой роднит, — отвечает Лайт, откидываясь на подушки, и мягко тянет его за собой. Эл без сопротивления уступает: он действительно выглядит очень усталым. Лайт устраивает его у себя на груди, приглаживает ему волосы и думает, может быть, если ему удастся уложить Эла спать, это будет хорошим началом. Началом чего — пока неизвестно. Он знает одно: если они продолжат идти прежним путем, это ни для кого ничем хорошим не кончится. И он не хочет этого, потому что, несмотря на все их личные счеты — несмотря на тихий, знакомый голос на задворках сознания, который шепчет: «он твой враг» — Лайт чувствует, что он мог бы питать настоящую, искреннюю симпатию к этому человеку.***
Эл спит долго, и он спит глубоким сном, и если ему и снятся сны, то они лихорадочные, полубредовые и исчезают в тот миг, когда он просыпается, открывая глаза в теплом полусвете заходящего солнца. В спальне почти темно; только ноутбук Лайта включен в работу и светится прохладным, ярким светом. — Мы пропустили собрание? — нетвердо произносит Эл, срываясь на полуслове и переходя на тихий шепот. Лайт тут же вскидывает глаза. Он свеж и бодр, и на вид полностью пришел в порядок после изматывающего напряжения их последнего контакта. Сам Эл еще далеко не оправился от встряски; он разбит, его шатает, мешанина густых волос бессильно спадает ему на глаза, а челюсть в том месте, где приложилась крепкая хватка Лайта, заметно побаливает. Никакого прилива сил он не испытывает: чаще всего сон только сильнее утомляет его, потому что возвращает к давно забытой потребности, от которой он отучил свое тело обманом, и внезапно заставляет вспомнить об отдыхе — обычно недоступной ему роскоши. Лайт улыбается ему с таким искренним видом, что Эл принципиально решает этой улыбке не верить. — Я позвонил им и сказал, что ты спишь, — поясняет он, откладывая ноутбук в сторону. — Поскольку ты почти никогда не отдыхаешь, все отнеслись с пониманием. Мацуда пожелал тебе приятных снов. — Последнюю часть он произносит с неловким, почти застенчивым весельем. Как будто ему совестно от того, что он подшучивает над такой легкой мишенью. Что ж, хотя бы это качество не было присуще прежнему Лайту. И так странно осознавать, что прежний Лайт на самом деле существует, и нынешний — тоже, и вдобавок замешанный во всем этом Кира. Что делать: факты в их теперешнем виде предлагают очень мало других разумных решений. Но все же, насколько такой вывод разумен? Мог ли Лайт на самом деле измениться, или Эл просто приписывает ему изменения, чтобы оправдать свою недавно зародившуюся… ну, пусть не нежность, а что-то похожее? Какое-то влечение, не только к телу — но к каждой частичке Лайта. Неужели единственный, кто здесь действительно изменился — это сам Эл? Нет, этого не может быть. Что-то определенно изменилось в Лайте. Это не снаружи, это трудно разглядеть, потому что наружность Лайта все равно сфабрикована от и до, как и у него самого. Нет, глубже, далеко за пределами этого лица, волос и очаровательной улыбки — вот там что-то изменилось, помолодело, ослабило свою хватку. Его память… он лжет, или он и вправду чего-то не помнит? Странно, наверное, начинать с таких размышлений, едва успев проснуться. Но Эл уже потерял неизвестно сколько времени, и ему нужно срочно восполнять пробелы. — Долго я проспал? — спрашивает он, привставая, чтобы почесать голову. Хочется есть. Надо позвонить Ватари и попросить принести что-нибудь сюда, потому что сам он сейчас не в настроении спускаться. Все равно почти вся команда скоро уйдет домой или разбредется по комнатам. — Не больше пары часов, — говорит Лайт, каким-то незаметным образом успевший придвинуться ближе. Он захватывает его рукой за подбородок, желая, видимо, рассмотреть темные круги под глазами — Эл уверен, что они выглядят так же болезненно, как и всегда. — Тебе стоит попробовать поспать еще немного. Эл только отмахивается, глядя куда-то в сторону. — Нет, для меня и это много. Слишком много, наверное. Хочется почему-то в душ. Смыть с себя всю гнетущую тяжесть, которая давила на него в последнее время, и прояснить наконец свой рассудок. Но в ванную он не идет. Если он примет душ, Лайту придется дожидаться его там, и, хотя нагота Эла никогда не смущала — он видел так много чужой личной жизни, что его глаз уже перестал фиксировать такие вещи — но его не очень тянет раздеваться перед Лайтом, когда они