На границе Пустоты

Всю дорогу домой я посматривал на тебя, следил краешком глаза за каждым твоим движением: вот ты перекладываешь руки на руле, вот ходит вверх-вниз колено, вот приближается и отдаляется локоть. Ты тоже мельком кидал взгляды в мою сторону и иногда вслепую протягивал ладонь — я тут же вкладывал свою, а после сжимал твои пальцы, оглаживал на тыльной стороне каждую венку. Каждый раз, когда я видел в неярком свете приборной панели твою полуулыбку, выдыхал через зубы — собственническое «мой» так и не вырвалось вслух, знал — это неправда. Ты — ничей, я — ничей, но каким-то удивительным образом чувствовалось, что мы принадлежим друг другу. Отблески вскользь проносились по салону, и представлялось, что это не свет встречных фар, а зарево твоей системы, и что вокруг, там, за окном, не ночная Осака, а плотный бесконечный мрак Пустоты. По телу вновь и вновь пробегала непроизвольная дрожь — на коже отчетливо запечатлелись твои прикосновения, и стоило прикрыть веки, как я чувствовал каждое из них. Начинал дышать глубже и чаще. Стоило оказаться разделенными подлокотником, и я уже нетерпеливо постукивал носком ботинка о пластиковую накладку под бардачком. Хотелось еще. Было плевать, что зад саднит: я хотел еще. Закусывал губы, оборачивался на тебя и молча завидовал: ты можешь отвлечься на дорогу. Я — только на ощущение, что из меня течет, и между ягодиц скользко и горит. Идеальная смазка, думал я и вновь цедил воздух. — Что? — после очередного моего такого выдоха, ты бросил острый взгляд, — Все в порядке? Я сглотнул, концентрируясь на веренице фонарей. Слова вышли обрывистыми и скомканными: — Не то что бы. Найди, где припарковаться.   Ты напрягся и в очередной раз протянул руку, она тут же была подхвачена моей. Мы проскочили несколько перекрестков в полной тишине, и машина начала замедляться перед одним из торговых центров. Это место совершенно не подходило. — Это не то. Найди что-нибудь другое… — пробормотал я и отщелкнул ремень безопасности. Все, хватит. В салоне запоздало прозвучал мягкий предупреждающий сигнал — один из пассажиров не пристегнут. — Ри… — начал ты, но произнести мое имя до конца так и не успел. Я пересел удобнее, нырнул под руку и принялся расстегивать твои брюки. Пробормотал из-под твоего локтя: — Ну скорей же, Соби… Теперь пришла твоя очередь выдыхать. Я быстро справился и с пряжкой, и с пуговицей и с молнией, запустил ладонь под резинку трусов и обнаружил, что не такой уж ты и хладнокровный, каким хочешь казаться. Нагнулся ниже, услышал вновь твое сдавленное «Ри…», и обхватил чуть мягкую головку губами. Когда машина остановилась и урчание двигателя смолкло, у тебя уже твердо стояло, а у меня, должно быть, образовался синяк на ребрах от неудобно торчащего подлокотника. Твои пальцы напряженно лохматили мои волосы, хватали пряди, зажимая, подталкивая и заставляя находить правильный темп. Ты шумно задышал, и я притормозил, так и не дав кончить. Оторвал губы от члена с таким звуком, с каким откупориваются бутылки. Поднял взгляд. Встретил твой: томный, но с вымученным упреком и едва заметной растерянностью. Почему-то захотелось оправдаться: — …я соскучился. Десять лет тебя не видел… — губы опухли, скулы чуть свело, и мне даже показалось, что прозвучало шепеляво. Вытер уголок рта краем ладони. Нашарил карабин с твоей стороны, освободил от ремня безопасности: лента, сворачиваясь, заскользила по твоей груди. — Здесь мало места, давай назад? — я тут же отыскал рычаг и сдвинул пассажирское кресло вперед так близко к торпеде, как позволила длина ног. Оглянулся, — ну же! Твои глаза забегали по моему лицу, а после ты рассеяно рассмеялся, — тихо, но весело. Покачал головой каким-то своим мыслям, и в одно практически неуловимое движение скользнул на заднее сидение — я толком и заметить не сумел, как это у тебя вышло. При твоем-то росте — чудеса. Свои придавленные ноги я вытаскивал неуклюже, и когда наконец свесился между кресел, ты поймал меня под грудь. Сзади было ненамного больше места: ты сидел, едва ли не упираясь головой