Substandard Motels (между Бродвеем и Карнеги-холлом)

Во время перехода от зимы к весне, пригородами Италии лучше всего наслаждаться ночью, с рядами крошечных светил, обрамляющих каждую улицу, и с витающей за углами тьмой, которая поглощает мерклый аромат дневного света. Асфальт все еще был мокрым от легкого дождя, но Кенсу не замечал этого. Он понятия не имел, что это за улица, или который был час, но, по какой-то причине, его не покидало тревожное чувство, будто его затянуло в очередной лист Мебиуса, и, кроме того, он был слишком ленив, чтобы выбраться из ловушки. Возможно, виной тому был алкоголь, но он не был пьян. Возможно, это из-за потери, но он был уверен, что ничего не терял. Кроме, может, затянувшейся одноразовой сделки с идеей. (В представлении Кенсу роман казался чем-то слегка неуловимым, неудобным и наивным, таким, о чем оба сожалели, когда вовлекались в него и когда уходили). Возможно, он выпал из романа, разглядывая проблему, которая была очень прямолинейной, удобной, защищенной и напоминавшей ужастик двадцатого века, с концовкой, которая была обречена с самого начала. Может, это не был роман. Может, это просто было тем, о чем пришлось бы сожалеть. (Отношения развиваются как-то так: увлечение, страсть, разочарование, гнев, а затем неизбежный развал). Он продолжил волочиться по полупустым тротуарам, вдоль низкосортных мотелей и запыленных ресторанов. Возможно, где-то между разочарованием и гневом, он бы столкнулся с кем-нибудь. С несовершенным холстом. -- Никто никогда не пропадал с закулис любого модного показа, особенно во время шоу Жан-Поль Готье, но только не Кай. Кенсу был в самом разгаре подчеркивания фраз на молодых лицах, когда он услышал знакомые крики о Кае, где он может быть, разве ты не разговаривал с ним только что; и я не знаю, он был где-то рядом еще секунду назад и сказал, что ему куда-то надо—мы не можем открыть гребанный показ без главного, мать его, лица, придурок—но он выглядел хорошо, правда, не был печальным во время репетиции, и я просто думал... И снова Кенсу бежал по коридорам, настолько быстро, насколько ему позволяла истеричная толпа, в этот раз без врезавшегося в спину кейса. В его горле застряло подобие молитвы. Подобие молитвы, вульгарности, мольбы и угрозы. Но за приоткрытыми туалетными дверцами не оказалось никакого полумертвого тела. Только желтая записка, плававшая в унитазе, и на которой, несомненным почерком, было нацарапано одно слово: «Кай». Он смыл ее прочь. Его руки тряслись, и, наверное, он смеялся. -- В конце концов, Кай появился. Они погрязли во все тех же делах, ведь перекресток между Пекином, Сеулом, Токио, Миланом, Парижем и Нью-Йорком был чертовски крошечным. Иногда Лухан проводил время в компании Сехуна и кубика-рубика, щедро болтая о расчете времени, трюках и двухминутных рекордах, и это затмевало тот факт, что ни Кенсу, ни Кай не начинали разговор первыми. Иногда Цзытао, в немом реверансе, с карандашиком и блокнотом в руках, восхищенно подглядывал, как Кенсу формировал лицо Кая. Иногда случайный фотограф проходил мимо и делал снимок: прищуренный взгляд Кая, Кенсу, высматривающий блеск, и книга, чернила в которой могли исчезнуть (но это, возможно, не имело значения, потому что Кай уже был близок к концовке). Большую часть времени они проводили в молчании; Кенсу наблюдал, как Кай пробегал глазами по словам в страницах, а Кай временами смотрел в зеркало, чтобы понаблюдать за Кенсу. Их взгляды не пересекались. - О чем ты обычно думаешь, - требовательно спросил Цзытао, заглядывая через плечо Кенсу, пока тот складывал свои принадлежности на показе Kenzo SS13 в Пекине, - когда рисуешь на таком идеальном лице? - Как сделать его лучше. - И не боишься что-нибудь испортить? Оно ведь уже совершенно, так как ты... - Это макияж, Цзытао. Вода, карбомер, DMDM гидантоин, бриллиантовый синий FCF. Не перманентный маркер. Если допустил ошибку, просто начинаешь сначала. Кроме того, идеальных лиц не существует. В конце сезона весна/лето, Кенсу мельком взглянул на Кая по телевизору, коротая время в терминале аэропорта. Шагая по подиуму, с отточенными бедрами и приподнятым подбородком, он, стало быть, воплощал блудное дитя ретро рок-н-ролла. Или не совсем. В его привычном мрачном свечении присутствовало дерзкое злорадство, и это было неправильно в самом правильном