разделены лишь одной тоненькой занавеской. Внезапно эта мысль вызывает такое бессилие, словно вся его фальшивая покорность уже начала расшатывать ему психику, как бы Эл себя ни убеждал, что он контролирует ситуацию. Так много воды утекло — с тех пор, но иногда воспоминания все еще дают о себе знать, а Лайт — как очередная пиявка — вгрызается ему под кожу, прорывая там пещеры и трещины. Не то чтобы он отступил, не то чтобы он решил остановиться; он сделает все, чего требует работа, как делал всегда. Просто он не думал, что это будет так трудно. Если Лайта и беспокоит, что Эл небрежно игнорирует его попытки сближения, он не показывает этого: похоже, он ожидал именно такой реакции. Вместо этого он пододвигает свой ноутбук к нему поближе, наклоняя так, чтобы было видно экран. — Я так и знал, что ты это скажешь, — говорит он, прокручивая страницу вниз, чтобы открыть статистику по преступлениям Киры. — Я поработал, пока ты спал. — Тут, наверное, в голове Эла должны были зазвонить тревожные звоночки: Лайт работал на компьютере, один, без надзора, да еще и с доступом к новостям — это серьезный просчет, — но у него сейчас совсем нет сил поднимать панику. Интернет-история Лайта все равно отслеживается, и, кроме того, Эл на 99% уверен, что Лайт в его нынешней версии не выносит приговоров от имени Киры. — Ты что-нибудь знаешь о компании, известной как корпорация Ёцуба? Эл задумчиво морщит лоб, вытаскивая из головы ассоциативные ряды, связанные с этим названием. Он немного разбирается почти во всем на свете, но в случайных, малоизвестных японских компаниях — не очень. — Не большой знаток, — говорит он. — А что? И когда Лайт показывает ему закономерности в убийствах, Эл, конечно, понимает, что прорыв в деле должен его обрадовать. Но по сравнению с его личным расследованием насчет Лайта новая тема кажется почему-то совсем неинтересной. Кроме того, он очень, очень не хочет спать с корпорацией Ёцуба.***
Все чрезвычайно взволнованны, приступая к дальнейшему расследованию новой зацепки, и Эл — хоть он и склонен сбивать пыл с людей, которые радуются без причины — не может их за это винить. В последнее время у большей части команды дела шли медленно, за исключением его самого и Лайта. Но похоже, даже Лайта радует этот поворот событий. Тут явно не обошлось без огромного самодовольства: как же, он успел напасть на след раньше него — даром что Эл почти не подглядывал. Не то чтобы гордыне Лайта не хватало подпитки, но нужно отдать ему должное: он действительно хорошо поработал, поэтому пусть наслаждается своим триумфом на здоровье. В последнее время с Лайтом стало проще: меньше агрессивных поцелуев и наказания удовольствием, больше безделья в постели, изучения статей о Ёцубе и обмена данными, а иногда и взаимной мастурбации — каждый раз за счет кучи испорченных документов, которые приходится потом перепечатывать. Лайт больше ни словом не упоминал о своем желании трахнуть его, но иногда в его глазах видно затаенное ожидание — приглушенный голод, который пробирается Элу под кожу и прочно устраивается там. И Эл не очень понимает, как ему теперь быть. Как ни оттягивай момент, когда-нибудь им придется с этим покончить, думает он. Хех, а почему бы ему не разорвать Лайту шаблон и не трахнуть его самому? Просто в один прекрасный день взять, опрокинуть его на спину и приступить к делу. Вряд ли это чем-то поможет его целям, но звучит определенно заманчиво. — Не мог бы ты передать мне «Маркетинг»? — спрашивает Лайт, не отрываясь от чтения. Эл уже знает, что он имеет в виду: досье на соответствующий отдел. Он молча протягивает ему запрошенное и чувствует, как пальцы Лайта легонько скользят по его собственным — мягкие, теплые, соблазнительные. И будь это на прошлой неделе, они бы, наверное, уже свалились с кровати, торопясь вцепиться друг в друга, но сегодня — нет. За последние несколько дней Лайт стал мягче. После их ссоры и последующего примирения он стал не только общаться с детективом более доброжелательно, но и заметно лучше к нему относиться. Теперь он уже не так раздражается на его типичные выходки — даже те, которые специально нацелены на то, чтобы выбить Лайта из колеи. И Эл, конечно, мог бы разрушить этот мир и покой, наставший в их отношениях, но он не совсем уверен, что хочет. Он знает, что конфликт порождает прогресс, а им нужен прогресс. Но разве Ёцуба — это не прогресс? Пусть