в потолок… Нервная возня с брюками быстро закончилась, твои оставили на тебе — не до них сейчас. Я только рубашку на тебе впопыхах расстегнул. — Останься так… — попросил я, когда понял, что ты вновь пытаешься меня уложить на спину. Перебросил ногу через твои бедра. Склонив голову, уткнулся затылком в крышу и прошептал:  — Я сам все сделаю… — Ты… — Ш-ш… — приложил я палец к губам. Подтянул тебя чуть вперед, заставляя усесться на край сиденья, нашел на ощупь твой член и не стал затягивать — опустился сразу. Зажмурился и сжал твои плечи. Саднящую еще от прошлого секса слизистую обожгло даже сильнее, чем в первый раз, но наплевать — я чувствовал: несколько движений, и удовольствие уравновесит боль. Пара мгновений, и можно будет не обращать внимания. Стекла покрывались испариной, дыхание сбивалось поцелуями, укусами. В образовавшейся духоте по спине текло, и затылок вжимался в обивку крыши, — но все равно. Ты во мне, мои пальцы в твоих волосах, твоя ладонь на моем члене. Окружающего мира не существовало, и казалось, «завтра» не наступит никогда. Только здесь и сейчас: ты рядом — жаркий, близкий, глотаешь воздух в такт каждому движению бедер, по щекам румянец — полосой, и взгляд — слепой, расфокусированный. Всегда хотел тебя именно таким, — по собственному желанию обезоруженным. Ты кончил первым, я — немногим позже, растекся по ладоням, и ты тут же размазал все по своей груди. Я же обалдело пытался отдышаться: вцепился в твои плечи, ощущая, как дрожат мышцы в ногах и прессе, промаргивался и хватал воздух ртом. Странное чувство: хотелось то ли сразу уснуть прямо так, у тебя на коленях, то ли, наоборот, пробежаться до дома, чтобы улегся внутренний эмоциональный шквал. Но я только соскользнул в сторону, упал спиной на сиденье, придавив тебя попой, упер пятки в прохладное стекло. — Со… — М? — отозвался ты, и я почувствовал, как ты нагибаешься, ворочаешься, с чем-то возишься. — А можно я так?.. — сформулировал я как смог. — Как «так»? — твои руки оторвали от окна мою правую ступню. Подошву защекотало, и я понял, что ты надеваешь съехавший носок. Улыбнулся: — Так домой поеду. Не хочу вставать… — Знаешь… — мне показалось, что ты говоришь это тоже с усталой улыбкой, — ты сейчас такой милый… — и принялся поправлять носок на второй ноге. Я хмыкнул: это была когда-то твоя любимая фраза. Лениво поелозил пяткой, и спустя пару минут почувствовал, как ты пытаешься запихнуть мои ноги то ли в белье, то ли в брюки. Беззвучно засмеялся: сейчас я действительно как маленький. — Вот приедем, — менторским тоном продолжил ты, — запихну тебя в ванну. Будешь отмокать. Я засмеялся теперь уже в голос: — Ну нет… В ванну я полезу только вместе с тобой, но сегодня моя задница этого уже не переживет. Завтра. А сегодня — спать. Кажется, ты усмехнулся, а после натянул на меня белье с брюками до колена, приподнял за поясницу: — Давай дальше сам… Слишком мало места. И я услышал, как открылась дверь. В салон хлынул свежий воздух — прохладный, освежающий. По телу мгновенно пробежали мурашки. Ты выскользнул из-под меня и исчез на улице, а спустя бесконечную минуту холодком повеяло откуда-то спереди и хлопнула водительская дверь. Я, лениво выгибаясь, оделся и улегся на бок. На подлокотнике между кресел показалась твоя ладонь, я тоже протянул руку и провел по пальцам. Услышал: — Я люблю тебя… Блаженно улыбнулся и прикрыл веки: — Я тебя тоже. *** Смутное беспокойство появилось еще на пороге: дом окутала какая-то неестественная тишина. Я замер, схватившись за ручку. Что-то не так… Аккуратно толкнул дверь и засунул нос внутрь. Моментально услышал: — Ричард Хенрик Амбьерн! — низкий женский голос прозвучал из темноты коридора, и я сразу почувствовал, как ты схватил меня за плечо: попытался оттянуть от входа. С места я не сдвинулся, только накрыл твои пальцы своими и вслушался. Голос из темноты прозвучал вновь, вибрируя, чуть клокоча, как у оперной дивы: — Ричард Хенрик Амбьерн! У тебя совесть есть? Я дернулся, но ты сжал плечо сильнее, не пуская, и прошептал: — Это… — Все