– из дневника брата Игнацио, лингвиста и еретика.
«…Вход в старую капеллу завалить и уничтожить путевые знаки. Содержимое дневника предать анафеме, после суда отвезти рукопись в архив Дормиционского монастыря и поместить под замок в тайное хранилище».– из тайного указа епископа Арнульфа.
«…Рукопись удалось спасти. Ни люди архиепископа, ни он сам пока не подозревают кражи и считают, что рукопись они потеряли. Что касается самого брата Игнацио, раз вы, милорд, считаете его необходимым элементом в нашем плане, я постараюсь задействовать связи в диоцезе и вытащить его, когда он «исчезнет с карты», отправившись в экспедицию. Остальные его сообщники, боюсь, потеряны для нас: те, кто сломался и выступил свидетелем, разосланы по другим диоцезам; тех, кого предали анафеме или осудили на покаяние, постигла та же участь, и их поиски будут слишком рискованными и затратными. Также уведомляю, что, возможно, утрата капеллы не безвозвратна: если Белые не уничтожили её саму, а лишь завалили проход, у нас могут быть варианты.А».
***
Вверх по ступеням — навстречу звёздам, навстречу теплу костра и лицам друзей. В своих мыслях Рамильда поймала себя на этом слове: могла ли она называть членов отряда друзьями? Товарищами — точно, ведь они уже столько прошли вместе, но друзьями?.. По-хорошему, едва ли она хоть с кем-то сблизилась настолько, чтобы по-настоящему назвать его другом. Их испытания способствовали и сплочённости, и близости, но, пожалуй, время ещё не совсем пришло. И всё-таки душа подсознательно тянулась к этому слову. И верилось: ещё немного пройти, ещё немного заглянуть им в душу, и она сможет назвать их словом «друзья» со всем присущим ему весом. Её тянуло к каждому товарищу в отряде — и пока Рами не видела причины ожидать, что об кого-нибудь обожжётся. У последней ступеньки ей встретился Рю — словно её и ожидавший. Сцепив руки за спиной, одноглазый самурай кивнул ей, едва обозначив улыбку: – Рамильда. Как ты себя чувствуешь? Вопрос слегка сбил её с толку, но она попыталась ответить просто, не ища лишних смыслов: – Хорошо. Весьма даже бодро. – Как считаешь, нам нужен ещё день отдыха? За эту неделю мы только два дня обошлись без сражений, а вчерашний день выдался очень интенсивным. Только теперь Рамильда сообразила: Кацумото просто делал то, что и полагалось хорошему командиру — следил за состоянием отряда. Она, конечно, видела такое раньше — и сама переняла эту привычку от офицеров ордена — просто ещё до конца не свыклась с мыслью, что теперь на их месте был Рю. Всё-таки их отряд не был военным подразделением, хотя с учётом Экберта и Солера количество рыцарей в нём перевешивало остальных. Слегка усмехнувшись, Рамильда покачала головой: – Нет, лично я сегодня хорошо отдохнула. Готова сразу идти в Нижний город. Как остальные? Скажем, Ксендрик? – У него ещё побаливают ноги после вчерашней беготни, но он сам высказался за то, чтоб идти, — самурай принялся отгибать пальцы, перечисляя. — Рассудил так, что мы явно не пойдём сразу на дракона, у нас будет ещё день на планирование, а может и больше… Остальные тоже пока полны сил. – Отлично! Тогда идём завтра? – Да, — отрывисто кивнул Рю. — К слову, Самерсет решился на разговор. Не уходи далеко — мы скоро начнём. Они обменялись кивками, и Кацумото удалился к костру, усевшись невдалеке от Ксендрика. Тот, заметив Рамильду, улыбнулся в бороду и поднял большой палец кверху: – Красиво поёшь! – Это точно, — подал голос Солер, вертя в руках меч. — Я такого ради даже оселок отложил, чтобы не портить песню добрым людям. – Вот так менестрели и саботируют всю работу! — отшутилась Рамильда, проходя к костру. — Но спасибо на добром слове. Была бы ещё гитара… – Как по мне, даже а капелла прекрасно, — улыбнулась Габи, мечтательно уперев подбородок в сцепленные ладони. — А между прочим, научи меня словам, пожалуйста — очень хотелось подпеть. – С радостью! — рыцарша опустилась на траву у костра, скрестив ноги. — Ты поёшь? – Пою с удовольствием! Странно даже, что при вас ничего не напевала — вроде уже пора перестать стесняться… – А это вот очень даже правильно, Габи! — поддержал её Солер. — Кому же в нашей компании, право, не понравится хорошая мелодия? Буду теперь очень ждать случая услышать ваш певчий голос. – Спасибо, — смущённо улыбнулась Габи, потупив взгляд. — Очень надеюсь, что он вас не разочарует… – Почему-то мне так совсем не кажется! — усмехнулся Солер. – Не поймите неправильно, — Габи поправила свои густые волосы и подняла взгляд на рыцаря, — что-то мне подсказывает, что вы бы не стали ругать даже самого отвратительного певца, ещё бы и утешили его. А я не хочу утешений — я хочу равняться на лучших. Понимаете? — клирик улыбнулась. – Очень даже, — кивнул Солнечный рыцарь. — И уважаю! Но я имел в виду другое: мне почему-то кажется, что вы поёте столь же красиво, как Рамильда. Габи усмехнулась, снова опустив взгляд, но в глазах плясала искорка радости. – Смотрите не ошибитесь! Наконец подошёл и Самерсет — Рю откашлялся, и все разговоры мгновенно затихли. Экберт, прежде неотрывно глядевший на пламя, поднял голову. Даже Отчаявшийся, сидевший в стороне, смотрел с проснувшимся интересом. Оглядев отряд, Самерсет сел на скамью, со вздохом склонился к костру, сцепив руки, и выдержал долгую паузу. – Нам давно нужно поговорить, — произнёс он наконец. — Простите, что так долго оттягивал. Я