Эл все еще убежден в виновности Лайта, но прямо сейчас было бы упущением преследовать его как Киру, когда есть целая очередь кандидатов на изучение и без него. После того, как они разберутся с Ёцубой — а Эл уверен, что это не займет много времени, учитывая, кого он планирует привлечь для работы, — он сможет разобраться и с Лайтом. А пока у них есть мимолетные касания рук, тихие, многозначительные переглядывания и утренняя игра в шахматы за чашкой чая. Давно у Эла не было достойного шахматного соперника. Единственное, что теоретически могло бы нарушить эту идиллию — это два телефонных звонка, которые он велел Ватари сделать этим утром. Один для Мери Кенвуд, а другой — для Тьерри Морелло. Уэди и Айбер великолепны в своей работе, в этом сомнений нет. Проблема в другом. Что серьезно угрожает ситуации, в которой оказались он и Лайт — так это остальные их умения. Эл не особенно беспокоится насчет Уэди: у нее, по крайней мере, есть какое-то понятие о приличиях. Айбер, с другой стороны, обожает… как бы сказать, распускать руки. Вот в чем дело. Не говоря о том, что эта его манера изрядно раздражает Эла, ее, скорее всего, не особенно одобрит Лайт. И это не значит, что пыл Айбера можно усмирить, быстренько перепихнувшись с ним в соседней комнате. Разве что Эл собирается заставить Лайта ждать по другую сторону двери — с цепью, протянутой через дверной проем. После фанатичного изучения его личности Эл довольно хорошо успел узнать Лайта. И он очень сомневается, что Лайт примет эту идею с распростертыми объятиями.***
месяц спустя.***
Это непрерывная битва, это адский ураган. Пальцы летают над клавишами чуть ли не быстрее отклика системы, пока она продирается через тщательно зашифрованные файлы. Взлом и проникновение в наш век нередко связаны с компьютерами, поэтому она успешно наловчилась в хакерском деле. Однако, чтобы бросить вызов системе Эла, быть успешным специалистом мало. Чтобы дойти только до этого этапа, ей пришлось потратить дни напролет, десятки стаканчиков дешевого кофе и вдвое больше сигарет. Она бы вызвала помощников, если бы еще успевала — но даже то, что она прожила так долго, просто невероятно. По ее расчетам, мальчишка Ягами должен был уже давно замести все следы. Однако она все еще жива, поэтому нет смысла ломать голову о причинах, и она продолжает набивать алгоритмы взлома — щелк-щелк-щелк — лакированными коготками. Очередная затяжка, еще порция кофе — и через сорок пять минут защита поддается. Самое трудное позади. Теперь ей не составляет труда найти свое имя: оно находится в специально выделенном для нее файле, среди прочих его контактов. Кладезь информации, которая ни в коем случае не должна утечь на произвол судьбы, или, еще хуже, в руки Киры. Здесь тонны данных на нее, с самого рождения и до нашего времени. Считать ли это за вторжение в частную жизнь — какая уж тут частная жизнь? — на самом деле неважно. Важно имя. Мери Кенвуд. Она не носила его уже много лет, но Киру это вряд ли остановит. Он уже видел ее лицо, поэтому фотографию она не трогает, но каждое упоминание своего имени в системе тщательно вымарывает, заменяя на псевдоним. Так все будет выглядеть гладко и однородно, и он ничего не заподозрит. Она уже готова выйти из системы, готова аккуратно зачистить все следы своего недолгого присутствия — но тут ее внимание привлекает другой файл. «Тьерри Морелло». Это имя ей знакомо, и когда она дважды щелкает по нему, появляется лицо, тоже очень знакомое. Палец зависает над мышкой — по-хорошему, ей пора бежать, бежать, бежать из наскоро снятого мотельного номера и умчаться как вихрь на своем мопеде… но она остается. Не сказать, что мир очень много потеряет, если Айбер умрет, но все равно без него будет как-то грустно. И после секундного колебания она проходится поиском, подменяя и его имя. Так, на всякий случай. В конце концов, у Ягами нет причин любить никого из них. И когда она наконец разлогинивается и закуривает очередную сигарету, то мысленно прикидывает, сколько ящиков выпивки Айбер ей теперь будет должен.***
месяцем ранее.***
