На границе Пустоты

Все бумаги были разобраны. Осталось только одно письмо, которое лежало на краю стола уже неделю. Письмо от Кифа. Каждый раз при взгляде на него мне отчего-то делалось холодно, рука сама собой замирала на полпути, и я так и не решался тронуть желтоватый конверт, подписанный размашистым неровным почерком мэтра. Наверное, он не успел мне что-то сказать на прощание и отправил сообщение вслед — я получил конверт спустя неделю после приезда и с тех самых пор обходил стороной, откладывая на потом. Ей-богу, как маленький. За окном пело юное вечернее лето, но в душе, как в стылом подвале, держался холод — без обжигающей стужи, но мрачно, неуютно и зябко. Надо завершить все дела. Времени осталось совсем немного. Я устало отер пальцами веки — прямо как Гедур, и почувствовал себя старцем, диктующим завещание душеприказчику. Это всего лишь письмо. Ничего такого. Взял в руки конверт, прошелся ножом по краю, чуть сжал по линиям сгиба и вытащил вместо ожидаемой бумаги плотную карточку. Усмехнулся. Фотография. На коричневатом неконтрастном снимке стояли двое — я и Киф. Я улыбался, а мэтр уверенно смотрел прямо в объектив, покровительственно положив руку мне на плечо. Хорошее фото. Мы сделали его в тот день, когда родилась Нари. Я потер карточку в пальцах, задумался и откинулся на спинку кресла. С той ночи многое изменилось. Того паренька на снимке больше нет, хотя и прошло совсем немного времени — каких-то два с половиной месяца. Я и не осознавал, насколько беззаботно счастлив был тогда. Надо же… Глянув на свою лихую наглую ухмылку, я болезненно сощурился, тяжело вздохнул и перевернул фотографию. На обороте была оставлена надпись. «Мэтру И’р Рикхарду от друга и коллеги Салора Кифа». А снизу мелко и неровно, судя по всему, уже впопыхах, приписано: «Я усовершенствовал фиксатив, эта карточка должна сохраниться». Киф все так же поглощен любимым делом, а вот у моих забав век совсем недолог… Я поднялся из-за стола и, подойдя к столику у окна, прислонил карточку к прозрачному хрустальному графину с брошем — пускай пока побудет здесь. Прикоснулся пальцем к навершию резной крышки. Наверное, этот сосуд стоит тут все то время, что я здесь живу. Оглянулся. Тут вообще ничего не поменялось за прошедшие семь лет. Все те же картины на стенах, шкафы с книгами, портьеры, кряжистый пуф у дивана. В воображении вырисовалось, как я, тот, которому еще тринадцать, с любопытством кота впервые выглядываю в коридор из-за массивных дверей зеленой гостиной, а вот мне пятнадцать и я деловито вышагиваю с планом крепости Эшр, готовясь покинуть Цитадель, а впереди небывалое приключение — настоящая служба в пехоте. Вот мне семнадцать, и я вернулся из Мароха чуть заносчивым и самонадеянным балбесом, который знал лучше остальных, как следует жить, а Киер только разводит руками, мол юность, что поделаешь… А вот практически он же собирается в Черах, довольный, в предвкушении новых знаний. И вот сейчас… Я сморгнул наваждение. Вновь оглянулся на фото — в теплых вечерних солнечных лучах оно показалось мне далеким, как восточные берега Индралина, словно не мои глаза сейчас смотрят на него, а я воскрешаю эту картину в памяти. Улыбайся, Рикхард. Пускай эти стены запомнят тебя именно таким. *** — Мы отбываем через три дня, у тебя остались важные дела? — Гедур перекладывал большие учетные книги с кресла на стол и, поглощенный какими-то своими мыслями, разговаривал сейчас сухо, отрывисто. — По большому счету, нет. Так, всякие мелочи. Тебе нужна помощь? Он отрицательно покачал головой, и, не глядя, спросил: — Ты с чем-то важным? И’р Одарех