довольно быстро понял, что пропасть непонимания между нами возникла оттого, что вещи, которые я считал самоочевидными, вовсе такими не оказались. И мне понадобилось долгое время, чтобы собраться с мыслями и понять, как всё это объяснить. – Отрадно, что вы сами дошли до этой истины, юноша, — с долей сарказма сказал Ксендрик. — Лучше поздно, чем никогда. Самерсет почти не изменился в лице, лишь пристально посмотрел на Ксендрика в полном молчании и продолжил, будто и не слышал этой реплики: – Наши разногласия начались с того, как я вёл себя в бою, но корни здесь уходят значительно глубже, чем кажется. И, раз уж мы заговорили об очевидных вещах, я задам вопрос: в чём цель нашего отряда? — он оглядел лица спутников в ожидании. – Развеять проклятие, — ответил Ксендрик, тоже переглянувшись с другими. — Мне кажется, на этот счёт разногласий нет. – Конечно, развеять проклятие, — поддержала Рамильда. — Мы условились об этом с самого начала. Остальной отряд согласно покивал. – И с этим действительно все согласны? — слегка сощурился Самерсет. — Я хочу услышать это от всех, чтобы потом уже нельзя было пойти на попятную. – Я шёл сюда с этой целью ещё до того, как встретил вас, — пожал плечами Солер. — В моём отношении всё так. – Как и я, — произнёс Экберт. — Я остаюсь верным своей клятве. – Я тоже, — кивнул Рю. — Я с самого начала отправлялся в своё путешествие, чтобы навсегда изменить порядок вещей. – Я не шла сюда с целью развеять проклятие, — сказала Габи. — Но я приняла её для себя, Самерсет. Она кажется мне очень правильной, и я… рада, что могу стоять бок о бок с вами. – Хорошо, — вздохнул Лейтон. — Значит, мы все признаём, что преследуем эту задачу. Но что она по-настоящему значит для вас? После всего, что я видел в последние дни, мне начинает казаться, что не все в полной мере отдают себе отчёт в том, какую миссию мы на себя взяли. – Весьма смелое заявление, — ответил Ксендрик, пристально глядя в глаза Самерсету. — Особенно в свете того, что нам всем есть что терять. Я лично сомневаюсь, что хоть у кого-то здесь имеются иллюзии, будто это простая задача. От этого зависит наше выживание, и самый верный способ спасти себя — это покончить с проклятием целиком. Как мне видится, с мотивацией всё в порядке. Самерсет характерно усмехнулся, как будто ожидал этих слов. – Это очень интересно, что ты именно так сказал, Ксендрик. Дело не в том, что задача сложная, хотя это действительно так. Дело в нашей ответственности. Потому что если мы признаём, что наша задача — именно в том, чтобы развеять проклятие, это значит, что от нашего успеха зависят десятки тысяч судеб. И если ты в первую очередь хочешь спасти себя, то это как раз создаёт проблему. – Неужто вы мне мораль собрались читать, юноша? — слегка улыбнулся Ксендрик. — А я-то считал, что это я здесь самый старший. – Вовсе нет, — Самерсет никак не среагировал на подколку и пропустил её мимо ушей. — Я лишь указываю на то, что здесь образуется очевидный конфликт интересов. – А мне как раз кажется, что совсем наоборот. Путь к спасению каждого из нас лежит через то, чтобы развеять проклятие — таким образом, спасая себя, мы спасаем всех. Я, например, вовсе не стыжусь того, что хочу спастись сам: напротив, это даёт мне очень веские причины работать на всеобщее спасение. – Именно, — Самерсет поднял палец кверху. — Ты так говоришь только потому, что прямо сейчас для тебя одно неразрывно связано с другим. Но что произойдёт, когда лично тебе представится возможность избавиться от проклятия? – Только мне одному? — Ксендрик наклонил голову. — Странное допущение, потому что мне такой способ не известен. – Только пока. Мы ещё только в начале пути, мы ещё совсем не знаем, что таится за словами о пророчестве, мы даже не представляем, какие секреты откроются в будущем. Ты уходишь от ответа, но я задаю один простой вопрос: как ты поступишь, если твой интерес спасти себя разойдётся с целью развеять проклятие для всех? – Например, если мне предложат бросить вас взамен на личное спасение? Вы к этому клоните? — чародей усмехнулся. — Я на такое не пойду, Самерсет, по той простой причине, что ценю такие вещи, как репутация и договорённости. И договорённость с соратниками я не предам. – Я хотел бы в это верить, Ксендрик. Но ты сам сделал акцент на том, что прежде всего хочешь спастись сам. А раз так, то у тебя нет той же движущей силы, которая есть, например, у нас с Рамильдой. И если, скажем, тебе придётся пожертвовать своими интересами ради достижения общей цели, ты точно будешь готов на это пойти? Рамильда вздохнула. Она не хотела прерывать рассуждения брата по ордену, но не утерпела: рыцарша почувствовала, что ей попросту необходимо вмешаться. – Брат, мне кажется, ты зря третируешь Ксендрика. Он показал себя верным товарищем и лично мне не давал повода сомневаться в его намерениях. Даже если лично он не преследует цель спасти всех на свете, он всё равно хочет развеять проклятие — его цели совпадают с нашими. А так получается, будто ты применяешь к нему те же стандарты рыцарской клятвы, что и к нам с тобой, а это нечестно. – Так ли уж нечестно? — спросил Самерсет, обратив на неё свой серьёзный, испытующий взгляд. — Я не требую с него клятв, я хочу понять, действительно ли наши цели и мотивы совпадают до нужной степени. – Совпадают во всём, что действительно важно, — ответила