нормально, сейчас… — перебил я, но и сам договорить не успел. — А ну заходи сюда! Что в дверях топчешься? Давай-давай, заходи весь целиком! Я вздохнул и толкнул дверь сильнее. Когда Кей бушует, лучше не сопротивляться — пространство сотрясает круче, чем от гнева Первого, ей-богу… Эмоции — его любимая игра… — Кей… — нашарил я на стене переключатель, щелкнул клавишей, и наконец, смог разглядеть обладательницу контральто, — ну… — Что «Кей»? — брюнетка с упрямым греческим профилем глядела на меня с таким огнем в глазах, что на секунду сделалось не по себе. — Ты видел, сколько времени? — Эм… часа три, наверное… — оглянулся на тебя, увидел, насколько ты растерян, и взял за руку. Прошептал: — Не беспокойся, она сейчас выдохнется… — Выдохнусь? — продолжила «гречанка». — Ты исчез! Пропал! Сунулся в одиночку к черту на рога, а после пропал! Меня чуть инфаркт не хватил! Тебя не было два часа! Два! — Но… — Никаких «но»! — Второй мне чуть всю плешь не проел, — раздался окрик Шиза откуда-то из гостиной. — А я ведь говорил, что Рик наверняка в системе Соби… — Говорил? Ты всегда что-то говоришь! А если бы это был вызов? Или ловушка? Или… Я поражаюсь твоему равнодушию, Шиз! — «гречанка» отвернулась, сложила руки на пышной груди и уставилась куда-то в арку. — У тебя все наобум. Вечное твое «само как-нибудь уложится»…  — Кей… — начал я, и негодующий взгляд карих глаз метнулся в нашу сторону. — Все же в порядке… — Ты исчез. Пропал из мира, ничего не сообщив. И объявился только под утро! Я начал улыбаться. Меня отчитывали, как загулявшего школьника. Кей не хороводил так, даже когда я пропадал на Эрде неделями. — Что ты смеешься? Это чужая земля, Рик. Чужая. Ты понимаешь, что одна пуля в лоб, и ты мертвец? Охнуть не успеешь. Ты — Источник. Ты уязвим. Не забывайся… Я с ума сходила, пока тебя не было… Третий — как воды в рот набрал… Этот, — «гречанка» кивнула в сторону гостиной, — как всегда безрассудно самоуверен. Рик… нельзя так. Ты понимаешь? Надо контролировать ситуацию. Ты сжал мою ладонь, ступил вперед и проговорил негромко, но уверенно: — Я контролировал. Он был в безопасности. «Гречанка» выгнула бровь дугой и посмотрела на тебя скептично, чуть насмешливо: — Контролировал? Кто твой источник, Агацума? Сеймей! Забыл? — Кей… — пришла моя очень смотреть с упреком. — Не трогай эту тему. И вообще… Я думал, Гранж даст вам знать. Дамочка всплеснула руками: — Да куда уж… Только пролепетал что-то про свои сингулярности и испарился — не дозваться… В гостиной послышалась возня, и в коридоре показался Первый: — Милая, отстань от них. Им не до твоих причитаний. Пойдем. Видишь? Все в порядке. Все вернулись. Все хорошо… — Ну конечно… — пробубнила Кей под нос. — Теперь-то просто говорить… — «гречанка» в последний раз стрельнула глазами в мою сторону, журя и осуждая, а затем гордо прошествовала в комнату под крыло Первого. Я вздохнул: — Кажется, все… — обернулся, сморщил нос от досады, — прости за сцену… Ты помолчал, а потом подтащил к себе, приобнял со спины и тихо попросил: — Объяснишь? Я откинул голову назад, потерся затылком о плечо: — Что смогу, Со… Пойдем наверх? *** Утро и твоя комната. Вчера мы остались у тебя. Ты загнал меня ночью в самый угол кровати, — места осталось совсем немного, — и теперь занемевшая шея с трудом держала голову. Да что там, шея… Все ныло — при одной мысли, что надо вставать и ползти в туалет, хотелось выть. Ночью, на адреналине, было проще игнорировать жалобное нытье в теле, но стоило только окончательно проснуться, как все прелести обладания смертной тушкой дали о себе знать. И ладно бы болела только задница, но как оказалось, в организме присутствовали такие мышцы, о существовании которых я уже забыл: даже сами собой припомнились тренировки с Миром — давненько я не приходил в себя таким разбитым… Посмотрел на тебя спящего: обернулся в простыню как в кокон и спрятал нос в локтевом сгибе. — Кей… — позвал я, ватно ворочаясь в подушках, — …спасай… Чертово тело, кажется, сломалось… — Сам сломал, сам чини. Нефиг было до ночи шляться… — буркнул Кей