передал бумаги по реорганизации восточной заставы… — Нужно поговорить. — Давай завтра? После Большого совета, будут обсуждать дороги. Черт побери, этой весной на востоке несколько переправ размыло, приступать к ремонту надо сейчас, а то за лето не управимся… — Переправы подождут. Гедур нахмурился, тяжело опустил массивный гроссбух на столешницу и внимательно посмотрел на меня. — Что-то еще произошло? Я глубоко вздохнул, оправил манжеты, как любил это делать его адъютант, заставил себя не клонить плечи: — Пока нет. — Не ходи вокруг да около. Ты чем-то встревожен? — Мы должны обсудить визит к Ферданту. — Что тут обсуждать? Приедем, выпьем за здравие Его Высочества и уедем. Главное не задерживаться. Терпеть не могу эти придворные игрища… — Боюсь, что все будет не так просто. Гедур, я попрошу Арнора принести закусок и вина. Разговор предстоит долгий. Взгляд под кустистыми бровями сделался настороженно-острым. *** Я медленно наклонил вино в бокале, проследив, как у самого края оно отблескивает остроухим полумесяцем, и проговорил: — Нари… Нариер — моя дочь. — Да, я знаю, — Гедур выглядел уверенно, но под этим спокойствием я улавливал легкое напряжения. — К чему ты это? — У меня больше не будет детей… — С чего вдруг? Какие твои годы? — Пожал плечами князь, ножом отломил кусок сыра и отправил его в рот. Ладно… Надо просто говорить по делу. — Я хочу предложить Ферданту брак, и мне нужна твоя поддержка. Гедур иронично усмехнулся: — До меня дошли слухи о твоих предпочтениях, но, мальчик мой, Фердант счастливо женат, и даже я ничего не могу с этим поделать… Довольный своей шуткой князь через ехидную улыбку сделал большой глоток вина, и мне осталось только раздраженно выдохнуть — может и правда, надо было отложить разговор до завтра? Я поскальзывался на каждой фразе, как на подтаявшем льду. Нет. Сейчас. В темном небе светили яркие созвездия — из окна гедурова кабинета в это время года можно было видеть лапы Паучихи и Лиру… Я поднялся на ноги и подошел к огромной карте, висящей на стене. Провел пальцем по границе с Империей. — Священный Клир уже давно точит на меня зуб, — начал я издалека, — Когда мы приедем в столицу, он будет необычайно близок… Церковники ждут повода, удобного случая… Ты знаешь. Я спиной почувствовал, как сгустилось напряжение — разговоры о церковниках всегда настраивают князя на серьезный лад. Продолжил. — Они знают, Гедур, поверь мне… Эшр, их шпионы… Они знают, что я не такой как все, и будут меня ждать, будут меня ловить. Если бы не официальное приглашение Императора, я бы не сунулся ко двору, но в данном случае отказ — это такой же повод. Мы обсуждали это ранее. Я не могу не поехать. — Поэтому наш визит сокращен до трех дней. Голос Гедура прозвучал спокойно и даже немного безразлично. Да черт побери… Надо собраться. Это опасный разговор. Слишком многое будет зависеть от его исхода. Я сжал кулаки, внимательно вглядываясь в ломанную красную линию границ. — Давай посмотрим шире? — предложил я, все так же не оборачиваясь — главное не дать себя сбить. — Даже если поездка пройдет гладко, мы лишь оттянем конфликт, причем не к нашей выгоде. С каждым годом Клир становится сильнее, разрастается с небывалой скоростью. Почти вся Империя встанет под его знамена, если тот бросит клич своим адептам. И тогда мы проиграем войну. Это только вопрос времени. Сколько у нас есть в запасе? Три года? Пять? Возможно, десять. — Что ты хочешь? — в словах Гедура засквозило раздражение, а я собрался и произнес: — Я предлагаю удар на опережение. Молчаливая пауза напружинивалась от слышимо углубляющегося дыхания за