Его голубые глаза

      Упускаю его взглядом, и на сердце сразу падает тяжёлый груз. Толпа магов вокруг и между нами, но даже они не способны разделить нас. Что бы я ни делал, что бы ни пытался сделать — ничего не изменится. Становится только хуже и хуже. Тяжело, но я все-таки ещё не сдался.       Вчера он приходил ко мне, спросил, можем ли мы выпить чаю, поговорить немного. Конечно же, я не отказал ему, я не мог и не хотел отказывать, потому что он мой брат. Брат никогда не хотел сделать мне больно, я в этом уверен.       Я купил черничный пирог, который пекли напротив моего дома каждое утро в половине восьмого, достал чай, который берег для его Дня Рождения — редчайшие травы, у них хороший успокаивающий эффект и дивный запах. Мы пили чай, он даже несколько раз по-доброму мне улыбнулся. И я решил, — на какую-то крохотную секунду! — решил, что он вернулся. Эти голубые его глаза, красивые, нежные… но нет.       Он сказал, что я должен заполнить таможенные декларации на ввоз зверей. Что кого-то из них заберут. Кого-то убьют. Он говорил это так спокойно, продолжая улыбаться и смотреть на меня… Мне сковало сердце. Я ответил что-то неразборчивое, дурацкое. Тесей знал, что положение моё плачевно, что у меня нет денег даже на оплату пошлины на разрешённых в Лондоне зверей, что уж говорить о тех, чей ввоз запрещал закон.       Конечно, я был сам виноват: не стоило водить его в чемодан, не стоило показывать ему всех, надеясь, что мои звери обелят его душу, как всякий раз обеляли мою. Надеюсь, что он не со зла. И знаю… верю, что Тесей любит меня. В глубине души, может слишком глубоко. Но я должен докопаться, добраться, достучаться до того брата, которого я люблю. Потому что он мне нужен.       Шум Министерства Магии не успокаивает меня. Тесей где-то рядом, я знаю. Где-то вокруг, может быть, даже во мне. Столько времени прошло, а я всё ещё не могу привыкнуть. И кажется, уже никогда не привыкну к этому.       Тишина давит. Бумаги, кругом эти бумаги. Любые мысли застывают, стоит представить голубые глаза. Его голубые глаза. Он спокоен, как всегда, и мне снова кажется, что за этой улыбкой не скрывается жестокости. На секунду я верю, но чувствую опять эти мурашки по хребту. Это отвратительное, мерзкое ощущение. Он же…       — …мой брат?       Я боюсь и с ужасом жду того, что будет, потому как часы близятся к обеду. Обед, но я не чувствую голода, я чувствую только этот осточертевший страх. И шорох крошечной записки в виде самолетика, что ложится на стол, заставляет ужас проткнуть сердце иголкой. Как всегда коротко, ёмко: «Брат, загляни ко мне ненадолго, если тому не помешают дела. Тесей». Руки трясутся, подкашиваются ноги, а ведь я сижу. Вдыхаю, даже нет — глотаю воздух. Я должен идти, иначе будет хуже. Хуже ему, мне, да всем…       Не первый, не второй, не третий раз. Больше. Не помню, когда это началось, плохо помню свою реакцию, совсем не помню, что он говорил… Тихо стучу и захожу в кабинет. Тесей уже ждёт. Улыбается мне радушно, в уголках глаз играют едва заметные лучики морщинок. Мерлин, я только сейчас понял, что он уже так постарел.       — Я рад тебе, Ньютон, входи скорей, — он всегда говорит тихо, спокойно, даже ласково. Но каждое слово внушает мне страх.       Страх, ужас… я выгляжу трусом, должно быть? Но я никогда в жизни, почти никогда ничего не боялся, хотя имел дело с нунду. Но его, его я боюсь. Его одного, его больше всех.       Дергаю головой, пытаясь отбросить эту мысль, не кривлюсь от полной формы своего имени. Чуть улыбаюсь, расстегиваю пиджак и шагаю вперед. Тесей неспешно закрывает за мной дверь и подходит сзади близко, достаточно близко, что я чувствую, как мои лопатки упираются ему в грудь. Шумно выдыхая мне в шею, Тесей ведет руками к подтяжкам и отстегивает зажимы. Я закрываю глаза, чтобы не видеть собственного растерянного отражения в стеклянном стеллаже напротив.       Тесей больше не говорит и не скажет ничего, это я уже знаю. Я просто позволяю ему делать то, что он хочет, позволяю, может быть, выпустить эту злость, может быть даже ярость, или расправиться с ненавистью.       Он рыскает по мне раскрытыми ладонями так, будто я невидимый. Слышу, как часто и безумно он дышит. Такое не может твориться со здоровым человеком. Всё далеко не в порядке.       Мы одного роста, но я сильно сутулюсь с детства, потому Тесею проще. Но иногда он совсем не церемонится, и тогда вместо края стола я стираю колени и ладони о жесткий мелкий ворс ковра, пытаюсь спрятать лицо в сгибе локтя, надеясь, что он не схватит меня за шею.       Однако сегодня всё не так плохо.       Он рычит. Я жмурюсь, потому что мне больно. Упираюсь ладонями в его письменный стол и случайно сбиваю красивую перьевую ручку, которую на тридцать два подарила ему мама. Держаться неудобно, но привычно. По крайней мере, не будет синяков на бёдрах, как в прошлый раз.       