Рамильда. — Ксендрик не рыцарь, но он безусловно наш союзник! Или общности целей тебе недостаточно? Ксендрик сдержанно посмеялся. – Рамильда, дорогая, благодарю за то, что вступилась, но, справедливости ради, наш друг Самерсет едва ли придирается лично ко мне — только к моему целеполаганию. И я даже понимаю его резон, только вот юноша забыл, что союзниками не разбрасываются, и вместо того, чтобы выискивать то, в чём мы разные, стоит фокусироваться на том, что нас объединяет. – Я знал, что вы так скажете, — сказал Самерсет. — Но я ещё не озвучил свою главную мысль. Я неслучайно задал вопрос о целях — и мне как раз кажется, что в момент истины разница в приоритетах может оказаться критической. Потенциально даже роковой. И на это есть ещё одна причина, не только конфликт интересов. Я позволю себе спросить так: напомните, кто мы такие? – Мы — нежить, — уверенно ответила Рамильда. – Правильно, — покивал Лейтон. — Мы — нежить. Я пробыл нежитью тридцать лет, и однажды я уже побывал на грани опустошения, поэтому я больше, чем многие, могу говорить, каково это. За эти годы я понял, что для умертвий нет якоря более надёжного, чем чувство предназначения. Чувство цели или миссии. И как правило, чем чётче эта цель, тем лучше человек противостоит опустошению. Здесь почти все видели Торговца из Нижнего города: если судить по лицу, он в шаге от полного опустошения, но на самом деле при нём остаются и память, и разум — всё из-за банальной жажды жить, — Самерсет демонстративно сжал кулак и немного помрачнел. — Я сам однажды прошёл через такое: когда, выбравшись из могилы, я скитался вдали от людей без пристанища, без цели, пытаясь понять, в чём теперь вообще был смысл моего существования, от опустошения меня спасло только желание выжить и найти своё место под солнцем. Желание не отпустить мою клятву рыцаря. Теперь же, когда моя цель гораздо более конкретная и важная… это мой самый надёжный щит — и самое сильное оружие. Рамильда покивала, воспользовавшись паузой. – Это всё правда, брат, — сказала она. — Но по этой логике острое желание спасти себя может послужить таким же щитом. Разве это плохо? Здесь многим есть что терять — и возвращать себе. – Именно! — выразительно глянул на неё Самерсет. — И это зияющая брешь в нашей броне! Потому что в тот момент, когда нашим личным целям что-то начнёт угрожать, будет слишком много соблазна отодвинуть общее дело на второй план. Мало того: в любой момент, когда приверженность делу потребует отложить личные цели в сторону, это пошатнёт уверенность в себе. Это увеличит риски опустошения, особенно если ставки станут высоки. И может статься, что человек встанет перед невозможным выбором: либо сохранить себя, пожертвовав делом, либо пожертвовать самой важной опорой своего смысла к существованию. – Но как ты вообще себе это представляешь? Я не возражаю, может сложиться много разных ситуаций, которые мы не можем предугадать, но ведь Ксендрик уже заметил: желание спасти себя ведёт нас в том же направлении, что и желание спасти всех, а значит, они подпитывают друг друга. – И я снова возражу, что так нам кажется отсюда, пока мы ничего не знаем про то, как именно развеять проклятие. Ситуация может измениться. И вот тебе самый яркий пример: что если ради того, чтобы уничтожить проклятие, нам придётся буквально пожертвовать собой? Отдать свои жизни в самом прямом смысле? И внезапно те, кому есть что терять, могут оступиться у самой последней черты. Мы не можем полностью исключать такую вероятность, и задумываться о ней надо уже сейчас. И ведь ты сама сказала: может возникнуть много разных ситуаций, когда личные интересы встают в прямое противоречие с высшей целью. Ксендрик, устроившись поудобнее, закинул ногу за ногу и снова вступил в разговор: – Мне всё кажется, молодой человек, что вы ходите вокруг да около какой-то идеи, какого-то тезиса, и до сих пор его не сформулировали. Вы ведь сказали, что делаете подводку к чему-то важному — так пожалуйста, озвучьте. Что вы в действительности хотите сказать? – Я хочу сказать, что мы — мёртвые живые. Не ходячие мертвецы, нет — мы мёртвые живые. Мы взяли на себя миссию, которая накладывает на нас огромную ответственность, и с того момента, как мы за неё взялись, спасение от проклятия перестало быть нашим личным делом. Всё это отделяет нас и от живых, и от прочих умертвий. И мой тезис в том, что если мы вообще надеемся на успех, нам нужно кардинально пересмотреть всю нашу стратегию. И в первую очередь — своё отношение к делу. Я снова и снова буду стоять на одном: приняв на себя задачу развеять проклятие нежити, мы утратили право на то, чтобы вплетать в неё личные интересы. Ничто не может быть важнее неё, и если кто-то не готов без колебаний поступиться своими желаниями, когда речь заходит о спасении человечества от самой страшной напасти в истории, ему стоит всерьёз подумать, подходит ли он для такой задачи. Впервые за весь разговор Рамильда почувствовала глубокое согласие с тем, что сказал Самерсет. Она по-прежнему ощущала протест, ощущала желание не согласиться со многими его доводами, но почти во всём, что касалось их осознания собственной задачи, его слова попали в точку. Она думала схоже: любые личные интересы меркли в сравнении с их главной целью, но всё же — отказаться от них полностью? Даже на свой счёт она не была уверена в том, что такое