спиной. — Правильно ли я понял, что ты хочешь договориться о браке между Имперским домом и нашим? — голос прозвучал неискренне холодно. Должно быть, он в бешенстве. Я повернулся и уверенно посмотрел на князя: — Именно. — Этому не бывать! — по его лицу прошла гневная волна, — Все эти разговоры про детей… Нет! В том виде, в котором ты это предлагаешь, этого не будет. Я не я, если позволю Северу уйти под руку Ферданта! Я не затем столько лет корпел, чтобы подать эту землю Империи на блюдце! Если бы у тебя был еще один наследник, если бы это было формальностью, то пожалуйста… Ради всего святого… Рик… Большей дикости тебе в голову не пришло? Какого демона ты вообще завел этот разговор? Я пережидал ярость Гедура молча, но взгляда от него так и не отвел. Все, что он говорил, было понятно и вполне ожидаемо. Вздохнул. В моей голове все было ясно, в чувствах тоже — я еще прошлой ночью решил, как следует быть. Я сделал выбор, пережил свою немую битву и теперь ощущал уверенность, как непробиваемую каменную стену за спиной. Ни шагу назад. Я все продумал. — Два дня назад я докопался до сути. У меня ушло больше месяца, чтобы свести воедино все, что успела передать мне Озерная Ведьма. Я положил на это много усилий и, поверь, когда наконец осознал, что именно она имела ввиду… Я покажу тебе, если не побоишься моей силы, я покажу, но только послушай… Послушай меня внимательно. Эта женщина умерла ради того, чтобы дать нам эту возможность… Своей смертью она оплатила тот небольшой шанс, который есть у этой земли. Это слишком дорогой подарок, чтобы выбрасывать, даже не развернув. Князь напряженно смотрел на меня, желваки ходили из стороны в сторону, виски покрылись испариной, и я внезапно осознал — его ярость отхлынула, и на дне его зрачков обнажился страх. Гедур боится. Я подошел к нему вплотную, заглянул в глаза и спросил: — Ты хочешь увидеть то, что видела Лая? То, что видел я? Князь сжал челюсти, его лицо потеряло краску, сделалось безжизненно серым, а пальцы вцепились в лежащую на коленях трость. — Что я там увижу? — Глухо спросил он, и голос напомнил скрип ломаемого ветром дерева. Я поджал губы и покачал головой: — То, что произойдет, если мы не воспользуемся ее подарком. Один из вариантов. Я пересмотрел все. Они отличаются лишь временем и местом. Но суть одна. Мой голос, должно быть, звучал спокойно. По крайней мере, мне хотелось, чтобы так было. Я напряг плечи. «Архив», то, что я переписал из памяти Озерной Ведьмы, я перебрал от начала до конца — десятки, сотни жизней — их пути, выборы, решения, развилки и переломные моменты. Всегда от первого лица, всегда остро, словно сам переживаешь происходящее — встречи, расставания, смех, слезы, надежды и смерти. Я искал то, что необходимо, выбирал общие куски, искал точки пересечения в судьбах таких разных, на первый взгляд, людей. Слишком много пережитых чувств. Я очень сильно устал. Раскуроченные обломки крепостных стен, доспехи Клинков, вымазанные в грязи и крови, их мертвые лица, покрывшиеся на морозе белым погребальным инеем. Повешенные горожане, их вспоротые животы… Голова Миреха на стене… Я видел это все, успел хлебнуть из этой чаши, и теперь вообще не могу спать. — Ормир падет? Вместо ответа я только молча продолжал смотреть в его глаза. Гедур, что-то разглядел во мне такое, от чего вздрогнул, словно от холода, и тихо, сквозь зубы, проговорил: — Я не хочу этого видеть. В кабинете повисла тишина. Я постоял над ним еще какое-то время и устало опустился в кресло напротив, отстраненно посмотрел в темное окно за плечом князя и проговорил: — Ормир горд, но мал. Империя