На границе Пустоты

Осаку издавна называли водной столицей. Полноводная Йодо тянулась далеко вглубь острова. Должно быть, птицам с высоты своего полета казалось, что не она впадает в море, а наоборот — разлившаяся дельта походила на океанического гигантского спрута, который, пытаясь вылезти на берег, уже протянул один из своих самых массивных щупалец на противоположный край плато. Такаюши-сану, домуправлющему, новый арендатор не внушал доверия еще до момента своего прибытия — вечная головная боль от этих студентов. Детишки, позавчера выбравшиеся из-под родительской опеки, как правило, были плохо приспособлены к жизни — счета, документы, все в новинку… Постоянно забывают о важных мелочах, а потом бегай, ищи, напоминай… Но этот был странным. По возрасту вроде студент, да и в анкете жильца числился учащимся… А сам из квартиры ни шагу, разве что только в магазинчик напротив. Хикикамори? Да вроде не похож… Когда приходил подписывать договор, людей не чурался. Может программист? Учится удаленно, или… Как их там называют? Фрилансер, просто в анкете ошибка? Впрочем, управляющему до этого не было большого дела. Его задача была присматривать за порядком, а уж кому компания сдала квартиру — не его забота. Не шумит, сомнительных людей в дом не водит, ну и слава Ками. И все же, после случайных встреч в лифте, на лестнице, у крыльца что-то во взгляде Агацумы-сана заставляло его долго хмуриться. Может наркоман? Бледный, щеки впалые, взгляд потухший… Папиросы эти… Полторы недели назад старшему по дому показалось, что он все понял. Да точно же! Они столкнулись в холле первого этажа. Щека Агацумы-сана была заклеена хирургическим пластырем, длинным и узким, скрывающим глубокий порез — губка пропиталась потемневшей кровью, взгляд непривычно сиял, будто молодой человек был болен, и бинты на шее, словно горло резали… Все в совокупности могло означать, думал Такаюши-сан, только одно: наркотики и якудза. Наверняка, черт побери, гребаный якудза! Хоть и выглядит на первый взгляд прилично. А под рубашкой — ирэдзуми*. У управляющего на седеющих висках проступила испарина, и он, быстро отвернувшись, сделал вид, что тщательно обтирает перила на лестнице. На самом же деле, первое, чего хотелось — бежать писать письмо главному менеджеру, сообщить, что у них, вместо обещанного студента, поселился бандит… Дом-то более-менее приличный. Но вдруг и правда криминал? Связываться с якудза… Страшно. Они друг за друга горой, если кого из них обидят. А Такаюши оставался всего год до пенсии. Да и жаловаться по сути не на что… Кому сказать — так просто не поверят, скорее всего его сочтут старым дураком, который докучает жильцам, и начнут посмеиваться. Так что нет, не будет он никуда писать. Вместо жалоб управляющий решил, что повнимательней приглядит за квартирой номер восемьдесят девять, и теперь каждый вечер будет с особой бдительностью следить, не перегорели ли на одиннадцатом этаже лампочки, и точно ли работает пожарная сигнализация. На всякий случай. Электрика тут всегда работала исправно. *** Холод пробирал до костей. Хоть в начале февраля и начинало потихоньку теплеть, возвещая скорое наступление весны, с океана приходили влажные порывистые ветры. Соби все устраивало. Этот город точно вторил его настроению, обволакивая холодом, низкими облаками и шквалистыми грозами. Он впервые надолго задержался в Осаке, однако ничего нового тут для себя так и не нашел — большой город: многолик, разнообразен. В развлекательных кварталах по вечерам шумно и ярко, на окраинах тихо и безлюдно, а в центре, как и положено, чинно и спокойно. Разве что с непривычки цветистый осакский диалект порой озадачивал, особенно если разговор вела какая-нибудь пожилая торговка или рыбак.