возможно. Пока она собиралась с мыслями, чтобы ответить, в разговор вступила Габи: – Знаете, Самерсет, мне есть что на это сказать. Я, конечно, могу только позавидовать вашему мужеству и стойкости — поверьте, я правда считаю, что ваша целеустремлённость заслуживает всяческих похвал. Вы способны отринуть свои личные интересы во имя чего-то большего — вы без преувеличений ведёте себя героически. Но мне кажется, вы совершаете большую ошибку: вы требуете такого же героизма от других. А героизма нельзя требовать, на него можно только вдохновить. – Я слышу, что вы пытаетесь сказать, Габи, — повернулся к ней Самерсет, слегка смягчив тон. — И я мог бы с вами согласиться, если бы речь шла про обычных людей. Но мы уже перешли эту черту — мы сами выбрали эту миссию. И мне как раз кажется, что если ты осознанно делаешь такой выбор, то ты подписываешься на то, чтобы быть героем. В противном случае ты берёшь на себя ответственность, которая тебе не по плечу — потенциально даже создаёшь угрозу. – По-вашему получается, что если человек недостаточно герой, то он вам не союзник, но ведь всё должно быть наоборот — если человек истово хочет вам помочь, его нужно принять и поддерживать! Нельзя сподвигнуть кого-то на героизм из чувства вины! Иначе получается, что вы готовы идти рука об руку с героями, но отворачиваетесь от тех, кого попросту сносит течением… – Габи, так ведь если человека сносит течением, ему нужно не совершать подвиг, а позаботиться о себе, — Самерсет чуть наклонился в её сторону, приподняв ладонь, будто преподносил на ней важную мысль. — Спасать свою душу, а уж потом идти спасать мир. Вы поймите: у нас на самом деле сверхсложная задача, и жизнь ещё в полной мере спросит с нас за каждый наш выбор. Габи набрала в грудь воздуха, явно порываясь что-то возразить, но в конце концов смолчала. Раздосадованно опустив взгляд, она вся поникла, будто отчаялась переубедить оппонента. Словно уже не верила, что каких-либо слов хватит после всего, что она уже сказала. – А я больше согласен с Габи, сир Самерсет, — вступил тут Солер. — Ведь, право, не пристало рыцарям ото всех требовать героизма, даже если наша клятва нас самих к нему обязывает! Я вот что хочу сказать: я столь же серьёзно отношусь к той ноше, которая легла нам на плечи, и меня тянет с вами во всём согласиться, но я всякий раз спотыкаюсь у последней черты. Мне кажется… — он протяжно вздохнул, подбирая слова. — Мне кажется, призвание героя как раз в том, чтобы вдохновлять своих спутников и поддерживать тех, кто не может оторвать от себя столько же, сколько ты сам. И в конечном счёте я оказываюсь на стороне сестры Габи: в моих глазах стремление помочь важнее, чем готовность к самопожертвованию. Ведь именно так закаляется внутренняя сила — когда тебя поддерживают, ты сам хочешь подражать героям! Габи слабо улыбнулась при этих словах, украдкой подняв взгляд на Солера, пока тот смотрел в глаза Самерсету. Тот цокнул языком и слегка раздражённо вздохнул. – У нас не приют для обездоленных, Солер, — возразил Лейтон. — Мы пытаемся развеять проклятие! И мы не можем брать с собой кого попало в надежде, что из оруженосца вырастет настоящий рыцарь. Мы должны сосредоточиться на задаче и отбросить всё лишнее, как бы нам ни хотелось обратного! – И опять же, я уверен, в нашем отряде все могут постоять за себя — и уже не раз это доказали, — парировал Солнечный рыцарь. — Начиная с вас и заканчивая Габи. Вы говорите, что кому-то может быть не по силам выдержать это испытание, а я скажу вам, что ради этого мы и есть друг у друга. Ради того, чтобы поддержать соратников в трудную минуту — даже самым стойким это нужно порой! И пока мы вместе, мы всё преодолеем. На этих словах Самерсет раздражённо цокнул языком, мотнув головой в отрицающем жесте, как будто сказанное его чем-то задело. Медленно вздохнув, он стиснул зубы, и мгновение спустя заговорил вполне спокойно: – Даже если кому-то будет не по силам пожертвовать своими желаниями ради цели? — сощурился он, обратившись к Солеру. – Даже если так. Если мы будем держаться друг друга, возможно, у нас получится сделать так, чтобы никому не пришлось чем-то жертвовать. Это называется взаимовыручка. – Согласна, — покивала Рамильда. Ей очень по душе пришёлся ответ Солера. – И даже если случится худшее, и нам придётся отдать жизнь, чтобы избавить мир от проклятия, вы всё равно будете стоять на своём? — спросил Самерсет. – Буду, — уверенно кивнул Солер. — Свою жизнь я готов сложить без колебаний, но я уверен, не может быть так, чтобы пришлось умирать всем. Семи смертям не бывать, — пожал он плечами с улыбкой. – Хотел бы я разделять ваш оптимизм, — без всякой радости в голосе сказал Самерсет, тяжело вздохнув. — Но не могу. Я уже отсюда вижу, какой будет цена… Но на самом деле это хороший повод затронуть другую часть нашей стратегии. Потому что во вторую очередь нам нужно пересмотреть наше стремление помогать всем вокруг. Быть может… быть может, это даже важнее. – Да, вот на этот счёт поясни поподробнее, — внезапно оживился Рю, прежде слушавший молча. — Звучит действительно важно. Самерсет хмыкнул. – Мне казалось, тебя больше волновал вопрос нашей боевой стратегии? – Отнюдь, — самурай скрестил руки на груди. — Допустим, твои мысли на этот счёт я понял и так. Даже принял отчасти. Но вот вопрос, чего ради мы сражаемся, для меня важнее. – Полностью