поглотит его рано или поздно. Думаю, ты тоже это понимаешь. Единственное, что мы можем сделать — пролить как можно меньше крови. Если Нариер станет невестой Катрийского Принца, а после и его законной супругой, то до самого конца твоего правления все будет как и всегда: поля —засеиваться, в шахтах — добываться йарн, а дети — рождаться и расти… А после твоей смерти, которая, я надеюсь, случится не раньше чем через несколько десятков лет, Ормир отойдет Катрии как приданое супруги Наследного Принца. Гедур зажмурился и судорожно втянул воздух носом. Я представлял, что именно сейчас происходит в его мыслях или чувствах — было видно, как мои слова ранят его душу. — Что насчет тебя? — Я? — горько усмехнулся и перевел взгляд в пол. — Я… Вздохнул, мотнул головой и поджал губы: — Я подпишу отречение. Гедур схватил бокал со стола и с силой швырнул его об стену. Осколки разлетелись по полу неказистыми прозрачными скорлупками. — Не бывать тому, Рикхард… Черт тебя побери! Грустное удовлетворение заполнило мою душу — ругайся, отец, ругайся. Приятно знать, что я тебе не безразличен. Но нельзя поддаваться, нельзя давать сентиментальности сейчас брать верх. Я чуть закусил губу, подумал и как можно ровнее произнес: — Мы можем оставить все как есть, тогда в ближайшие несколько лет Клир объявит меня еретиком, обвинит в неугодной Арэ ворожбе. Им даже не нужно будет предъявлять своей пастве доказательств, чтобы вся Империя встала против Севера. Отец, я видел, как гибнут все, кого я люблю. Фердант не сможет справиться с Клиром. Он уже с ним не справляется. Я встал и чинно прошелся по кабинету. — Нужно, чтобы я стал для них безопасен. Нужно, чтобы церковники успокоились хотя бы на время, чтобы у них не было повода. Я должен подписать отречение и выиграть время, ради всех тех, кто живет здесь, кто принял меня как родного, вырастил и выкормил. Ради тебя, Киер, Ди и Нариер тоже. Ради себя. Я не смогу жить, зная, что из-за меня и моей трусости погибнут все, кого я люблю. Я почувствовал, что еще чуть-чуть, и у меня начнет дрожать голос, и перешел почти на шепот: — Мне нужно исчезнуть, чтобы дать вам возможность жить дальше. Приняв дитя Озерной Ведьмы, я сыграл свою роль в этой истории, Гедур. Дальше мое присутствие сделает только хуже. Я зажмурился, а потом украдкой глянул на Гедура. Тот смотрел на меня ошарашено, словно видел впервые:  — Что ты имеешь в виду? — Я не вернусь домой после празднования. Вместо того, чтобы заставлять церковников меня ловить, я приду к ним сам. Я не знаю другого способа защитить эту землю и живущих тут людей. — Рикхард… — Не спорь, Гедур, пожалуйста. — Нет! — Он мотнул головой, как встревоженный конь, — Нет-нет… Я не отдам своего сына чокнутым святошам! — Умерь свою гордыню, отец, прошу… — Я не отпущу тебя! У нас… У нас крепкие стены, мальчик мой, сильные крепости! Ормир не даст этим проклятым фанатикам и пяди земли! Я сощурился и болезненно улыбнулся — вот она, развилка, которою я видел перед смертью Лаи… Вот этот момент. — Я сделал свой выбор, отец. Пришло твое время выбирать. Твоя поддержка облегчит мой путь — не знаю точно, что будет ждать меня у церковников, но уверенность, что с Ормиром все в порядке, что дорогие мне люди в безопасности, придаст мне сил. У меня впереди все еще остается главное, самое главное дело. — О чем ты? О чем ты опять? Я вновь уселся напротив и устало оперся локтями о колени. — О равновесии… О пророчестве. Ты сам мне рассказывал, что последний из нашего рода восстановит равновесие этого мира… Наша ситуация как нельзя лучше подходит к его канве, не правда ли? За этот