Его ладонь с силой надавливает на поясницу, заставляя меня прогнуться. Движения становятся быстрее. Я терплю, знаю, что нужно ещё немного времени, пытаюсь отвлечься. Если подумать, эту близость можно сравнить с чем-нибудь: например, крепкими братскими объятиями — ведь он действительно обнимает меня, пусть левую руку он держит на моём животе, а правую и того ниже. Он даже произносит моё имя, так, как мне нравится — Ньют. На выдохе, судорожно.       Опять думаю, как стоит относиться к этому мне самому — уже не о том, что скажет мама, если узнает — и стоит ли с этим смириться. Может быть, я нашёл бы удовольствие в нашей близости, зная, что Тесей получает его тоже. Внушил бы себе, что мужчины привлекают меня. Что нет ничего зазорного в инцесте…       Я просто люблю его. Люблю и хочу, чтобы он был счастлив. Чтобы всё у него сложилось хорошо.       Зажмуриваюсь ещё сильнее. Тесей, наконец, замирает. Его руки наливаются тяжестью, и он опускает голову мне на плечо, прижимаясь к спине горячей грудью. Мой любимый момент. Я вижу в проклятом стеллаже, как улыбаюсь, приваливаясь к голове Тесея щекой. У него мягкие волосы, густые, пахнут чем-то терпким. Мне снова кажется, что мы понимаем друг друга. Здесь и сейчас мы с ним едины.       Потом он быстро одевается, брюки даже не успели помяться, пока он по-звериному прижимал меня к столу. Я ничего не говорю и тоже собираюсь.       Хочется выпить какао.       Мы не видимся следующие три дня, это в порядке вещей. Я знаю, что после таких «встреч» в кабинете, ему становится легче. Он снова выглядит спокойным, никто ничего не подозревает.       Мне приходят гневные письма с кучей счетов, новые штрафы за зверей, и старые, просроченные с пеней. Ну, это ничего, я справлюсь, всегда же справлялся.       Сажусь за книгу. Работа кипит, но мне не хватает материала. Без заметок про окками, дромарогов и вилохвостов книга будет неполной. Нужно выбить командировку, иначе работа над книгой снова встанет.       Писал редактору. Он уже ждет, интересуется мнением моего знаменитого брата насчет книги. Говорю, что брат ещё не читал. Вру, конечно, потому что Тесей не делит вещи на мои и свои. Несколько раз он использовал мои черновики для записи чего-нибудь рабочего, иногда, убираясь, выбрасывал что-то важное. Но, в сущности, я сам виноват в том, что держу свою квартирку в творческом хаосе — просто не успеваю прибраться.       Иногда я останавливаюсь и смотрю за окно, на кирпичную грязную стену лондонского закоулка, поросшую зелёным мхом. В такие мгновения я понимаю, как близок к краю, и не понимаю, что меня держит. Вздыхаю и продолжаю вносить изменения в заметки о лукотрусах.       Кто знал, как пережила бы потерю сына мама? Западный фронт был в огне, но что он был в сравнении с тем пламенем, в котором горело моё сердце?       Я выкрикивал его имя, стремясь перебить звон в ушах. Пепел летел в глаза, ничего было не видать, кроме его голубых глаз. Он протянул мне руку, и я ринулся сквозь огонь. Мы упали на землю, слева и справа стеной стоял дым, пахло горелым мясом. А Тесей… Тесей попытался улыбнуться мне. Улыбка на измазанном сажей лице выглядела даже забавно, но меня охватил озноб. Я чувствовал — он уходит.       Злость овладела моим сознанием. Не знал, что я способен на такое и откуда взялись силы, дерзость. «Нет! — рычал я. — Тесей должен быть моим! Он не умрет, не сейчас, не сегодня! Я отдаю за его душу свою! Я хочу, чтобы он был моим, чтобы любил только меня, чтобы меня одного он выделял из всех! Как никогда раньше!»       Я помню каждую свою мысль дословно, может быть потому, что кричал это всё дыму вокруг, сжимая брата в объятиях. Я хотел, чтобы Тесей жил не для мамы, не для себя самого, а для меня. Эгоистично и нахально думал, что теперь, когда я спасу его, заключая магическую сделку с самой Смертью, всё станет иначе.       Потом оказалось, что Тесей отделался парой переломов и ожогов, но придёт в себя не сразу после контузии, и, может, теперь немного изменится. Что ж, целители не соврали: Тесея выписали и наградили.       А вскоре я понял, что натворил. Тесей действительно стал любить меня, и выделять из всех как никогда раньше. Магическая сделка меняла, корежила его разум, изъедала душу. А может, души уже вовсе не было — в этом я пока не разобрался.       Я не могу никому рассказать, потому что знаю, что получил то, что хотел. Надменный глупец, подлетевший слишком близко к солнцу. Что бы я ни сказал, это меня не оправдает и уже ничего не изменит.       Я всё ещё помню его голубые глаза там, в огне. Помню, как он улыбнулся… Я хотел, чтобы он всегда улыбался мне так, с любовью. Но не понимал, что Тесей и так меня любил.       Но это ничего.       Всё как-нибудь образуется.