* Сеймей снял для него квартиру в блочной многоэтажке неподалеку от своего дома — если даже нехотя собираться и медленно брести, получалось не более пятнадцати минут, а при срочной необходимости можно было добежать и за пять. Это Соби тоже устраивало. Последний этаж. Небольшая студия с отдельной ванной и прихожей. Простая мебель, полуторная кровать, телевизор, письменный стол... А еще там был балкон и большое окно с тяжелыми гардинами. Оно выходило на юг, и оттуда можно было видеть рядом стоящий железнодорожный мост через обмельчавшую за зиму Ямато. Она нравилась Соби больше, чем центральная разливистая Йодо - казались родными и оголенное дно, и бугрящиеся серые камни в частично пересохшем русле, и одичалость противоположного берега. Она напоминала ему большую постепенно затягивающуюся рану. Поезда от аэропорта ходили круглосуточно, а вот автобусы от станций далеко не всегда — радость таксистам. Соби вышел на Сумоне, решив, что лучше пройдется пешком, чем будет терять время на петлю, которую делало железнодорожное полотно только-только миновав Ямато. В самом деле, тут недалеко — минут двадцать, хотя… По ночам все еще промозгло и холодно, а телу хотелось в тепло и спать. Или есть. Или все-таки спать... Он шел, а перед глазами мелькали вереницей разрозненные картинки: обрывки воспоминаний, мысли о будущем и лишь изредка — асфальт, спящие в огнях фасады, да трепещущее пламя на кончике прикуриваемой сигареты. Сеймей… В доме хозяина Агацума был один единственный раз, в тот вечер, когда Истинный Боец Возлюбленного сообщил об исчезновении Ри… Нет. Нелюбимого. Ему было запрещено даже мысленно произносить это имя. И Агацума это принимал. Хотя возможно, рассудок просто решил подтасовать карты, придав наказанию сакральную торжественность, чтобы хоть как-то справиться с происходящим. Соби с тоской вспоминал о недоступной теперь легкости, которую испытывал с Сеймеем раньше. Никаких сложных решений, сомнений, терзаний — все было просто. В те времена происходящее казалось понятным: Боец — как рука или нога хозяина. Был приказ «встать», и он вставал, был приказ «сесть», и он садился. Агацума никогда не ощущал противоречий и никогда не задавал вопросов. Сеймей вы́резал из него индивидуальность, оставив взамест шрам на шее. Неуверенности в его последующей жизни не было места. Боец являл собой продолжение Жертвы, чего хотела она, того хотел и он. Сеймей хотел битвы, того же желал и Боец, Сеймей хотел наказать, наказания хотел и сам Агацума. В этой принадлежности был смысл его существования, и так должно было быть всегда. А потом Сеймей умер. Возлюбленный. Нелюбимый. Когда младший брат Сеймея появился в его жизни, Агацума не мог себе представить, что эта встреча предзнаменует начало необратимых изменений. Главное было не напугать мальчишку, и он выбрал образ «друга старшего брата», чтобы познакомиться. Действуя, как заведено, он старался стать продолжением нового хозяина, но как ни пытался, ничего не выходило. Мальчик его не принимал, не понимал, не распоряжался. Ценимая Возлюбленным безмолвная покорность попросту пугала Нелюбимого, заставляя хмуриться, закрываться. Этот образец поведения, вопреки ожиданиям, не способствовал укреплению связи. Надо было придумать другой, изменить подход. Сначала Соби просто начал имитировать то, что желал видеть в нем новый хозяин. И совершенно неожиданно, как непредвиденный, неучтенный побочный эффект, через это пресловутое подражание, Соби неожиданно для себя увидел забытые вещи. Он вспомнил, каково это — «хотеть». Хотеть для себя. Это было похоже на боль в пальцах, возникающую при отогревании заледеневших ладоней. Простые человеческие желания сыпались все быстрее и быстрее, так, что он не мог сообразить, за какое хвататься в первую очередь. Вслед за желаниями подняло голову стремление, перетекая местами в слова, местами в действия, поступки… Не те, что были прописаны приказом, а собственные, осознанные решения. Вся метаморфоза происходила настолько стремительно, что он, не успев даже задуматься, погрузился в реальную человеческую жизнь. Соби вдруг начал различать людей, других, несистемных. Оказалось, они тоже разные… Он стал ближе с Кио, и с ним действительно бывало весело. Рисование внезапно начало приносить истинное удовольствие — он увидел за росчерком самбё* акт творения, а не безупречную динамическую медитацию. Под его руками теперь рождались кусочки вымышленных миров: то лепесток, то ветка, то дремлющая стрекоза на листе озерной кувшинки, и все выходило будто живым. Ему стала не нужна система, только чтобы почувствовать себя сильным и целостным. Теперь он видел в ней холст, и каждый раз открывая, хотел большего, чем просто победа в бою. В его жизни стремительно расцветал новый смысл. Его смысл, личный, Агацумы Соби. Когда-нибудь он нарисует это в системе и покажет своей маленькой Жертве. Пусть Нелюбимый не понимал, как дать своему Бойцу необходимую силу, беспорядочными вспышками разбрасывая ее вокруг себя, пусть он еще не был до конца готов ко взрослой жизни, но каким-то образом, интуитивно, бессознательно сумел показать, на что он, Соби, в действительности может быть способен, каково это — чувствовать себя живым. А потом Агацума начал мечтать. Ему рисовалось в воображении, что вскоре Нелюбимый освоится и осознает свою силу, а если оставит его при себе, тогда… После этого «тогда» были сотни различных вариантов. Он позволил себе быть легкомысленным. Думал, у него еще уйма времени: пока мальчик подрастет, пока отыщется его природный Боец… Разрешил себе беспечность, считая, что в запасе месяцы, а если повезет, то и годы… Знай он, что Сеймей жив, Соби бросил бы все, чтобы отыскать человека, предназначенного Нелюбимому судьбой… Его истинного Бойца. Потому как иначе маленькая Жертва осталась бы одна против целого мира. Он повел себя как человек. Что же, думал он, душа польстилась на внутренние увещевания о заслуженном благополучии? Обманулась идеей о воздаянии? Верить чаяниям так же бессмысленно, как писать цифры на текущей воде.* Нелюбимый погиб. Растворился в Пустоте без следа. Боль от утраты первого за всю сознательную жизнь близкого человека - мальчишки, вернувшего Соби самого себя, Нелюбимого, которого Агацума выбрал сам, была огромной. Настолько, что казалось, она переполняет душу и изливается в мышцы, связки, легкие… Именно так он должен был чувствовать гибель Сеймея, а не то сухое опустошение, бессмысленность и тошноту, которую пережил за лето до встречи с Ри… Нет. С Нелюбимым. Может, это и была настоящая любовь? Соби не мог понять. Кайдо зрел в корень? Любовь, а не имитация. Любовь, которая должна была предназначаться Возлюбленному. Почему так? В чем отличие? Только под конец, когда впервые за долгое время в трубке зазвучал знакомый холодный голос, ответ пришел моментально. Нелюбимый был живой. А Сеймей — мертвый. Жажда жизни, горящая в глазах маленькой Жертвы, казалась негасимой. Было больно, и он морщился, сцепив зубы, или плакал навзрыд, не стесняясь, если терпеть уже не оставалось сил. Он смеялся, только если было смешно, терялся, если не понимал происходящего, а еще Нелюбимый желал. Сначала найти убийц брата. Он хотел этого так сильно, что даже не задумывался, что будет делать после. Он хотел помочь Соби, пусть и не знал, как это сделать. А после воскрешения Сеймея хотел понять его, простить… Возможно, изредка думал Боец, желания будет достаточно, и Нелюбимый заберет его? Он же всегда стремился к цели всем своим естеством, пусть некоторые задачи и вовсе можно было счесть недостижимыми. Когда-то пробужденная вера постоянно полыхала в его глазах, заставляя окружающих смотреть на Нелюбимого не отрываясь. И Соби смотрел. Даже за сотню миль смотрел и ждал. Глаза Возлюбленного тоже озарялись желанием, но это было всегда плохим знаком. В его огне не было тепла, только смерть и разрушение, и до встречи с младшим Аояги Соби думал, что так и положено. Однако теперь… Пути назад нет. Отрезало. В душе дало росток семя сомнения, он ощущал, что угол зрения изменился, и что теперь все, чему ранее посвящал жизнь, стало неправильным, пустым и бессмысленным. Соби не помнил, когда именно осколок зеркала попал ему в глаз, у Минами или только после инициации Сеймеем, но теперь даже это казалось неважным. Радоваться