баланс придется потягаться с самим богом… — Опять твои боги… Твои чертовы боги! Я усмехнулся — непримиримый северный безбожник А’рТурин И’р Гедур… — Диер знает почти все, что знаю я, и сможет передать Нари все знания, которые у нас есть. Когда моя дочь станет взрослой, в ней проснется дар — она тоже будет Провидицей, а спустя какое-то время она станет Императрицей огромнейшего государства на материке. Она поможет Трем. Моя же задача — привести богов обратно в мир. Я пока еще не знаю, как именно это сделаю… Но должен решить эту задачу. Я обязан. Иначе этот мир падет. Если верить увиденному Лаей, то первые катаклизмы начнутся примерно через пятнадцать лет — это очень немного. Я должен управиться до этого момента. Чего стоит княжеская корона, когда речь идет о миллионах человеческих жизней? Пойми, Гедур, я знаю, что этот брак спасет не только Север, но и поможет уберечь хрупкий баланс в этом оставленном богами мире… Пока я говорил, князь, раскачивая головой словно сумасшедший, сосредоточенно водил пальцами по брови. Морщины на его лбу собрались в плотные продольные складки, он жмурился, играл желваками, и когда я закончил, спустя несколько тяжелых минут молчания устало откинулся на спинку кресла и произнес: — Я плохо понимаю, о чем ты говоришь, Рикхард. Довольно. Хватит. — Он мотнул подбородком, словно споря сам с собой в каком-то внутреннем диалоге, и выдохнул, — Давай закончим на сегодня. Я кивнул: — Только помни, у нас совсем немного времени. — Завтра. Мы продолжим завтра. Тяжелейший груз свалился с моих плеч вместе с окончанием этого разговора. Теперь действительно нужно немого отдохнуть и успокоиться. Ум все еще пытался подкинуть хорошие аргументы, но интуиция говорила: «Достаточно, не спеши, ты сделал все, что требовалось». Надо дать Гедуру время на осознание — требовать ответа сейчас немилосердно и несвоевременно. Я встал, подошел к усталому князю, присел у его кресла на корточки и, протянув руку, сжал в своих пальцах сухую ладонь — «я тебя понимаю, мне тоже не просто». Что еще сказать? Наверное, ничего говорить не надо. Поднялся на ноги, оглядел поникшую фигуру, зацепился взглядом за осколки разбитого бокала и, вздохнув, молча вышел из кабинета. Начало положено. Теперь остается только ждать. *** Завтра я уеду. Нари сонно щурилась и морщила нос, а мне думалось, что сытое дитя — залог спокойствия в доме. Я неловко держал девочку, укутанную в белоснежные шелковые одеяла, и всматривался в ее сонное лицо. Если все сложится хорошо, тебя, малышка, ожидает насыщенная и интересная жизнь. Я постараюсь сделать так, чтобы ты росла счастливой. Мне не было совестно за то, что я собираюсь определить судьбу Нариер с самого рождения. Если верить видениям Лаи, брак с Наследным Принцем Катрии будет вполне себе счастливым, хотя и не без сложностей и недопониманий. Девочка вырастет красавицей и умницей, а Наследник, а впоследствии Император, сумеет защитить ее от тягостного постороннего внимания, когда проснется ее дар. Нари станет ему любимой женой и лучшей советчицей. Фердант еще и не подозревает, какое сокровище я собираюсь преподнести его Дому в подарок. С мудростью Провидицы и властью Императора они вместе смогут удержать большую неповоротливую страну от смуты и разрухи, когда устои пошатнутся. Нариер — «благая весть». У нее останется Ди, Гедур, заботливая Киер, которая, похоже, обрадовалась ребенку больше всех. Нирех расскажет ей, как устроен этот мир, Мирех не даст никому в обиду, мэтр С’а Дорк позаботится, чтобы княжна никогда не болела. Да даже Сид, промчавший сотни верст, узнав о ее появлении… Сорванец