в голове. Но все-таки в мышцах потеплело, по коже волной пробежали мурашки, и стало заметно легче. Только зад как горел, так и горит. Это он, блин, специально? Неужели и вправду такой злопамятный? — Спасибо… Но Кей… — начал я, но быстро понял, что меня не слышат, игнорируют. Должно быть, в назидание. Мелочное, вредное божество… Ну и ладно. Сейчас всяко лучше, чем было… Выполз через изножье кровати, распрямился, полюбовался твоей торчащей из-под простыни пяткой и походкой кавалериста отправился в ванную. Что я там тебе вчера обещал? Секс в ванной? Какая вера в себя!.. А вроде бы не пил… Ничего непереживаемого, конечно, но неприятно. Я хмыкнул и порадовался, что сегодня четверг, — это значит, что весь день можно бездельничать, но вот к завтрашнему дню надо быть на ногах: нам назначена встреча с Оно. Вздохнул и включил воду в душе. *** Мне всегда нравились твои волосы. Тонкие, светлые, чуть вьющиеся на концах, если влажно. А еще мне нравился запах твоего тела — терпкий, как древесина, чуть с холодком, к нему нередко примешивалась горьковатая табачная нота. И губы. Сейчас было видно только уголок рта, но я отчетливо помнил каждую трещинку на нижней, точеную ямку над верхней. Ты красивый, даже вот так, со сморщенной щекой, закрытыми, чуть припухшими веками. Никогда не скажу тебе этого — «красивый», но в душе я понимал и твоего сенсея, и якудзу… «Мой». И этого не скажу. Не имею права произносить вслух, но часть меня все же надеялась, что ты читал это в моем взгляде ночью. Знал и чувствовал каждой клеточкой тела. Вчера я наконец любил тебя без оглядки на прошлое. Не принимая во внимание будущее. Как и ты. На глаза от избытка эмоций грозились навернуться слезы, но ни одна так и не сорвалась вниз по щеке, не упала в простыни. Я всего лишь тихо шмыгнул носом. А за окном было по-осеннему пасмурно. Кажется, даже накрапывало по стеклу, и серый свет сейчас казался уютным и обволакивающим. Я оперся на локоть возле твоей головы и теперь легонько проводил кончиками пальцев по светлым прядям на макушке. Когда некоторые падали на лицо, ты смешно дергал щекой или мимолетно хмурил лоб — потихоньку просыпался, было видно. Я не удержался, провел по твоей брови, заправил за ухо опавшие волоски, наклонился и поцеловал в висок. Моментально почувствовал, как ты тянешь воздух ртом, и кожу холодит. — Привет, — прошептал я, отстраняясь. В груди защемило при виде рассеянной улыбки на твоем лице — веки еще сомкнуты, а ты улыбаешься. В постели вместе со мной, — разнеженный, сонный. Я придвинулся ближе, и ты тут же обнял меня обеими руками, вжался щекой в живот. Тихо спросил: — Давно проснулся? — голос хрипловатый, совсем низкий. — Не особо… — я запустил пальцы в волосы, уже не сдерживаясь, прочесал от виска к макушке. — Мм-м… — отозвался ты, запоздало пытаясь подстроиться под руку, начал дышать размеренно глубоко, точно засыпая. Выдохнул, — Мне тоже в душ надо… — Тебя отнести? — я вновь пропустил пряди между пальцами. Спросил, конечно же, в шутку, и ты беззвучно хохотнул, — только плечи дрогнули. Да, Со, теперь я могу даже такого дылду, как ты, поднять на руки. Огладил тебя по лопаткам, пальцы сами собой задержались на одном из старых шрамов, прошлись вдоль плотного штриха рубцовой ткани, и твоя спина мигом сделалась каменной. Ты, казалось, не дышишь, только крепче стискиваешь меня под ребрами. Сделалось тревожно, и я обнял твою голову, проговорил, занижая слова до шепота: — Все в тебе люблю, целиком… Ну вот… Я поглаживал тебя по голове, совершенно не представляя, о чем ты сейчас думаешь до тех пор, пока не расслышал твой голос. Тихий, выстроенный на рваном дыхании. Улучил момент, вывернулся из объятий и рывком двинулся к тебе: — Что? — я поймал твое лицо в ладони. Ткнулся лбом в лоб. — Я тоже тебя люблю. Тосковал по тебе сильно, когда исчез… Поверил, что погиб. Ты прикрыл веки и начал шептать фразы бессвязными полусонными отрывками, стискивая в кулаке ткань моих домашних брюк: — Проклинал тот день, когда встретились… Мало времени провели вместе. Всего лишь одна