или печалиться? Казалось, что обретение себя сродни грехопадению. Он больше не был идеальным, больше не был продолжением Сеймея, больше не хотел им быть. Единение спасло бы его, сняло тяжелый груз, вернуло прежние смысл и уверенность. Может, новая метка могла бы помочь? Может, она могла бы перекрыть собой все произошедшее? Наверняка. И это было бы идеальным решением, если не… Пробуждение. Он теперь сам не принимал хозяина. Да и Возлюбленный навряд ли оказал бы своему Бойцу такую услугу. Сеймей любил смотреть на мучения других, ему они казались занятными. Еще в Гоуре с первого взгляда Возлюбленный понял, что именно произошло, и теперь наслаждался его болью. Сеймей не знал милосердия. Густая ночная влажность забиралась под пальто и водила мертвенно-холодной ладонью по спине, вызывая зябкое дрожание в грудной клетке. Агацума прикурил еще одну, чтобы погреть легкие горьким горячим дымом, но поморщился и с досадой отбросил сигарету — поджег фильтр и во рту резануло привкусом паленого пластика. Он несколько раз выдохнул через нос, покатал слюну на языке, отмывая синтетический привкус, и достал новую. Щелчок зажигалки — теперь все как надо. Осталось добраться до дома. Если повернуть налево, то попадешь к хозяйскому дому. На перекрестке Соби свернул направо. Еще триста метров и покажется центральный вход его одиннадцатиэтажки. Близ реки всегда ветренней, чем в глубине квартала, и хотелось поднять стойку воротника еще выше, но вместо этого Агацума только убрал попавший в рот волос, и поправил тянущую плечо сумку. Арка прохода, лестница, центральный холл, лифт, длинный коридор, приглушенный ночной свет и наконец-то дверь со старым замком, требующим простого металлического ключа. Судя по всему, архитектор, создавший это здание, не знал о существовании людей ростом выше ста восьмидесяти, поэтому, переступая порог, Агацуме всегда приходилось склонять голову. Впрочем, ему не привыкать. Квартира встретила его темнотой в маленькой прихожей и студеным воздухом, который был, конечно, теплее уличного, но не мог позволить отогреться.* Скинув обувь и повесив пальто, Соби прошел внутрь и бросил на пол сумку. Надо включить обогреватель да открыть горячую воду в душе, чтобы она согрела воздух в ванной комнате. А еще надо было что-нибудь съесть, помыться и лечь спать. Сложное утро, ночной перелет да холод здорово вымотали тело, и оно жалобно ныло, прося о снисхождении. Соби не страшился боли, но чувствовать дребезжание в мышцах было неприятно. За имитацией створок шкафа пряталась крохотная кухонька с плитой на две конфорки, раковина и нехитрая бытовая техника. Нагибаться к нижним полкам почти игрушечного холодильника было неудобно, поэтому, еле заметно вздохнув, Агацума присел к нему на корточки и безразличным взглядом уставился внутрь, пытаясь найти что-нибудь съедобное. Остатки маринованной редьки, еще не распакованный кусок магазинного тофу, открытая банка соевой пасты. Тофу, пожалуй, пойдет. *** Отерев ладонью запотевшее зеркало и ухватив кончик пластыря пальцами, Боец, напрягши щеку, спокойным равнодушным движением потянул его вверх. Получилось то, что надо. Шрам будет заметный, и это хорошо. Теперь хозяин в бешенстве, когда его видит. Учитель был бы тоже в бешенстве, будь у него такая возможность - видеть. Маленькая ванная, едва ли превышающая три татами. Тут компактно уместились раковина над туалетом, стиральная машинка, а за перегородкой — душ и небольшая сидячая ванна. Тугие струи горячей воды опалили кожу, и это было приятно. Усевшись на пластиковую скамью и выдавив немного шампуня из банки, Соби пальцами быстро втер его в волосы и запрокинул голову назад, позволяя стекать усталости и дорожной пыли вместе с мылом. Можно было сидеть так вечность и ни о чем не думать, но… Из приоткрытой двери ванной комнаты тянуло морозной прохладой, и горячий пар печально собирался в крупные капли на кафеле. Только-только затянувшийся порез жегся — кожа еще тонкая и чувствительная. Соби осторожно провел по