и задира Сид, даже он от нее без ума. Я усмехнулся. «Да ладно, Рик! Вот нельзя тебя оставлять без присмотра! И когда успел, пронырливая ты задница. Я всегда считал, что женюсь первым. А тут ты! Да еще и с дочкой!». Чтобы Север жил в мире и равновесии, мне придется уйти. Было нестерпимо жаль, что я не сумею увидеть собственными глазами, как Нариер взрослеет. Нельзя сказать, что мы успели близко познакомиться, но… Хорошо, что я уйду сейчас — она меня совсем не будет помнить, а значит, не будет скучать. — Рик, отчего у Вашей Светлости такая кислая мина? Действительно, что-то я расчувствовался… Я чуть прижал белый сверток к себе покрепче, вздохнул и передал Нари в руки Киер. Та квохчущей наседкой принялась ворковать: — Где наши сладкие пяточки? Да? Вот тут? А сахарные пальчики? Где наши сладкие пальчики? Ладно, все, Рик, иди… Нам пора спать… Да, золотко? Ты же моя умница… Я улыбнулся вслед пританцовывающей Киер, бережно качающей на руках малышку — воистину, заботливая бабушка. Вот и хорошо. И вправду, надо идти. Я вздохнул, а в душе все еще было тяжело и мрачно. *** — Рик, ты зашел пожелать спокойной ночи или все-таки решил, что я в твоем вкусе, и заявился исполнить свой супружеский долг? Диер сидела за туалетным столиком уже в одной ночной сорочке и распускала волосы из прически. Ехидный прищур ее глаз отражался в зеркале, лукаво поддразнивая, и я все-таки натужно улыбнулся. — Я скоро уезжаею… — Да, завтра на рассвете… Привези мне из столицы что-нибудь интересное? Я оставил просьбу без ответа, плотно прикрыл дверь и подошел к Диер со спины. Положил ладони ей на плечи, нагнулся и уткнулся носом в светлые чуть волнистые волосы. Ты не знаешь, как мне страшно, Ди… Я сжал ее плечи чуть сильнее, и она вздрогнула, как-то вся закаменела, словно боялась сдвинутся с места. Я такой трус… Откладывал разговор до последнего. — Рик… Ее шепот немного отрезвил. Я разогнулся и посмотрел в зеркало — на ее лице застыло смятение, растерянность и что-то еще, что я не смог разобрать. Отвел взгляд. — Рик, ты чего? — Можно… Можно я сегодня останусь у тебя? — Краем глаза заметил собственное лицо, и его выражение показалось мне каким-то жалким. — Можно? Как раньше? Диер вывернулась в моих руках и посмотрела снизу вверх. — Что-то случилось? Я не удивлюсь, если небосвод упал на землю, а я не в курсе. Ты чего такой потерянный? — Я пришел попрощаться, — проговорил я тихо, превозмогая собравшийся в горле колючий комок, словно репейника наелся — горько и саднит. Диер недоуменно приподняла брови, улыбнулась уголком губ, пожала одним плечом. — Господи, ты выглядишь так, будто уезжаешь на несколько лет, а не на три недели… Успокойся. Не съест тебя Фердант… Подáрите наследничку золотые погремушки, и не успеешь опомниться, как уже вернетесь обратно. Я посмотрел в потолок, чуть закатывая глаза, зажмурился, резко опустил подбородок вниз и тихо проговорил: — Я не вернусь, Ди… Она пренебрежительно сморщилась, чуть отводя голову, и лениво протянула: — Да я тебя умоляю… Не так все страшно… Ты же зна… Не договорила. Замолкла. Через открытое окно в комнату влетел ветер и колыхнул нижние газовые занавески, порождая едва слышное, почти призрачное, шуршание. — Я не вернусь. В груди все сдавило. Я смотрел в ее холодные серые глаза, которые, напротив, мне всегда казались теплыми и очень живыми, и с ужасом осознавал, что там ширится испуг — в радужке образовывается огромная черная дыра, на дне которой свернулось клубочком почти детское наивное неверие. Да вашу ж мать… Ди… Она молча застыла, не спуская с меня этого нереального, такого страшного