осень. Успел… Успел почувствовать себя живым… Стал неполноценным. Ты меня сломал тогда и ушел. А я остался. И мне больше не нужен был Сеймей. Нужен был ты, а тебя не было… — ты вдохнул, отстраняясь, и открыл глаза. — Очень хотел умереть… На все остальное было плевать. На Возлюбленных, на Оно. На все… Только смерть стала смыслом, понимаешь? Я тоже начал дышать часто: в памяти сама собой возникла картина, где ты лежишь бледный, захлебывающийся в собственной крови. Я зажмурился на долю мгновения, сглотнул, и когда вновь раскрыл глаза, показалось, что твоя душа выливается в этом болезненном, прямом взгляде. — Это же ты? — спросил ты, почти не размыкая губ, — тогда в системе… Когда был бой… Сила потекла… Не Сеймей… Ты… — Я люблю тебя, Соби… Вот что делать? Сам теперь повторяю эту фразу как заклинание. Ты вздохнул и положил ладонь поверх моей, прижал ее к щеке теснее и попробовал улыбнуться: — Опять уйдешь? — Когда-нибудь. Не сейчас… *** В саду якудза многое было знакомым. Сосна, камни, клацанье сикаодоси. Где-то в глубине, там, за высокой травой, располагалась тенистая запруда, в которой жили голосистые толстые лягушки. Это я хорошо помнил. А еще я хорошо помнил, куда ведет эта тропа. Как и в тот день, солнце почти село, вновь его бледные осенние лучи прорезали горизонт, и небо кровоточило багряным закатом. Я вытянул руку, и пальцы, задев кисточки развесистого злака, растревожили ширококрылых мошек, — они серебристой стайкой взметнулись вверх. Успокоил себя: я — настоящий. Телесный. И теперь этот мир должен считаться с моими желаниями. Последний луч ярко вспыхнул и исчез. Пейзаж из багряного сделался темно-серым, потом чернильным, с ярким вкраплением огней — цепочкой фонарей, тесанных и угловатых. Они вели туда — к озеру с пагодой. Звук шагов в обрамлении хруста мелких веток нарушал гармоничный консонанс ночного сада: шепот хвои на ветру, стрекот насекомых, шуршание в траве — все разрубалось тяжелой поступью Шиза и неповоротливыми движениями громилы-провожатого. Впереди маячила обтянутая пиджаком спина Первого, позади, если прислушаться, можно было различить твое дыхание, и я чувствовал, как с каждым шагом стараюсь стать жестче, до онемения хладнокровнее: только бы напряжение не проявилось в жестах или мимике. На долю секунды я задержался на камнях-ступенях, ведущих к дощетчатой веранде — как ты? Но по твоему лицу, как и в тот вечер, читалась только отстраненность бодхисаттвы, самое ненавистное мне выражение, и перед глазами встали все те картинки, которые я так старательно вытеснял из памяти. Отвернулся со спокойным лицом, но кишки свело, и мир начал восприниматься ярче, резче, детальнее — так, как видишь его, когда руку оттягивает клинок. Из павильона струился мягкий желтоватый свет, обволакивал одинокую человеческую фигуру и, убегая, бликовал по мелкой ряби на воде художественными мазками. Оно. Он стоял и любовался видом, открывающимся с веранды, сложив руки за спиной, как какой-то лирический герой в дурацком фильме. Лица было не разобрать — на профиле тень, плечи расслаблены, но спина прямая, сильная, с виду несгибаемая. Я решительно сделал несколько шагов по настилу и остановился. Почувствовал, как ты встал позади. Несколько секунд якудза медлил, а после вальяжно повернулся в нашу сторону, и я смог разглядеть правильные черты его лица: тяжеловатый подбородок, цепкие красивые глаза с мелкими морщинками в уголках. И тут же подавил желание свернуть ему шею.  — Амбьерн-сан, приветствую вас в своем доме, — под конец фразы его взгляд кольнул пространство за плечом там, где стоял ты. — Не могу сказать, что счастлив быть здесь, — тело само по себе перераспределило напряжение в мышцах, и колени напружинились, расслабились плечи, и теперь я цепко следил за каждым движением оппонента. — Я не настроен на долгий визит. Давайте сразу перейдем к делу. Оно задумчиво вытянул губы, осматривая нас с тобой, как сытый хищник, словно размышлял: съесть сейчас, или, может, поиграть с добычей будет интересней. Придя к какому-то умозаключению, спросил: — Вам двадцать три, не так ли? — Около того. Это имеет значение? — Возраст, как и опыт, всегда имеет значение… — проложил якудза с такой миной, словно он не преступник, а буддийский монах. Глава южного клана молча проследил за выражением моего лица, но не обнаружил на нем никаких изменений и резким движением оправил рукав юкаты. Улыбнувшись самым уголком губ, предложил: — Пройдемте внутрь. Я краем глаза зацепил твою до монолитности неподвижную фигуру, мрачно посмотрел вглубь пагоды: те же циновки, тот же желтый свет. Воображение дополнило все воскрешенной из памяти сценой, — примерно с этого ракурса я видел его и тебя, и как безучастно мотало твой затылок по футону. Усилием воли заставил морок поблекнуть, раствориться в воздухе, но в вечерней прохладе скопилось столько разгоряченного напряжения, что казалось, можно было плавить железо. Оно пересек порожек, отделяющий доски веранды от татами, обернулся: — Ну что же… — взгляд его темно-зеленых глаз сконцентрировался на тебе, но обратился он к своему подчиненному, — Накахира… Оставь нас. Ты смущаешь гостей. — Шиз, не уходи далеко, — попросил я. — Буду рядом, — моментально отреагировал Первый и, кивнув, проследовал за подручным якудзы. На веранде остались только мы с тобой, хотя присутствие Грозы я чувствовал прекрасно и мог бы поклясться, что он остался стоять за дальней стеной у каменных ступеней. — Теперь мы одни, Амбьерн-сан, — примирительно проговорил Оно, — Соби-кун. Это покровительственное обращение к тебе… Вновь во мне начало разгораться то самое чувство: странное… притягательное и отталкивающее одновременно. Чувство вседозволенности. Осознание того, что Оно по незнанию пригласил в свой дом волка, приняв его за щенка, и веселило, и будоражило кровь одновременно. Этот человек не понимал, с кем связался. — Ты хотел урегулировать возникшее недоразумение, Кохэй, — тихо проговорил я. — Словесных извинений, пожалуй, будет достаточно. Оно в миг сделался мрачным, обреченно-безразличным. На секунду замер посреди павильона, а после сильнее прежнего выгнул спину, криво усмехнулся: — Вас не учили хорошим манерам, Ричард-сан? Хотя чего можно ждать от иностранца? — вопрос прозвучал как риторический. Оно перевел взгляд на тебя. — Ты скучал по мне, Соби-кун? Ты не шелохнулся, не ответил. — Навряд ли, — отрезал я, а после обернулся к тебе. — Подожди здесь, ладно? — И не желая терять времени, шагнул в пагоду. А после потянул створки сёдзё к друг другу, и в закрывающемся проеме увидел твой кивок. Когда рамы сомкнулись, я нарочито медленно повернулся к Оно лицом. Этот довольно-таки большой мужчина казался мне сейчас мелким, хрупким и очень раздражающим. Вероятно, что-то такое проскользнуло в моих жестах, отчего якудза мигом напрягся и огляделся по сторонам. Я ступил ближе: — Что ты хотел на самом деле? Его? — я кивнул головой в сторону дверей. — Мы с тобой действительно похожи… Вседозволенность развращает: один звонок и проблема улажена, одно слово, и ты владеешь желаемым… Пульс бесноватой пляской забился по артериям, а лицо собеседника посуровело: — Щенок. Не будь ты приемышем иностранной шишки… — …то что? Убрал бы камень с доски, или отымел бы обоих по очереди? — Не льсти себе, ты мне не интересен. — Что, не «такой холодный, такой прекрасный»? — процитировал я слова, которые подслушал в этих же самых стенах. В глазах собеседника промелькнуло непонимание, а после зрачки на секунду расширились, крылья носа дернулись как у лошади, но якудза мигом задавил негодование, и теперь смотрел на меня жестко, как голодная кайра на пискуна. Я смотрел на него так же. Общего количества тестостерона хватило бы на то, чтобы выкрасить стены двойным слоем и разжечь гражданскую войну. Воздух в пагоде зазвенел, как перед раскатом грома, и лицо напротив прорезало ухмылкой: — По правде говоря, мне все сильнее хочется увидеть твою спесивую рожу в крови… Вы же с Агацумой любовники? Возможно, вид твоей зареванной хари заставит его вести себя более приветливо?.. Более страстно… Как считаешь? — Оно склонил голову вбок, а после