согласен, — кивнул Лейтон. — Так вот, я считаю, что нам пора прекратить помогать каждому встречному и сосредоточиться на нашей миссии — и только на ней. Мы пришли в Лордран, чтобы развеять проклятие, — он сделал особый акцент на этих словах, окинув взглядом соратников. — И как бы нам ни хотелось, мы попросту не можем позволить себе отвлекаться на беды людей, которые здесь живут. Каждый раз, когда мы это делаем, мы откладываем решение главной задачи. Мы уже сделали это раз — и это стоило нам одного из наших товарищей, а выгоды оказались сомнительными. Ксендрик саркастично усмехнулся. – Ну да, конечно, «сомнительными»… Вы всё за старое? Дорогой Самерсет, мы без лишних смертей одолели Приход и дорогу туда ровно за счёт той помощи и информации, которую вы называете сомнительной. Но я понимаю, для вас это сущие мелочи… Лейтон сердито вздохнул. Рамильда обратила внимание, что он только теперь хоть с каким-то видимым раздражением среагировал на выпад Ксендрика, проигнорировав все предыдущие: казалось, что все эти три-четыре дня, откладывая момент разговора с отрядом, он действительно готовился к подобному. – Я уже говорил: всю эту информацию мы смогли бы добыть своими силами, если бы здесь у всех хватало смелости пользоваться всеми преимуществами, которые нам даёт форма нежити. Повторять весь этот спор я не буду. Я всеми руками за то, чтобы собирать информацию — но я против того, чтобы ради неё влезать в ненужные предприятия и брать на себя ненужные обязательства! — он впервые повысил голос, выплёскивая раздражение. — И мы до сих пор платим цену, потому что завтра, вместо того чтобы идти искать Нижний колокол, мы отправимся к Дориану, чтобы сражаться с древним драконом! Мы снова влезаем в проблему, которая никак нас не касается и несёт огромные риски! Сколько ещё людей мы должны потерять, чтобы вы все наконец поняли, что нам нельзя вязнуть в этом болоте? Мы — не гуманитарная миссия! Наша задача стократ важнее любой отдельной беды, которая здесь происходит, и откладывать её ради сиюминутной помощи — преступно! Рамильда опешила. Она многого ожидала от Самерсета, но не этих слов. Шутка ли: её брат по ордену, рыцарь Асторы, заявлял, что они не должны распыляться на помощь людям?.. На несколько секунд над костром повисло молчание: по-видимому, не её одну ошарашили слова Лейтона, хотя Рю и Экберт по-прежнему невозмутимо держали лицо. Сам воздух, казалось, стал тяжелее. Но столь же быстро, подобно сжатой пружине, внутри неё родился ответ, и без всяких раздумий эта пружина разжалась, вырываясь наружу: – Ты неправ, Самерсет, — сказала она уверенно, помотав головой. — Трижды неправ! И позволь возразить тебе с позиции нашей рыцарской клятвы. Ты сам сказал о том, как она для тебя важна, так вспомни же: «Я, рыцарь Асторы, клянусь защищать слабых и помогать им в любой беде. Мой меч станет их силой, мой дух станет их крепостью. Я клянусь бросать вызов каждому злу этого мира, и я не убоюсь ни чудовищ, ни тиранов, пока в дома людей не вернётся мир». Мы оба клялись этими словами, и мы оба до сих пор носим синее с золотом! И ты, мой названный брат, говоришь, что нам нужно попросту игнорировать людей в беде?! Просто бросить их на произвол судьбы? Неужели эти слова для тебя больше ничего не значат?.. Самерсет отвёл взгляд, поморщившись — ему в лицо словно бросили перчатку. Снова недолгая, звенящая тишина — и он поднимает на неё свой пронзительный голубой взгляд, в котором застыла холодная сталь: – «Каждому злу этого мира», — с нажимом произнёс он. — А разве ты не видишь, сестра, что мы бросили вызов самому большому, самому страшному злу на свете, с которым до нас не справился ещё никто? Ты отдаёшь себе отчёт в том, сколько сил нам придётся положить на то, чтобы его победить? Я слышу обвинение в твоих словах, как будто мне действительно плевать на этих людей, как будто я ни капли не страдаю оттого, что должен им отказывать… Но это не так. – Тогда объяснись, брат, прошу! — Рамильда чуть подалась вперёд, не отводя глаз. — Чем маленькие беды этих людей лучше проклятия? Разве они не заслуживают такого же внимания? Если мы рыцари, если мы замахнулись на то, чтобы быть героями, разве имеем мы право вот так просто их бросить? – Я исхожу из простой целесообразности, Рами. Если мы позволим себе помогать каждому встречному, у нас никогда, никогда не хватит сил на то, чтобы победить проклятие. Мы попросту потонем, пытаясь помочь всем, потому что в таком хаосе список людских бед никогда не закончится. И самый быстрый способ им помочь — это решить сам вопрос проклятия, потому что именно в нём корень большинства зол. – И поэтому ты считаешь, что нужно просто отказывать всем? Проходить мимо чужой беды, даже когда кто-то страдает прямо у нас на глазах?.. – Даже тогда, сестра. – Простите, Самерсет, — пришёл на помощь Солер, — но мне тоже кажется, что это совсем не по-рыцарски. Вы говорите о том, что надо сосредоточиться на главной цели, что невозможно справиться со всеми бедами сразу — и я с вами согласен, да и Рамильда, уверен, тоже хорошо это понимает. Это попросту выше наших сил. Но игнорировать чужие беды полностью — тоже не выход. – Иначе мы сами рискуем совершить зло, — негромко добавила Габи, не поднимая взгляда. – Верно, — поддержал её Солер. — Нельзя поступаться своей человечностью — иначе мы точно забудем себя, — он