взгляда, а я чувствовал, что душа истаивает под ним, оплавляется, как кусок пчелиного воска, и скупо вытекает в уголки под ресницами обжигающе горячей влагой. — Диер… — прошептал я, под конец до боли прикусывая губу и зажмуриваясь, не в силах остановить метание рвущих меня эмоций. — Диер… Я почувствовал, как она медленно встала, мои руки безвольно упали с ее плечей, и я застыл, не решаясь ни сдвинутся с места, ни раскрыть глаз, ни произнести ни звука. Звонкая жаркая пощечина хлестнула от уха до кончика подбородка, голову откинуло на правое плечо, и я остался стоять так. Сквозь звон в голове услышал шипение, затем судорожный вдох, а после почувствовал, как в мою грудь с силой ударился небольшой кулак. Затем еще удар, уже слабее, и еще один, и еще. Я обнял Ди вслепую, но та продолжала биться пойманной птицей — и мне пришлось прижать ее к себе теснее. В ответ Диер несколько раз с силой дернула плечами и тоже замерла, осунувшись. Я провел ладонью по ее голове, поцеловал в макушку. В зеркале трюмо я увидел себя, бледного, с раскрасневшийся щекой, и Ди, которая повисла на моих плечах, уткнувшись носом в подмышку. Я вновь прикрыл глаза и сделал шаг в сторону, будто в танце, она безвольно проследовала за мной. Я сделал еще один, на этот раз с небольшим разворотом, и подумал, что мы почти и не танцевали толком. Обхватил ее за талию плотнее и шагнул вновь. Медленно и плавно. Еще шаг. Ее плечи судорожно дрогнули. Я прижал голову Ди к своей груди второй рукой и шагнул снова. И снова. Размеренно, на три счета. В голову пришла мелодия, одна из популярных, которую частенько исполняли на приемах, и я вполголоса, не размыкая ни губ, ни объятий, тихонько замычал под нос старенький мотивчик. Еще шаг. Пальцы Диер впились мне в локти, а я, почти держа ее на весу, все шел и шел, мурлыкая под нос. Налево. Разворот. И с правой ноги назад. В какой-то момент Ди хмыкнула и покачала головой. Я притормозил. — Ты опять все напутал… — послышалось глухое откуда-то из подмышки. — М? — решил уточнить я. Диер отстранилась, сделав полшага назад, откинула копну волос, посмотрела на меня мокрыми глазами и укоризненно сощурилась: — Ты все напутал, говорю. Не «та-та-там», а «та-там-та», — поправила она, понижая голос к концу музыкальной фразы. И улыбнулась. А затем полились слезы. Лицо Диер выглядело светлым, а крупные капли катились по ее щекам, словно порожденные где-то в другой вселенной, и она спросила, совсем обычным голосом, ну, разве что немного более хриплым: — Ты же не шутишь? Да? Я грустно улыбнулся и сказал то, что она слышала от меня уже множество раз: — Я бы никогда не стал так шутить, особенно с тобой. Она закрыла глаза, утерла щеки, молча постояла и все-таки спросила: — А можно с тобой? Я шагнул ей навстречу, поймал хрупкую фигурку и удрученно покачал головой. — Нет, Ди… Дальше я должен идти один. Она вновь вцепилась в мою рубашку, прижалась всем телом, судорожно выдохнула, глотая слезы, и прошептала: — Рик… В этом ее шепоте было столько боли, что она достала и меня — я зажмурился. — Пожалуйста… Не уходи… Боже, да как же это тяжело… — Я не могу, родная. Я не могу. Она подняла голову, болезненно вглядываясь в мои глаза, протянула руки, обхватила мое лицо и огладила брови. — Я знаю… У мужчин есть другие занятия… Наверное, более важные, чем… — Она прервалась, поджав губы, — Но у меня нет… Знаешь, может… Может, все не так страшно? Ведь наверняка все можно поправить? Ты со всем справишься и вернешься? Просто не сразу… Положим, несколько лет… Может, даже десятков… Рик, ты… Мы… Я… Я могу ждать, главное… Нет. Глупая, глупая