добавил: — Или ты вправду думал, что я позволю ему уйти? И сразу после этих слов якудза внезапно двинулся вперед резким продуманным броском, и мое тело по наитию шатнулось вправо. Я ушел от захвата, но не успел проследить за подсечкой, споткнулся и потерял баланс. На автомате схватился за противника. Одно движение, и Оно прижал меня спиной к себе, заломил запястье, стиснул второй рукой горло. Ушную раковину опалило его дыханием, и я услышал шепот: — Он не уйдет, потому что я так хочу. И ты не уйдешь. Ты, спесивая мразь, останешься с нами… пока не научишься уважать старших. Уедешь из страны только тогда, когда я разрешу, понял меня? И ты сам будешь просить, по всей традиции… Окончание фразы я слышал плохо из-за шума в ушах. Я не мог нормально сделать вдох, и это дико раздражало. Попробовал оттащить руку от шеи, но вышло только чуть ослабить давление на кадык. Еще раз рванул запястье, но Оно, вовремя среагировав, выкрутил мне плечо, и в результате у меня подкосились ноги. — Я научу тебя манерам… — якудза продолжил что-то говорить, но я уже не слушал. Гребанное человеческое тело было недостаточно сильным, чтобы в легкую отбросить противника. Дурацкая бессильная тушка. Самодовольный шепот Оно, дребезжание мышц, неспособность нормально продышаться — от всего этого клокотала ярость. Дикое неуправляемое чувство. Когда Оно с силой укусил кожу на шее, и внезапно кольнуло болью, во мне что-то сломалось. Я прикрыл веки, на секунду отключаясь от окружающей реальности, и почти безотчетно бросил себя через Источник на изнанку. Вспышка света прокатилась перед внутренним взором, и мир предстал тысячами энергетических потоков — вновь обретенный резерв сыто загудел избытком энергии. Я наконец-то почувствовал себя всесильным, свободным менять мироздание по собственному усмотрению. Самоощущение, близкое к экстатическому, колыхалось долгое, бесконечное мгновение, а потом я резко почувствовал чужое присутствие и открыл глаза. Якудза еще цеплялся за мое горло, но мне было все равно: в воздухе я больше не нуждался. Одним движением освободил свою руку, уставился на нее, проверяя. Кожа сделалась синюшно-бледной, как у мертвеца, ногти окрасились мрачным свинцовым налетом в лунках, вены выдавались зеленоватой сеткой — чистая формальность. Они мне тоже были не нужны. Зачем мне теперь сосуды и сердце? Губы сами собой расползлись в улыбке. Стало хорошо от мысли, что с этим человечком, воображавшим себя властелином мира, теперь можно играть, как с картонной куклой. И предвкушение интересной игры затмевало все причины, по которым я появился в его доме. Даже начало разговора уже казалось иллюзорным, неважным. Я полностью был захвачен настоящим, и это настоящее казалось упоительным. Время текло медленно, а может, это я двигался быстро, однако, чтобы развернуть плечи и отстраниться от неуклюжего захвата, потребовалось меньше секунды, — даже пылинки в воздухе не успели сместиться далеко друг от друга. Теперь я сам держал Оно за горло, и было любопытно наблюдать, как приоткрываются его губы и вытаращиваются глаза. Наверное, он бы попробовал закричать, но пальцы не давали воздуху гулять по трахее, и сейчас глотка якудзы напоминала бордовый тоннель, который не способен провести ни единого звука. Я склонил голову, внезапно вспомнив, что если человечка слишком сильно сжать, он умрет, и чуть ослабил хват. Нет, так быстро умирать ему было нельзя, это не интересно. Он должен был в полной мере понять, с кем связался… Осознать это, признать… Я разжал ладонь, и Оно упал на пол с таким звуком, с каким падает на телегу набитый корнеплодами мешок. Он схватился одной рукой за шею и смешно засучил ногами, пытаясь отползти от меня подальше. И пялился — так смешно пялился, что я осклабился еще сильнее. Решил убежать? Я сконцентрировал вокруг его левой лодыжки энергетический поток, вздернул ее вверх. Оно вскрикнул, и подвешенный за ногу, с оголенным животом, повис посреди пагоды, размахивая руками. Полы его юкаты свисли, как лепестки увядшей лилии, и свободная оттопыренная нога, обутая