***
Лайнер вот-вот должен причалить в Саутгемптоне. Я не уверен, что хочу сходить с трапа. Но знаю, что должен. Дома под дверью не лежат стопкой счета и, право слово, я удивлён, что ключ всё ещё подходит к замку, и с порога меня не встречает новый жилец, успевший навести свои порядки за месяцы моего отсутствия. Но всё, кажется, на месте, даже бумаги, которые я бросил на столе, собираясь в спешке. На подоконнике покрываются пылью несколько не нашедших адресата писем. В них нет ничего настораживающего. Краткая сводка событий из дома, обязательное «как твои дела, Ньютон?» Он не спрашивал, где я, когда вернусь. Будто бы ему всё равно, но я знаю, что это не так. Что это новый виток нашей не то игры, не то борьбы, где я проигрываю бастион за бастионом. В тылу осталось ещё несколько крепостей. А сегодня я намерен отбить ещё. Так странно. У Тесея глаза изумлённо округляются, когда я возникаю на пороге его дома. Вслед за тем, как исчезает с его лица это первое удивление, расцветает улыбка. — Я думал, тебя не стоит ждать до конца года, — говорит он, закрывая за мной дверь и пропуская в гостиную первым. — Рад, что ошибся. Я порядком растерян. Во все прошлые разы, когда я возвращался из путешествий, Тесей встречал меня так, будто я никуда и не уезжал, и мы виделись не далее, как три дня назад. Правда, мои командировки обычно не длились дольше месяца. Неужели эти полгода могли так на него повлиять? Брат говорит что-то ещё про маму, про Рождество, пока заваривает чай. Я не слушаю, наблюдаю. Это похоже на игру «найди десять отличий», но картинки так не похожи, что я теряюсь. Тон голоса, движения, свет в голубых глазах — всё будто бы из другой, забытой жизни. Отреставрированная картина, вызывающая гамму противоречивых чувств. — Я скучал, — тепло признаётся он, и я не выдерживаю. Рвусь вперёд и целую, обхватив ладонями лицо. У него сухие губы. Чувствую горький привкус бергамота. Почему-то думалось, что будет мягче. Поглощенный этим противоречием, я не сразу понимаю, что мне не отвечают. Холодно и жёстко брат отстраняет меня. Я вижу в его голубых глазах разочарование. В ужасе отступаю, задев край стола и едва не сбивая кружку. Чуть склонив голову к плечу, Тесей смотрит на меня осуждающе. Это как пощёчина. И я сбегаю. Опять. Тесей приходит чуть позже полуночи. В памяти отпечатывается точное время: семь минут первого. Это уже тот Тесей, к которому я успел привыкнуть. В льющемся из незанавешенного окна свете его кожа кажется особенно бледной, а голубые глаза обдают холодом и будто светятся. Сажусь на диване, на котором до этого уснул, вымотанный дорогой и путаницей в мыслях. Брат улыбается мне сочувствующе, когда садится рядом и берёт за руку. Я не дёргаюсь, жду, что будет дальше, и впервые чувствую себя на месте злыдня, которого подкармливал свиным мозгом, чтобы подманить ближе. — Я оплатил твои счета, — просто говорит он. — Тебе не придётся беспокоиться о доме, когда ты снова уедешь. Не знаю, что и сказать. Я должен чувствовать благодарность? Или страх, потому что не знаю, что скрывается за этим порывом. — Я мог бы и сам, — голос мой похож на детский лепет. Он качает головой, сжимает крепче ладонь и тянет к себе. Ах да, благодарность… Мы целуемся, но в этом нет удовольствия, потому что пальцы Тесея давят на края челюсти. Ещё чуть-чуть, и на глазах выступят слёзы. Даже самая приятная ласка с ним всегда приправлена болью. Для него это как соль. Я смотрю на люстру, когда он нависает надо мной. Она не подходит этой маленькой квартире. Металлическая, похожа на цветок лилии, в центре которой вместо пестиков лампа. Всё повторяется. Всё зациклено. Я теперь вспомнил, как это было впервые. В тот вечер Тесей пришёл поздравить меня с новой должностью, принёс бурбон. Мы выпили, меня повело, потом были холодные ладони на плечах… — Посмотри на меня, Ньютон. Но я выгибаюсь, беззащитно обнажая горло, пряча взгляд в ниспадающем со спинки дивана крае покрывала. Зажмурился бы вовсе, но тогда Тесей сделает мне больнее. Он хочет, чтобы я смотрел. Окунулся в ледяную бездну его глаз до самого дна, во тьму. Осознал всей душой, на что обрёк его. Я проклял родного брата.2
3 марта 2018 г. в 17:37
Утром я просыпаюсь рано и первым делом иду в чемодан проведать и накормить зверей. В мастерской меня встречает Дугал. Цепко хватаясь за мои плечи и поясницу, он повисает за спиной на манер ленивца, невидимый, но осязаемый. Я провожу ладонью по мягкой длинной шерсти, пока не натыкаюсь на что-то колючее. Где ты только умудрился подцепить репей, дружок?..
В чемодане никогда не бывает тихо. Оркестр лунтелят, угробов и нунду играет вразнобой, замолкая только во время кормёжки (кроме нунду, который всё никак не поймёт, что я не претендую на его рублёную говядину). Но мне нравится. Этот гвалт успокаивает.
Потом я поднимаюсь наверх как раз за пару минут до того, как приходит Бандзиоку с кукурузной кашей и пальмовым соком. Её община приняла меня за знахаря и позволила поселиться у себя, но я стараюсь не колдовать на людях лишний раз. Одно дело, когда ты лечишь кур от сальмонеллёза, другое — когда вылезаешь из чемодана.
