Перерождение

Белоснежная, ровная поверхность потолка. Просто белый, словно снег, потолок. Он был ровным, идеально белым, но безынтересным. Идеал всегда отталкивал, был скучен обычным людям. Вроде они стремились к нему, но всё равно они желали чего-то иного, неидеального. Они были готовы ради неведомого неидеального «идеала» устраивать войны, убивать, разрушать. Разве это стремление к истинному идеалу? Нет, это лишь развлечения людей. Идеал был близко, рядом. Он был в каждой частичке этого мира - столь совершенного в своих несовершенствах. Но люди желали другого. А он просто хотел каждое утро наблюдать рассвет. Как солнце медленно поднималось из-за горизонта, сначала, розовато-алое, оно окрашивало небо в цвет спелого персика, после становилось светло-желтым, а утреннее небо медленно становилось серо-голубым. Он любил рассветы. Тихие, спокойные, идеальные рассветы, когда тишину разрушал лишь шепот листьев, потревоженных ветром. Он упорно глядел в одну точку. Не разглядывал потолок, нет. Он просто смотрел пустыми карими глазами в одну, ведомую лишь ему точку. Теперь он не сможет наблюдать рассвет, как раньше. Вместо шелеста листьев или дуновений ветра его мысли будут занимать ужасные картины. Рассвет будет иметь не цвет спелого персика, а цвет воспаленного тела. Теперь солнце будет не светилом, дарящим свет и тепло, а большим ядерным взрывом. Всё в его сознании переменилось, стало не тем, каким было. Он тоже убивал. Убивал всех тех невинных людей. Он медленно, но верно убивал своего брата. Старшего брата, который дал ему воспитание, одарил его мудростью. Того, кого он гордо не признавал братом. Того, кого он взамен мудрости одарил лишь шрамом на спине. Война захватила его ум так же, как и его друга. Отдавшись полностью в руки Жестокости, они убивали, забыв про человечность, забыв, что такое боль. Пока он сам не ощутил разом всей той боли, которую нанес остальным. Всего лишь две бомбардировки, но сколько боли, сколько страданий прошло сквозь его тело. - Воистину, предки наказали меня. За мои грехи погибли мои же люди. О, как я жесток. Из-за меня погибло столько людей, даже вдвойне больше, чем я думал. - Он говорил тихо, спокойно. Его голос ни разу не дрогнул, будто он просто считывал текст с белоснежного потолка. - Всё, как и говорил Яо-сан: всё то, что мы совершили, возвращается к нам. Медсестра, стоявшая рядом, молча наблюдала за олицетворением своей страны. Его слова вызывали в ней толику грусти, она не всё понимала, зато отлично знала, что сейчас этому мужчине очень больно. Физическая боль ничто в сравнении с духовными страданиями. Они заставляют плакать даже самураев, давших обет никогда не показывать своих слёз. Сестра ведь прекрасно видела, как гордый японец тихо плакал, всхлипывая и закрыв глаза руками. Как его слезы стекали на белую подушку, а лицо скривилось в боли. - Хонда-сан, не вините себя, каждый из нас в чем-то ошибался. Да и не только вы повинны в этом. - Сестра, скажите, где мой военный министр? - Япония смотрел всё так же в потолок. - Мне надо с ним поговорить. Да, где командующие армией и флотом? Позовите и их. - Они не вынесли позора и вспороли свой живот, - коротко ответила японка. Кику перевел взгляд на неё. Если бы она не знала, что перед ней страна, она бы удивилась его равнодушным глазам. Такие пустые, бездушные глаза. - Сэппуку, - тихо произнес Япония. Он снова поднял взгляд вверх. - Сестра, принесите, пожалуйста, мне мой меч. - Хонда-сан, не будьте глупцом! - тут же встрепенулась женщина. - Принесите, - строго отчеканил с виду слабый и раненый Кику. Медсестра, оглядев его жалостливым взглядом в последний раз, вышла из палаты. Когда она вернулась, в её руках был сверток. Вытянутый тонкий предмет был завернут в такую же белую, как всё в этой палате, ткань. Она в поклоне протянула его японцу. Тот сел на кровати, подобрав под себя ноги, взял сверток и, презрительно поморщившись, стянул ткань. Катана, вытаскиваемая из черных ножен, издавала характерный звук. - Хонда-сан, подумайте хорошо... Япония промолчал, голыми руками беря лезвие за основание и направляя кончик себе в живот. Пальцы, сжимающие острую сталь, начали кровоточить, но Хонда не обратил на это внимания. Лишь теплая ярко-алая струйка, бежавшая по холодному лезвию, привлекла его внимание. Подняв взгляд, он с улыбкой обратился к женщине: - Запомните, сестра, страны не умирают... Японец провел острым концом меча по животу, оставляя вертикальную рану. Перед глазами потемнело от боли. А идеально белые простыни окрасились в ярко-алый. Люди никогда не стремились к идеалу. Он был скучен и слишком прост. А новые оттенки в этой идеально белой палате разбавляли скуку.