Salut

      Наверное, это всё козни Доджимы, который явно точит на него зуб или же, наоборот, питает к нему явную симпатию. Что у него в голове — та ещё загадка, но сияющий наглой весёлой ухмылкой Юкихира в дверях нового ресторана Шиномии — это Ящик Пандоры в невинной обёртке. Отказаться от такого сюрприза просто так сразу нельзя, придётся потянуть за край банта на краю, узнать, что же там внутри. А там точно талант Юкихиры учудить что-то невозможное, уж это Шиномия уже знает. Он уже этого ждёт и азартно предвкушает.       И немного боится. От упорства Юкихиры веет собственным упрямством. Упрямством сейчас, упрямством десять лет назад, когда перед Шиномией был открыт весь мир. За десять лет было сделано много шагов по выбранному в нём пути. Много ошибочных и обидных поворотов в тупик. Что не давало сдаться тогда, так это именно оно — чёртово упрямство. Десять лет назад была ещё и вера, что и его хватит, чтобы выдержать всё.       Юкихира со рвением любопытного зверька успевает заглянуть в каждый уголок ресторана и хитро ухмыляется, когда Шиномия протягивает ему форму. Удивительно, но ему идёт. Словно создан он для кухни «Shino’s».       Конечно, не всё так просто. Юкихира ошибается, делает многое не так, зло прикусывает нижнюю губу, получая нагоняй, но не сдаётся. Вей в первый день укоряюще ворчит, что можно было бы что и посоветовать ему, но Шиномия даже не думает прислушиваться к такой ерунде. Юкихира упрям, и он ставит на это упрямство.       И эта ставка выигрышная, аж целый джекпот. Только Юкихира пока ещё слишком прост, чтобы это понять, а Шиномия слишком умён, чтобы ему об этом говорить. Не время ещё. Пока время только гордых мыслей: «Знал же я, что он сможет». Только для мыслей.       А ведь сказать так и хочется, так и скребутся в горле слова, что присутствие Юкихиры на кухне за эти дни стало привычным и чертовски нужным. Наверное, привыкать работать без него им придётся так же долго, как и ему — привыкать быть частью их команды.       Шиномия знал, что он сможет, но то, что Юкихира снова бросит ему вызов с этим конкурсом рецептов — это сюрприз, ожидаемый, конечно. Просто — это же Юкихира, упрямый не меньше его самого. И попробовать то, что он там придумал, хочется так сильно, что во рту тут же собирается слюна.       И ведь… вкусно? Этот мелкий засранец вложил себя всего в свой французский оякодон — всю взрывную энергетику и оставшуюся неопытность. Шиномия пробует ароматный кусочек за кусочком и смакует весь его потенциал. Вот чёрт тебя дери, Юкихира, что ж ты только неделю на стажировке?       Шиномия тратит всю оставшуюся ночь на то, чтобы вместе с Юкихирой довести его блюдо до идеала. Самому же Юкихире до идеала как до Эйфелевой башни, он успел узнать лишь маленькую часть того, что Шиномия мог бы ему дать. Но он слушает, смотрит, повторяет, спрашивает — несмотря на усталость, впитывает абсолютно всё. Шиномия не успевает понять, откуда, зачем, почему у него появляется это желание, но… Когда кухня сияет чистотой, а они оба вместе со всеми невольными зрителями едва держатся на ногах, он кладёт ладонь на взъерошенную макушку и треплет Юкихиру по волосам. Удивительно, но рыжие пряди такие мягкие-мягкие, касаться бы их и касаться, прочувствовать, зарыться пальцами, прижаться щекой. И в голове, да во всём теле раздаётся громкий такой: «Щёлк», — и замерший Шиномия уверен, что это слышат, что это понимают все. Он отдёргивает ладонь, неловко оглядывается, но, похоже, только он один и понял всё. Даже потягивающийся устало и не заметивший ничего Юкихира не понимает.       Шиномия понимает. Шиномии через пару лет тридцать, он прекрасно знает, что значит такой «щёлк» при банальном прикосновении к другому человеку. И Юкихира для такого «щёлка» — самый неподходящий вариант, пусть он и солнечно улыбается перед тем, как закинуть ремень сумки на плечо и отправиться в Академию. А Шиномия только и может, что поддаться на его солнечный настрой и от души пожелать первого места в Элитной Десятке. Кажется, весь мир вокруг в этот момент взрывается обезоруживающим ярким щёлканьем, Шиномия держится едва-едва, но ему же двадцать восемь, он научился прятать те эмоции и чувства, которые не стоит показывать никому, его защиту так легко не пробить. Он точно продержится до того момента, как ресторан можно будет оставить на верных людей, а самому вернуться в Париж.       