Он совсем не изменился с их последней встречи. Забавно, мелким тогда был он, но если из них двоих кто-то и вырос, то только она. Он все такой же: сплошная мешковатая одежда, смешные волосы и вилка, которую он забыл донести до рта при ее появлении. — Здравствуй, Уэди, — приветствует он ее. Голос спокойный, но глаза так удивленно распахнуты, как будто он не ожидал, что она откликнется на его звонок и приедет. Уэди испытывает смутное желание улыбнуться ему. Но в итоге ограничивается лукавой усмешкой, неторопливо попыхивая из своего мундштука. — Давно не виделись, босс, — отвечает она, выдыхая длинный шлейф дыма, который на фоне стерильно белого помещения выглядит почти комично. Как будто посреди сериала о полицейских буднях неожиданно вклинился кусочек нуарного кино. Рядом с ним сидит мальчик, на вид слишком молодой для члена НПА, да и вообще слишком красивый для полицейского. Это единственный присутствующий, кроме них двоих, если не считать молчаливого Ватари, который любезно принял у нее пальто. Еще слишком рано — можно считать, что день и не начинался, а остальная часть команды, с которой Эл предположительно работает по этому делу, пока не прибыла. Если подумать, вероятно, потому он и пригласил ее сюда в такой час. — Хм, да, — отзывается Эл, не проявляя особого энтузиазма, и больше никак ее не приветствует. Тоже очень знакомая манера. — Айбер опаздывает, — констатирует он. Мальчик кидает на него быстрый взгляд, в то время как Уэди приподнимает бровь. — Ты привлек Айбера? — спрашивает она, слегка посмеиваясь над нелепостью ситуации. — С чего вдруг? Да, Айбер хорош в своем деле, но хороши и множество других аферистов. Единственное, чем он действительно выделяется, помимо стойкого запаха одеколона и солодового ликера, который преследует его повсюду, куда бы он ни совал свой грязный нос, — это его история с Элом. Тот же факт, в числе прочих, отличает и ее саму от других воров ее калибра. Старые добрые связи. Как и политика, и профессиональный рынок труда, преступный мир зиждется на них. Впрочем, Эл имеет склонность «связываться» в более буквальном смысле, чем большинство людей его профессии. Быть может, это одна из причин, по которым он лучший в своей профессии. — Для дела, разумеется, — равнодушно отвечает Эл, как будто на такие глупые вопросы ему жаль даже тратить время, и сразу меняет тему: — Это Лайт Ягами. — Он еле заметно кивает в сторону мальчика рядом с собой. У Уэди острый глаз, да и комната почти пуста, не ошибешься. Она наклоняет голову в сторону и еще раз затягивается, оглядывая его с головы до ног. Забавное имя. Милый мальчик. — Привет, — говорит она, когда он встает и протягивает ей руку. Она удивлена, что он не кланяется, как принято в Японии. Потом быстро соображает, что это из-за нее, что он так предупреждает неловкую ситуацию — вдруг она невежественная уроженка Запада и не знает вежливых манер. Еще не понял, наверное, что перед ним профессионал, а не хуй пойми кто. Ничего, она ему покажет. Только когда юноша наклоняется вперед, протягивая руку — а у него хорошее профессиональное рукопожатие, крепкая хватка, прямо как у взрослого — свет ярких ламп над головой высвечивает цепь, и в тихом пространстве комнаты внезапно отчетливо проявляется металлический звон. От запястья Ягами до запястья Эла тянется цепочка, которая скрепляет их вместе, как будто у них какие-то пикантные игры со связыванием. — Добрый день, — говорит он, полностью игнорируя ее недоуменный взгляд и явную неловкость ситуации. — Простите, что совсем забыл про этикет. — Он вежливо склоняет голову, виновато улыбаясь, как будто извиняется не только за себя, но и за Эла. — Просто я немного ошарашен — увидеть незнакомое лицо. У нас не слишком много посетителей. Она пропускает его извинения мимо ушей, не утруждаясь вежливой улыбкой в ответ. — Уэди, — кратко представляется она, прежде чем повернуться к Элу и приподнять тонкую светлую бровь. — Новый друг? — Лайт-кун — мой главный подозреваемый, — отвечает Эл. Его лицо невозмутимо, но признать вышесказанное — все равно что открыто заявить, что они трахаются. У Эла уже сложилась традиция в таких вещах. — Это значит «да»? — уточняет она, принимая напиток у Ватари. Давно она не работала в тесном контакте с Элом, но, конечно, Ватари не забыл, как она предпочитает свой джин — он всегда все помнит. Рановато, наверное, для алкоголя. С другой стороны, для долгой беседы за сигаретами тоже рано, а она ее уже затеяла. — Да, — соглашается Эл. — Это значит «да». Ей чудится, что на этом моменте он слегка ухмыляется в свою чашку, но это не точно. Что же до Лайта Ягами — и это тоже не точно, — но на мгновение он, кажется, пристально смотрит на нее.