смысле. Не совсем совершенство, но очень, очень к нему близкое. -- Закат застал Кенсу, одетого в позавчерашние джинсы, солнце прожигало одну из щек, холодные простыни слипались с одеялом, и что-то гудело в карманах с механической настойчивостью. Кенсу потянулся, чтобы ударить эту гудящую штуковину, но в результате, он лишь свалил стопку записок со своей подушки. Бумажная башня рушилась в замедленном действии, и Кенсу наблюдал за всем этим с опережающим стоном. Это было обычное утро дома, в Сеуле: притупленная головная боль и открытые занавески, непрочитанная почта и дети, которые доставляли молоко и слишком часто звонили в дверь. Чарующе, хоть и неприятно, особенно когда Бэкхен пел в душе о своей матери и о том, что надо застрелить анонимуса, и как, черт подери, он смог стать специалистом английского языка, на самом деле? Но Кенсу думал, что этот облик Сеула был гораздо предпочтительней, чем любой эксклюзивный вид на голубые волны, стаи чаек и завтрак в постель. Не особо живописно, но совершенно человечно. Он достал свой мобильник и уставился в экран. «Я Ким Чонин», было написано довольно четко шрифтом Batang, двенадцатым размером. Три слова, предельно ясных, предельно незнакомых. Кенсу откинулся обратно на подушку, голова ныла от возможного похмелья и обрывочных воспоминаний о пьяном нытье Бэкхену, который в полном замешательстве слушал о новых таро-цветках. «Кто такой Ким Чонин?» «Я надеялся, что ты откроешь дверь и поможешь мне это выяснить». И он открыл дверь, а Чонин просто стоял там, спрятав руки в карманах, опустив глаза и зарывшись подбородком в воротник своей белой толстовки. Он переминался с ноги на ногу, и при этих растрепанных волосах, и потертых костяшках на ручке небольшого чемодана, ярко-желтая JFK-ICN аэропортная этикетка выглядела довольно отвлекающе. Щеки были приподняты, а зубы прикусывали нервную ухмылку. - Я никогда не смотрел Пороро, - заявил Чонин, чуть громче, чем следовало. Кенсу услышал, как открываются жалюзи Бэкхена, поэтому он затащил Кая внутрь и захлопнул дверь, после чего Чанель заорал что-то о перезарядке и ты не можешь делать, что пожелаешь, только потому что знаменит, понятно? Тогда они услышали, как жалюзи Бэкхена снова закрылись, и покой вернулся к Кенсу, пока до него не дошло, что он слишком сильно сжимал запястье Чонина. - Что ты сказал? - Я попросил тебя показать мне Пороро. Кенсу подумал, что наверное он выглядел как придурок, когда сказал: - Ты не пожалеешь. Пороро лучше Бродвея. - Это мы еще посмотрим. Пороро закончился. В конце, Чонин снова натянул свою толстовку, вышел за порог и сказал то же самое «Спасибо за еду, хен», захлопнув дверь, прежде чем Кенсу смог попросить пойти с ним вместе. Кенсу кусал свой язык, но в этот раз все было хорошо, потому что Чонин оставил свой чемодан. И пыль рассеивалась. Она рассеется, в один день. -- Их вызвали на показ Gucci в Нью-Йорке, снова. Пульсирующий по улицам поток желтых автомобилей и человеческих тел, голубой просвет в тяжелых облаках, и строители, высовывающие головы из люков, словно в игре «ударь крота». Чонин заявил: - Погоди, ты уверен, что мы на правильной улице? Лето ворвалось в весну со светом, льющимся вдоль небоскребных фасадов; кондиционеры были слишком холодными, стилисты жаловались на все, и на то, что модели слонялись без дела черт знает где. Обычный закулисный хаос. Обычные дети среднего класса, одетые в высококлассный гламур, со слишком большими ступнями и немного смущенными улыбками, немного уставшие, хоть и взволнованные. - Привет, я Лухан, и мой родной город – Азия, - безо всяких эмоций сказал Лухан, пока репортер недоуменно хмурилась. - Он украл его, - фыркнул Сехун в сторону. Кенсу и Чонин повернулись в унисон: - Что? - Это мой фирменный покерфейс, и он украл его, - пояснил Сехун, надув губы так, что на них можно было повесить ложку. Но он тут же выпрямился, как только камеру направили на него, - Привет, я Сехун, и я тоже из Азии. Казалось, у репортера бывали дни и получше, и когда она наконец повернулась к Чонину, сердитый вздох опередил ее вопрос: - Ну а ты? Твой родной город тоже Азия? - По правде говоря, у меня нет родного города, - Чонин пожал плечами, - но я часто езжу в Сеул. - Зачем? - Для всего такого, - Чонин поймал удивленный взгляд Кенсу, но тот не улыбался. Это было ни к чему.