Диер… — Я не вернусь, Ди… Я умоляю тебя… Умоляю, слышишь? Я прошу тебя… Не жди меня. Слышишь? Я бы многое отдал, чтобы остаться, но плата непомерно высока. Слышишь? Посмотри на себя, ты такая красавица… Я пробежался пальцами по ее волосам. — Знаешь, я… — Знаю, Ди… Знаю. Она несильно потянула меня вниз, сама привстала на цыпочки и мягко прикоснулась губами к моим. Оторвалась, прикрывая веки. Прошептала: — Поцелуй меня еще раз, Рик… Поцелуй меня, как меня, а не… Я не хотел заставлять объясняться, приподнял ее голову наверх, прижал к себе крепче и постарался вложить в поцелуй всю ту нежность, всю ту благодарность, которую испытывал к своей преданной подруге, своей жене. Глупая Диер. Преданная куртизанка. Я никогда ее не забуду. В груди щемило. Она с силой вцепилась в мои волосы, на мгновение разомкнула поцелуй, поддев кончиком носа верхнюю губу, и прижалась снова. Ее дыхание стало чаще и резче, и я не мог понять, задыхается она сейчас от слез или от вожделения, но какая разница? Я оторвался, прижался губами к шее, она крепко-крепко прильнула к груди, ухватившись за мою рубаху, притерлась щекой к виску, пропустила между пальцев мои волосы, прочесывая острыми ногтями с затылка, и я сам понял, что вся та буря эмоций, сейчас способна перерасти в желание. На долю секунды усомнился, правильно ли это? Честно ли? Ди… Она так долго, так преданно меня любила. Так безмолвно, безо всякой надежды на взаимность. Бедная моя Диер. Прости меня. — Ри… — прошептали ее губы, — Рик… — Я знаю… — отозвался я, подхватывая ее за талию, — Я знаю, сейчас… Ее лицо утопло в моих волосах, я в два шага оказался около постели и опрокинул Ди в подушки. Диер… Я постараюсь. Мы делали это уже много раз, но никогда я не спал с ней по-настоящему, на ее месте всегда или был кто-то другой, или же это было просто быстрое снятие напряжения… Я боялся, что Ди привяжется ко мне еще сильнее, если… Опять горький, глубокий поцелуй с солоноватым привкусом слез и предстоящей разлуки. Я огладил ее бедро, Диер выгнулась моим рукам навстречу, и с губ сорвался глухой стон. Секс как выражение эмоций. Близость как язык, не требующий слов, где каждое мое касание — «прости меня», «я был счастлив тебя встретить», «я буду помнить», и ее — «я люблю тебя», «пожалуйста, не уходи» и неожиданное «спасибо». Таинство, расшифровать смысл которого могут только те двое, которые оставляют друг на друге следы прикосновений и поцелуев, неповторимая вереница смыслов, передать которую не в силах ни одно блистательное слово, как бы точно разум не старался его подобрать. Главное только — не жди меня, милая. Слышишь? *** Буян горделиво вышагивал по утренним улицам, словно хвастаясь, что мы отправляемся с ним в далекое путешествие, а я ловил баланс, сидя на его спине, и всматривался в резные ставни лавочек, отполированные вывески и поднимающийся над крышами дым из печей. Каменные плиты третьего кольца скоро сменятся сначала растоптанной грязью окраины, а после и травяным ковром просторных северных лугов. Дальше будут ждать поля, леса, деревушки. Наш отряд доберется до столицы где-то через десять дней, если повезет с погодой. Я обернулся в последних воротах и посмотрел на огромный величественный замок, от одной из башен которого отправлялся летучий корабль, уносивший в сторону имперской столицы Ормирского Князя. В рассветных лучах башни Цитадели выглядели гордыми стражами, призванными хранить живущих в этих суровых краях людей, блюсти их покой и вселять надежду, что завтрашний день будет таким же размеренным, как и вчерашний. Прощай, славный город. Я был счастлив здесь. И спасибо.