У него получается — вроде бы. Он никогда не говорит о днях стажировки Юкихиры, никогда не ворчит на пару с Вэй, почему тот к ним почти не заходит, никогда не звонит ему сам, хотя раздобыл его номер давным-давно. Но… Он всегда сам готовит этот его оякодон, держит руку на пульсе всех событий в Академии и всё чаще звонит Доджиме, слишком много спрашивая беззаботным: «Ну, как там, ты не в курсе?». Ведь Юкихира точно же не останется в стороне, точно ввяжется в какой-нибудь поединок или ещё какую переделку. Конечно, выйдет из неё победителем, а если нет — то что-нибудь да придумает, но… ладно-ладно, Шиномия даже сам себе готов признаться, что немножко, вот на крошечную капельку, он за него переживает. Может, и к лучшему, что с ресторана не вырваться даже на день, потому что Шиномия слишком упрямый и взрывной для того, кто может просто оставаться в стороне, когда ставшее за три года учёбы родным место кроят по швам. Но увы, он пока может только наблюдать. И ухмыляться победно, узнавая, что Юкихира так просто не даётся.       Всё возвращается на свои места так вовремя — или же нет. «Shino’s» в Токио теперь можно оставить на Абеля и остальных, а дела в Париже уже не могут ждать. Билеты на самолёт уже прожигают карман, даже находясь в ящике стола, а сам Шиномия решает не готовить в последнюю пару дней в Токио. Да, он профи своего дела, но сейчас на нервах у него всё валится из рук.       В Академию он приезжает за день до отлёта. Здесь уже шумно, хоть и до официального начала нового учебного года ещё несколько дней. Кто-то пытается сдать последние экзамены, кто-то решил обустроиться в знаменитой «Полярной звезде» заранее, а кто-то готовит клубную кухню к идеалу, чтобы новый год точно задался. Всё так же, как и с десяток лет назад, когда он сам был таким же взбалмошным старшеклассником. Дух Академии не изменился, хоть и поменялось многое внешне. Появились новые здания, что-то сменилось, даже часть преподавателей теперь уже другие, но даже сейчас Шиномия знает, куда идти. На самые важные для себя места у него чутьё.       Сендзаемон снова на своём директорском месте во внушительном кресле, и хоть Шиномия знал, что он вернулся на свой пост, он всё равно не может сдержать облегчённой улыбки. Есть вещи, без которых нельзя. Академия не может быть Академией без Сендзаемона на страже её величия.       — Значит, всё-таки уезжаешь? — спрашивает тот чуть позже, когда, обсудив все эти суровые перевороты, они медленно потягивают кофе.       — Пора. В Париже без меня не дело.       — А я всё думал, что «Shino’s» в Токио станет твоим главным рестораном… Хотя я мог и ошибиться. Но не будем об этом. Может, заберёшь её?       Шиномия обескуражено смотрит на немного выцветший чехол, который Сендзаемон аккуратно вытаскивает с полки одного из больших шкафов. Надо же, он и забыл, что оставил тут свою старую гитару, на которой научился играть как раз во время учёбы.       — Она до сих пор у Вас?       — Ты сам очень эмоционально просил меня за ней приглядеть и грозил, что не простишь, если что-то с ней случится.       — Какой кошмар… — убито бормочет Шиномия. Вот же стыд, привязаться к директору с такой ерундой — и самому же о ней забыть.       — Мне польстило тогда, что меня ты выбрал «самым ответственным человеком в Академии, которому можно это доверить», поэтому я не смог отказаться, — Сендзаемон улыбается такой необычной тёплой, почти родительской улыбкой. — Я несколько раз относил её к мастеру, она в полном порядке и рабочем состоянии.       — Спасибо, я в большом долгу за это.       — В очень большом. Как оплату приму обещание приезжать к нам почаще. Да, я думаю, что все мои выпускники должны справляться со своими бедами сами, но всё-таки — ты из Тооцуки. Ты найдёшь здесь всегда совет. Не забывай об этом.       У Шиномии много вопросов, но он молчит. Не говорить же директору, что он не знает, куда себя деть в присутствии одного его ученика. Который чуть не врезается в него в коридоре директорского особняка и, запыхавшись, хрипит:       — Успел. Только не говори, что смылся бы, не повидавшись со мной, семпай.       — У меня нет выбора, да? — ухмыляется Шиномия, и Юкихира, разогнувшись, весело кивает. За несколько месяцев он стал наглее и выше — ещё немного, и самого Шиномию по росту догонит.       — О да. Ух ты! Это же, — повертевшись вокруг него юлой, Юкихира ведет пальцем по краю чехла за его спиной, — что, правда гитара? Уходишь из шефов в музыканты?       — Даже не мечтай. Просто давно надо было её забрать.       Взгляд Юкихиры из заинтересованного становится совсем хитрющим лисьим.       — А если серьёзно, семпай? Правда играть умеешь? А сыграешь? Послушать хочется.       Недовольное цыканье вместо ответа Юкихира понимает очень верно, и Шиномия смиряется — выбора нет. Хорошо хоть мир вокруг не пропал в оглушающем щелканье, словно понял, что и без этого в голове тот ещё салат из ненужных мыслей. От широкой улыбки Юкихиры мурашки по коже, и Шиномия всё уговаривает и уговаривает себя, что это — придурковатый, хоть и обаятельный подросток, а ему самому уже двадцать восемь, но приводит его в любимую тихую беседку в небольшой роще вокруг директорского особняка и медленно достаёт гитару из чехла. Как так получилось — он и сам не понимает.       Юкихира уже руку тянет к глянцевому боку гитары, но одного грозного взгляда хватает, чтобы он сел ровно и послушно на скамейку, как самая тихая старшеклассница — ладони на колени, лицо серьёзное, и дышит тихо-тихо. Но всё равно он кажется громким даже так. Губы чуть приоткрыты, словно на кончике языка у него застыл не один десяток вопросов, и глаза горят жгучим интересом. Он шумит, гремит этой энергией, и Шиномии кажется, что Юкихира звучит у него в голове, в лёгких, по всему телу, чёрт возьми! Он нервничает, пальцы справляют со струнами не сразу, и бодрый мотивчик выходит скачущим и ломаным, но, Юкихире, похоже, нравится — вон, глаза как блюдца.       — А это, ну… — да, он всё-таки не выдерживает, когда Шиномия даёт себе передышку. — Может, ты ещё и поёшь?       — А может, ты не будешь наглеть? — огрызается Шиномия, но Юкихира чертовски ловко вьёт из него верёвки одной лишь солнечной улыбкой:       — Нет, ну правда! Может… А на французском можешь спеть?       Шиномия ведёт пальцами по струнам, и гитара отзывается тихим переливом звуков. Единственным человеком, кто знал его пение, всегда была его мать. Больше никому не удавалось уговорить его на это даже в школьные годы. А тут… словно само рвётся, не сдержать, не остановить свои пальцы и голос.

Здравствуй, здравствуй снова! Как ты поживаешь? Годы шли как долгий сон, Но, блуждая в нём, Вспоминал тебя я. Я убегал от Судьбы, Силы растратил в борьбе. Дай мне стакан воды, Притчу одну расскажу тебе Жил да был один балбес, В общем, тебе он знаком. Однажды он исчез… И лишь сегодня вернулся он.

      Эта песня у матери самая любимая, хотя уже много лет прошло с того момента, как он пел её в последний раз. Он не помнит её целиком, наверняка переврал и слова, и мелодию — Шиномия в этом уверен. Хотя Юкихира точно не поймёт.       Шиномия откладывает гитару и наконец-то поднимает на Юкихиру взгляд. Удивительно, но тот не мурыжит его своим хитрющим взглядом глаза в глаза, и упорно разглядывает свои ладони на коленях.       — И что молчишь? Учти, я обижусь, если скажешь, что не понравилось.       Юкихира вздрагивает, словно выныривая из своих мыслей, и поворачивается к нему:       — Нет, нет, это не так! Это красиво, правда, так…       Он растерян, у него во взгляде такие громкие вопросы. Он запинается, ему неловко, он почти беспомощен. В этот момент он всего лишь мальчишка, какой он и есть. И Шиномия чувствует себя таким же. Словно ему самому шестнадцать лет, и какую бы глупость он ни сделает — это нормально, так ведь можно.       Хотя ведь нельзя, совсем нельзя, обхватив пальцами Юкихиру за подбородок, целовать того в приоткрытые губы. Нельзя думать о том, какие они тёплые и податливые, как он внезапно послушно приоткрывает рот, позволяя Шиномии исследовать его языком, касаться кончиков зубов и нёба. Нельзя, нельзя, чёрт возьми! Шиномия отмахивается от этой мысли, цепляется за то, что Юкихира и не думает сопротивляться или отталкивать его. Но когда тот осторожно обнимает его за шею — это пугает.       Наверное, он отталкивает Юкихиру даже слишком резко, и тому можно и нужно возмутиться, ударить его, да сказать хоть что-то — но Юкихира непривычно молчит, снова опуская взгляд на свои колени и облизывая губы.       И Шиномия молчит, за пару секунд убирая гитару в чехол. В качестве прощания — только быстрый взгляд через плечо, когда беседка уже почти не видна за деревьями.       Так, наверное, лучше, правильнее. Но так дерьмово на душе, и уж лучше бы всё щёлкало вокруг, потому что, даже приехав в Париж, Шиномия чувствует вокруг себя только глухую тишину.