в гэта — до смешного походила на тычинку, покрытую пыльцой. — Ну что, Цветочек… — я присел на корточки, чтобы было удобно смотреть подвешенному в глаза, — как тебе игра? Мне — нравится… Оно размахивал руками, пытаясь продраться через собственный халат, и когда наконец откинул мешавшую ткань, стало хорошо видно, как он морщится, жмурится и тяжело дышит. Я протянул руку и, нажав на кончик носа, качнул его тело назад. — Так что ты там говорил? Я сейчас в настроении послушать дальше… — Ты — ёкай? — прохрипел якудза, и его руки было потянулись ко мне, должно быть, чтобы ухватиться и остановить нелепое колебание, но тут же замерли в нерешительности. Я усмехнулся: — Кто знает?.. В голову пришла забавная идея. Я посмотрел на свою руку, и материя, подчиняясь воле, поддалась: мои сухожилия забурлили, кости заворочались под кожей как огромные насекомые, синюшные ногти начали чернеть, утолщаться и отрастать, загибаясь книзу. Через несколько мгновений ладонь стала сильно походить на лапу хищной птицы: четыре здоровых граненых когтя. Я щелкнул ими на пробу, и мне понравился этот щелчок. Недолго думая, воткнул их подвешенному в бочину, и он заорал. Слушать крик было приятно, успокаивающе. Этот звук утолял во мне что-то давно запечатанное, запретное. Появившийся запах крови пьянил, и я прикрыл веки, наслаждаясь. Сразу увидел внутри свою Звезду — успокаивавшуюся, довольно присмеревшую: крик Оно действовал на нее сродни колыбельной для человеческого младенца. — Спи, моя хорошая, спи… — начал я шептать себе под нос, чуть ворочая когтями. Я сидел, слушал, совершенно не обращая внимания на удары, которыми пытался защитить себя Оно, впадал в какой-то медитативный транс… — Ри… — послышался чей-то голос. Он рассек крик, как лезвие, и это мне не понравилось. Голос сбивал, нарушал идиллию. Я открыл глаза и посмотрел в сторону. Увидел человека, точнее Творца, как я, но слабого. Пренебрежительно дернул щекой и отвернулся: — Не мешай… — Ри! — окрик повторился, и во мне вспыхнуло негодования: кто посмел? Выдернул из Оно руку и метнулся ко входу. Но остановился, завидев еще одного. У другого Творца был огромный резерв, во множество раз больше моего, и я непонимающе застыл, разглядывая: знакомое свечение. Перевел взгляд на говорившего, и его лицо показалось мне тоже знакомым. — Ри… Ри… Ри… Кто-то меня так звал. Совсем недавно. Мысли казались вязкими, неподъемными. Почувствовалось, что в них есть нечто важное, и я ухватился за эти звуки «ри-ри»… И в какой-то момент воспоминания вдруг вылились на меня разом, как из опрокинутого ведра. Я вспомнил, кто я, вспомнил зачем пришел и что собирался делать. Посмотрел на окровавленную лапу, которая была теперь вместо человеческой руки, глянул на тебя, оглянулся на болтающегося позади Оно, зажал глаза нормальной ладонью, и, раскачивая головой, шагнул назад. Нет… Нет, нет, нет… Рано… У меня должно было быть больше времени… По сознанию хлестнуло страхом. Даже не страхом, животным ужасом, и я почти физически почувствовал, как заворочалась Звезда. Сглотнул, подавляя нервную дрожь. Увидел как ты двинулся вперед, протягивая руку, и я отшатнулся, словно одно твое касание могло сейчас обжечь до волдырей. Прохрипел, выдавливая почти по слогам: — Опасно… Не подходи ближе… Бросил взгляд на Первого. Мысленная речь вышла куда легче: — Позаботься о них… И черпнув из резерва, высвободил силу яркой вспышкой. Ее зарево облепило мое тело, приклеилось, впиталось в каждую клеточку, и через несколько секунд мир окрасился во множество цветов, о существовании которых человек не имел ни малейшего представления. Кости принялись менять свою форму, и я сделался во много раз меньше, перестал чувствовать кожей окружающий воздух. А после, не думая, взмахнул черными крыльями, и вырвался из комнаты. По доскам веранды прокатилась тень большой ормирской ловчей — птицы, которой этот мир не знал. — Куда? — вдогонку раздалось у меня в голове от Первого. — За луной… — отозвался я, и нырнул в ближайший восходящий поток. Сейчас важно было только одно: нестись прочь.