нему пальцем. Нелюбимому точно не понравилось бы это художество. Наверняка назвал бы его придурком. Или как он это рычал? «Ты что, совсем с катушек съехал?!» Было так весело его дразнить… Почти уже улыбнувшись, Соби вдруг вместо этого вздохнул, а следом и вовсе устало опустил подбородок, уставившись в пол, где между ступнями жидкая пена проплывала к сливной решетке. Он свел брови к переносице и разом почувствовал себя разбитым. По плечам, груди стекали водяные дорожки, словно ластясь, и он рассеяно отирал их ладонями, а внутри, на контрасте, будто все сильнее стягивалась пружина. Надо закрыть глаза, чтобы держать себя в руках. Чересчур резкий тычок в контроллер, и шум воды затих, но перед тем, как окончательно сойти на нет, с лейки еще сорвалось несколько звонких капель. Кап-кап. Проследив за тем, как вода разбилась о кафельный пол, Боец зло сжал челюсти и подумал, если бы сейчас можно было начать бой, то противников смело волной его отчаяния и все сильнее разгорающейся ненависти. Слезы с детства были под запретом. Подумать только… Как девчонка. Что может быть более безвкусным? Впрочем, было бы очень кстати… Лучше, чем любым шампунем, слезами смывается и грязь, и ярость. *** Гардина полностью перекрывала балконную дверь с окном, и в комнате единственно сиял ненавистный светодиод на "раскладушке". Пусть заряжается. Он очень устал, но не спалось. Какофония из мыслей, чувств, эмоций, горьких и противоречивых воспоминаний отнимала все силы, но не давала отключиться. На стыках этого сумбура изо дня в день рождались собственные стремления. Теперь внутреннее противоречие стало душеприказчиком, гналось за Агацумой в надежде исполнить завещание Нелюбимого, выматывая хуже голодного зверя. Телефон чирикнул: новое сообщение. Сеймею придется очень постараться формулировать приказы. Он, Соби, больше не чувствовал свою Жертву, больше не знал, чего она хочет, да и, честно говоря, не стремился узнавать. Еще в начале осени Агацума надеялся, что в его душе вместо Возлюбленного поселится Нелюбимый. А теперь… Нужна ли она, когда-то столь желанная связь? По набережной пронеслось несколько мотоциклов, разрезая ревом ночную тишину городской окраины. Надо посмотреть сообщение, но Боец медлил. Было бы хорошо, откажись Сеймей от него, перестань подпитывать его своей силой. Тогда бы он мог умереть. Это было его самым заветным желанием. Открыть новое сообщение. «Вернулся?» «Да.» _____________ Примечания: * Ирэдзуми — татуировка якудзы. * Так как кансайский (в частности осакский) диалект является самым распространённым нестандартным диалектом японского, он часто используется писателями, авторами аниме и манги, чтобы показать речь героя, отличающегося от других. Кансай-бэн часто используется в комедийных жанрах. Раньше у каждой деревни была своя манера речи, поэтому знающий человек мог определить точное местожительство говорящего. Из-за возросшего в последние четыреста лет влияния Токио, региональные различия во многом стерлись, однако жители каждого крупного города гордятся своим диалектом, и эта гордость сохранила диалектные отличия по всему региону. * Бессмысленно, как писать цифры на текущей воде — японская поговорка. * Самбё — один из типов кисти для суми-э, японской техники рисования тушью и минеральными красками на рисовой бумаге. * Осколок дьявольского зеркала — отсылка к любимой автором «Снежной королеве», где при прочтении с «ключами» видно, что зеркало — это гипертрофированное рассудочное мышление. Оно искажает восприятие, а сердце делает холодным и бесчувственным. Некоторые, попадая в эту ловушку, сидят в ледяной пещере, пытаясь познать мир, и собирают слово «вечность"=) И оно все никак не складывается) *В японских домах, как правило, отсутствует центральное отопление, поэтому зимой там на самом деле очень холодно, температура внутри квартиры может падать до 8-10 градусов, что воспринимается из-за повышенной влажности, как лютый холод. * В Японии жилплощадь до сих пор измеряют в татами (90×180см).