Бандзиоку самая старая из здешних женщин и единственная бездетная. Уверен, она приходит не только потому что хочет потренировать испанский или исполнить свои обязанности. Она, кажется, пытается заботиться обо мне, точно о ребёнке.
Мы садимся на сплетённую из травы циновку и принимаемся за трапезу. Я рассказываю, что сегодня хочу углубиться дальше в лес, она качает головой и предупреждает о леопардах и дикобразах. Улыбаюсь и говорю, что смогу себя защитить, выразительно хлопая по бедру. Все белые люди, которых раньше встречала Бандзиоку и среди которых выучила испанский, делали так, показывая, что у них есть оружие. Только моему не нужен свинец.
В глубине леса есть гора. Её хорошо видно из деревни, и когда я первый раз спросил о ней, Бандзиоку испугалась и замахала руками, будто пыталась отогнать от себя рой веретенниц. На горе живут охотящиеся ночами чудовища, заверила она. Проклятое место. Табу. Конечно, я пошёл на разведку следующим же днём.
— Какой ты красавец, — улыбаюсь, наблюдая, как с утробным ворчанием зверь пьёт приготовленный мной коктейль из свиного мозга. — Дай мне тебя зарисовать.
Быстро открываю блокнот и дополняю вчерашний набросок. Мне удалось застать за охотой целую стаю этих существ, имя которых в переводе с местного наречия неплохо отражает их характер. При первом столкновении пришлось спешно аппарировать к границе деревни, рискуя открыться перед жителями.
Вывожу под наброском «пикирующий злыдень». Мой натурщик уже расправился с угощением и сонно переступает лапами, но пока не улетает и не пытается свернуться в колючий кокон. Шипы на хребте приглаживаются. По всем признакам выходит, что он доволен и сыт. Может, удастся приручить? Только вот в книгу глава о его виде точно не войдёт.
Как раз закрашиваю спину на наброске зелёным, когда злыдень поднимается на крыло. От неожиданности я роняю блокнот, готовясь, если что, защищаться. Но зверь стремительно улетает вглубь леса. По крайней мере, до завтра, когда я снова приду на это место.
Поднимаю блокнот. Несколько страниц вывалилось, но это ничего — починю. Смахиваю налипшие влажные травинки с потёртой кожаной обложки, раскрываю. На первой странице надпись красивым ровным почерком с завитками «Младшему брату на совершеннолетие. Весь мир теперь твой. С любовью, Тесей».
С силой захлопываю.
Бандзиоку уговаривает меня прийти сегодня вечером в центр деревушки. Мне не хочется покидать пределов маленькой хижины, но она настойчива. Суть праздника ускользает от меня, потому что я все ещё плохо понимаю их язык. Понимаю только, что меня очень ждут: почётный гость, знахарь из мира белых людей, спасший поголовье цыплят. Эти люди хотят выразить благодарность, и будет невежливо им отказать.
Горят вкопанные в землю факелы, пахнет жареными бананами и рыбой. Когда я только прибыл в общину, на меня смотрели с любопытством и страхом, думая, что я не замечаю. Да и сейчас в нашем выгодном сотрудничестве сохраняется некоторая неловкость, конечно. Они не замечают меня, пока не понадобится ветеринар, я же отсиживаюсь в хижине на отшибе, если не ухожу исследовать обитателей леса.
Бандзиоку подносит мне жареные бананы, завёрнутые в пальмовые листья, и горько пахнущий отвар в вылепленной вручную глиняной кружке.
— Что это? — настороженно спрашиваю я.
— Мне кажется, ты тоскуешь по кому-то, — широко улыбается она, как маленький ребёнок, дарящий родителям на Рождество первую собственноручно сложенную и зачарованную бумажную птицу. — Это поможет вспомнить.
Я не люблю алкоголь, моими действиями руководит банальная вежливость. Вкус не самый приятный, я забиваю горечь во рту бананом. Ничего страшного пока не происходит. Только Бандзиоку улыбается ещё шире.
— Спасибо, что позвали, — благодарно киваю. — Но у меня есть кое-какие дела.
Она не удерживает меня и ничего не говорит. Ноги несут меня через всю деревню и густую прибрежную рощу к морю. Как такового пляжа здесь нет. Местность глухая, наверно, поэтому испанцы и не знают, что в этой кажущейся безлюдной тропической чаще кто-то живёт. К лучшему, конечно, к лучшему.
Невысокие скалы напоминают мне о Дорсете. Спокойные воды, в бархате ночи при лунном свете отливающие индиго, накатывают на возвышающиеся над волнами острыми зубьями камни. На самых высоких гнездятся птицы, питающиеся мелкими моллюсками, облепившими основания скал.
Спиной чувствую чей-то взгляд и оборачиваюсь. Страх тотчас сковывает колени, но бежать мне всё равно некуда, разве что со скалы вниз, в море.
Тесей стоит не двигаясь, только смотрит. Я не ответил ни на одно из пришедших за полгода писем, и ни в одном из сообщений для коллег не писал, где нахожусь и что делаю. Как он мог найти меня здесь, в этой глуши?
Он грустно улыбается мне. В голубых глазах разъедающая душу тоска.
— Я не мог так больше! — срываюсь на крик, оправдываясь. — Поэтому убежал!
Крики мои остаются без ответа. Он разводит руками, как раньше, когда хотел утешить и, прижав к себе, уверенно прошептать на ухо «ничего, Ньют, всё как-нибудь образуется».
Пальцы мои хватают воздух.
— За тобой следует тень, — я не замечаю, как подходит Бандзиоку. Она думает, что понимает больше меня. Отшатываюсь.
— Он жив, — с каждым разом это утверждение вселяет в меня всё меньше уверенности. — С ним просто не всё в порядке.
И я тому причина.