выразительно приподнял брови и слегка развёл руками, подбирая слова. — Неужели вы думаете, что нам не хватит рассудительности помогать столько, сколько мы можем? Не забывая о главной задаче, разумеется. – А сколько это, Солер? — повернулся к нему Лейтон. — Сколько? Вы действительно думаете, что такой подход не затянет нас в воронку? Ведь всегда легче решать мелкие проблемы, чем прилагать силы к решению задачи, которой не видно конца. – Я действительно так искренне думаю, — покивал Солнечный рыцарь. — Да, нам придётся иногда отказывать, иногда даже одёргивать друг друга. Но нет ни одной причины, по которой мы не можем протянуть руку помощи человеку, которому смертельно нужна помощь здесь и сейчас. – Есть, Солер, — мрачно отрезал Самерсет. — Есть такие причины. И история здесь на моей стороне: просто взгляните на всех, кто пытался это сделать до нас, — он переводил взгляд от одного спутника к другому. — Знаете, кто первым пытался исполнить пророчество? Принц Рикард из Асторы — между прочим, член нашего с Рамильдой ордена. Мне достоверно известно, что он действительно отправился в Лордран. Он был живой легендой в землях живых — и тоже прослыл тем, что не бросал людей в беде, всем пытался помогать… Зная его, если мы расспросим местных, нам расскажут примерно про то же самое. Только конце концов все его подвиги никак ему не помогли, и всё оказалось впустую, — рыцарь всплеснул руками и вздохнул. — За ним пришли рыцари Беренике. И тоже вели себя, как типичные рыцари. Результат? Им не удалось даже добраться до колоколов, исключением стал один Таркус. Но у нас прямо перед глазами есть пример куда более ужасный… рыцари Бальдера. Он устало вздохнул, переводя дух, сцепил пальцы и продолжил: – Что мы знаем об их походе из истории и со слов сира Экберта? Они пришли сюда как абсолютно единое войско с чётко поставленной целью, но допустили ту же самую ошибку. Они попытались навести здесь порядок, взять контроль над ситуацией, а в итоге ситуация сама стала контролировать их. И они погрязли в типичной военной кампании, в попытках помочь людям и решении сиюминутных проблем, утратив видение того, чего ради пришли сюда с самого начала. Они так далеко зашли, но взяли на себя непосильную ношу, и даже в их войске начались брожения, разногласия, у них начали появляться личные интересы здесь, в Лордране: мы все буквально видели на примере сира Гунтрама, чем обернулась для него привязанность к хранительнице огня, а сколько таких же историй ещё было?.. Вспомните записки Элвриха Соммера. И в итоге, к тому времени как король Рэндалл дошёл до собора в Приходе, при нём оставалась лишь горстка рыцарей и остатки пехотной хоругви… И глядя на всё это, вы по-прежнему считаете, что нам позволительно ввязываться в чужие проблемы? Нам нельзя повторять их ошибку и упускать цель из виду. Нельзя создавать уязвимость самим себе. – Сир Самерсет, — внезапно прогудел Экберт. — Мне хотелось бы кое-что сказать по этому поводу. Это был первый раз, когда рыцарь Бальдера заговорил с начала всего спора, и все головы повернулись к нему. Его точёное усталое лицо было мрачнее тучи. – Разумеется, сир Экберт. Я вас слушаю. Пурпурный Плащ признательно кивнул и повернулся к Самерсету всем своим массивным силуэтом. В свете костра его бордовый дублет приобретал завораживающий алый оттенок. – Я новый человек в вашем отряде, я не был свидетелем ваших предыдущих разногласий, и потому не хотел вмешиваться в ваш спор. Но вы затронули такую тему, с которой я хорошо знаком изнутри. И мне видится, что вы упускаете в этой картине одну важную деталь: да, мы действительно взвалили на себя непосильную ношу, но она сломала нас не из-за того, что мы пытались помочь всем, а из-за того, как слепо мы преследовали свою цель. Да, брожения действительно были, но они никогда не доходили до настоящего раскола. То, что вы сказали про конфликтующие интересы и привязанности — тоже правда, но они не стали для нас фатальными. Нет, мы заложили первый камень своей погибели, когда решили отправиться в Лордран всем войском, — он многозначительно повёл головой, как бы подчёркивая сказанное. — Мы думали, что нас ждёт привычная военная кампания, но фатальной ошибкой было относиться к проблеме так, будто её можно решить боевыми хоругвями… Экберт опустил голову, и взгляд рыцаря несколько мгновений блуждал в пустоте, как будто он погрузился в воспоминания. Покачав головой, он моргнул, будто стряхнул наваждение, и снова посмотрел на Самерсета: – Вы и так знаете, что произошло с нашим войском из-за проклятия, нет нужды повторяться. Важно то, что всё это случилось лишь потому, что в своём упорстве мы настолько ослепли, что до самого конца так и не смогли осознать, что заблуждались. Крах настиг нас, когда мы не смогли признаться себе в ошибке и не воспользовались ни одним шансом, чтобы перегруппироваться и изменить стратегию. Когда мы не смогли считать намёки жизни и наступить на горло своей песне, которую так звонко пели. Мы попросту не умели проигрывать — не допускали даже мысли о том, что это возможно. Мы подняли на щит идею о победе любой ценой и упрямо несли её до конца, несмотря на то, что жизнь на каждом повороте призывала нас опомниться. Но мы были слишком упрямы и потеряли гибкость. А когда мы прозрели, было уже слишком поздно. Поэтому, сир Самерсет… мы не теряли своей цели из виду. Напротив: мы были настолько ей одержимы, что не сумели вовремя сделать верный шаг. – А я вот совершенно не удивлён, что наш друг так исказил весь смысл произошедшего, — отметил Ксендрик, почёсывая бороду. Бросив на Экберта взгляд, полный сожаления, он медленно повернулся к Самерсету. — Это как раз очень типичное рассуждение фанатика. Что будет думать убеждённый радикал о предыдущих таких радикалах, у которых не получилось? Правильно, он просто скажет, что они были недостаточно радикальны. Закончив свой выпад, он характерно изогнул бровь с лёгким наклоном головы, как бы вызывая Самерсета на ответ. Лейтон внимательно, молча и очень недобро посмотрел на него исподлобья. Воздух наэлектризовался: на секунду могло показаться что вот-вот грянет гроза, но потом Самерсет так же молча перевёл взгляд на Экберта. Видимо, решил, что не следует бросаться в бой на том участке поля, где чародей бросал ему вызов — и всё это была лишь провокация, чтобы отвлечь от сути. Такое самообладание и вправду выглядело для него необычно. Почтительно склонив голову перед бальдерцем, Самерсет произнёс: – Благодарю вас за то, что поправили, сир Экберт. Признаю, что был неправ насчёт вашего похода. Экберт кивнул в ответ и вновь повернулся к костру, словно отходя во вторую шеренгу, растворяясь в ореоле задумчивости. Лейтон окинул взглядом остальных. – И всё же я продолжаю стоять на своём. Пока проклятие не побеждено, я считаю неправильным распыляться на то, чтобы решать проблемы простых людей и привязываться к ним. Ни по целесообразности, ни по соображениям морали. – Морали? — переспросил Кацумото. — Что ж, я не рыцарь, но признаюсь, мне столь же странно это слышать, как Рамильде или Солеру. Всё ещё не вполне понимаю, почему ты именно с моральной позиции считаешь неправильным помогать людям. – Я уже сказал: потому что именно проклятие — самая большая беда этих людей, — железные нотки в голосе Самерсета стали сильнее. — И нам нужно все силы бросить на её решение. Потому что маленьких проблем всегда будет больше, чем мы сможем решить, и этим мы не поможем людям, мы будем только оттягивать в бесконечность тот момент, когда их ситуация вообще станет поправима. – Но, брат, — вмешалась Рамильда со своего фланга, — даже если это так, то многие из тех, кого мы встретим, попросту не доживут до этого момента! – Равно как и десятки тысяч других проклятых по всему свету, — отрезал Лейтон, чуть повысив голос. — Они были обречены с первого дня, когда проклятие пало на эту землю! И люди в Лордране ничем не лучше тысяч и тысяч других таких же. Пусть их спасением занимаются те, у кого есть на это возможность, но наша задача — в том, чтобы спасти всех. Всех! Это очень простая математика! Я всё пытаюсь вам объяснить, что соображения морали и прагматизма здесь неразрывно связаны! Неужели вы этого не слышите?! – Мне кажется, я услышал вполне достаточно, — спокойно ответил Рю, чуть наклонившись к Самерсету и упёршись рукой в колено: сейчас он напоминал генерала на поле боя, дающего команду наступать. Его голос звучал ровно и решительно. — Когда ты заговорил про цифры, мне следовало бы согласиться с тобой: ты выводишь свою нравственную позицию из целесообразности, а это хорошо знакомый мне взгляд на вещи. Но мне мешает одно, Самерсет, — он поднял палец кверху. — За всё это время я не услышал ни одного убедительного довода, почему нам следует полностью замкнуться и игнорировать любые просьбы о помощи. Ты много говорил, теперь же позволь и мне кое-что рассказать. Он коротким, быстрым движением оглядел отряд и продолжил: – Поскольку все так или иначе открыто рассказали о том, что ими движет и почему, я считаю, что мне тоже стоит проявить искренность. Моё путешествие началось задолго до того, как я напрямую задался вопросом проклятия нежити. Я родился в стране, которую больше столетия разрывала на части феодальная междоусобица, и ей не было видно конца. Я рос, видя повсюду людей в бесконечной череде страданий, которую никто не был заинтересован прекращать. Они страдали, потому что все решения, оказывавшие прямое влияние на их жизнь, принимали те, на кого эти решения никак не влияли — и я сам был частью этой проблемы, пока у меня не открылись глаза. И когда я поднял флаг, провозгласив целью объединить страну под своей властью, я сделал это из желания полностью сломать существующую систему и вернуть людям возможность влиять на собственную жизнь. Годы спустя, когда я погиб за шаг до победы, я прозрел ещё раз и утратил возможность игнорировать проблему нежити, которую прежде мог удобно отложить на потом. И погружаясь в неё, я увидел всё то же самое: последствия плохих решений, принятых богами и людьми, на чью жизнь они влияли меньше всего. Результат ошибок, просчётов и непростительного пренебрежения людскими жизнями на поколения вперёд. Эти ошибки породили зло, проникшее до самых корней мироздания, и проклятие — лишь самое страшное из его проявлений, которое подкармливает всю остальную несправедливость, проистекающую из него. И поэтому сейчас моя цель — в том же самом: разрушить систему, в которой боги бросили людей на произвол судьбы. Открыть людям новый путь к свободе и прижечь эту гноящуюся рану калёным железом. Даже когда они разговаривали наедине, Рамильда не помнила столь звонкого пыла в голосе Кацумото. И столь же необычайно было то, как он обнажил свою душу: эта дверь никогда не открывалась больше, чем на щель для сквозняка. Теперь же самурай распахнул её настежь, и сквозь неё ревел настоящий тайфун. Годы долгих размышлений, откровений и формировавшихся убеждений обрушились на них в один миг. – Но одна вещь, — продолжал Рю, — одна вещь была понятна мне и тогда, и сейчас: ни один человек, который пренебрегает проблемами людей ради какой угодно высшей цели, не может претендовать на то, чтобы их спасти. Именно поэтому я считаю нужным помогать людям, когда этого требуют обстоятельства и наша совесть. Ты прав в одном: наша задача действительно важная и очень тяжёлая, — он вытянул палец в направлении Самерсета, и его голос зазвучал ещё жёстче. — Но когда ты исходишь из целесообразности, нужно быть последовательным. Нельзя одной рукой тянуться ко всеобщему спасению, а другой отталкивать от себя тех, кому спасение нужно здесь и сейчас. Если пренебрегать интересами людей вокруг, то когда речь зайдёт о всеобщей судьбе, мы не сможем принять верного решения, потому что привыкнем не считаться с их интересами. И тогда мы будем ничем не лучше богов, которые бросили людей в мире, где им придётся самим расплачиваться за ошибки небожителей. – О каких интересах ты говоришь?! — Самерсет наклонился вперёд, недоумённо и с вызовом глядя на Кацумото. — Или ты забыл, почему мы пришли сюда? Мы оба видели предостаточно, чтобы заключить, что проклятие — это источник зла, и оно должно быть уничтожено! Этому не нужно никаких лишних подтверждений! Или тебе было мало всех страданий, всей несправедливости, которую ты сам же видел?! – Более чем достаточно, — ответил самурай, не изменившись в голосе. — Я говорю о том, что если мы будем игнорировать любые просьбы о помощи, то ни я, ни ты не достойны носить венец спасителей. – Это не венец, это ответственность, — настаивал Самерсет. — И я готов принять на себя её всю — за все ошибки, все отказы, все несчастья, которые мы не сможем предотвратить! С чем нам нужно считаться, если всё и так очевидно?! Разве вы не видите, что это всё ради одной, самой важной цели, в которой ни у кого не может быть сомнений?! Ради того, чтобы вообще был шанс её достичь? Мы не можем ввязываться в местные проблемы не только потому, что это разрушит нас и однажды намертво остановит любой прогресс, но и потому, что так мы спасём гораздо меньше людей, чем могли бы! – Как интересно! — сказал Ксендрик. — Вот только мы пока умудрялись совмещать и прогресс, и договороспособность с местными. Интересно, с чего бы это?.. – А я скажу, почему, — самурай чуть изменил позу, как бы меняя угол атаки. — Это как раз хорошая демонстрация того, как мораль и целесообразность связаны между собой. Наша цель предельно ясна, но путь к ней может быть совсем не очевиден. Чтобы выполнить нашу миссию, нам нужны не только храбрость и сила воли — нам нужны союзы, ресурсы, друзья. Нам нужны те, кто будет готов нас приютить, дать убежище, снабдить оружием и расходными материалами, поделиться сведениями, даже помочь в бою, если придётся. Поэтому помогать людям — это не только наша моральная обязанность, это необходимость. – Как приятно наконец слышать голос разума, — полумечтательно произнёс Ксендрик. — Хорошо, когда кто-то понимает, что вести себя разумно и не настраивать людей против себя — в наших же интересах. Могу только подписаться под твоими словами, Рю, — он взглянул на самурая и уважительно склонил голову, приложив руку к сердцу. – С нашей задачей это как раз неразумно, — помотал головой Самерсет. — Мы не можем позволить себе никаких лишних задержек, и тем более не можем позволить людям использовать нас, потому что это станет началом конца. Я… – Понимаете, юноша, — прервал его Ксендрик, — дело в том, что всякий раз, когда я и Рю говорим вам про пользу хороших отношений с местными, про то, что это даёт нам доступ к информации и помощи, вы вместо этого предлагаете бросаться вслепую навстречу опасности, аргументируя это тем, что мы — нежить, которой, видимо, каким-то чудом не грозит опустошение, пока, дескать перед глазами есть цель и нет препятствий, — он саркастично пожал плечами. — Неужели вам не очевидно, что, бросаясь вслепую, мы рискуем не только сами умереть, но и, простите, наломать дров и закрыть для себя важные двери? – А я даже не буду с этим спорить, — уверенно отрезал Лейтон. — Я отвечу, что даже если так, нам всё равно не нужны такие союзники, которые нас используют, торгуются и уводят в сторону от нашей цели. Ты пытаешься выставить меня глупцом, Ксендрик, но я не идиот, я понимаю важность союзников — и я совсем не против того, чтобы принимать от людей помощь. Но это должны быть не те, для кого мы — просто удобный инструмент, а те, кто искренне, бескорыстно хочет нам помочь. Наша цель сама найдёт для нас союзников, и нам не нужно ради этого юлить и что-то из себя строить, надо просто громко заявлять о нашей миссии и совершать нужные шаги. А те же люди Дориана нам не союзники — они просто хотят использовать нас для своих целей, которые никак не сообразуются с нашей. Помогая им, мы только вредим себе. – Отнюдь, Самерсет, — помотал головой Кацумото. — И тут я отвечу тебе уже как политик. Союзники не падают с неба. Союзники приобретаются через репутацию, через долгое, старательное выстраивание доверия, выполнение обещаний, переговоры, компромиссы. Да, бывают случаи, когда тебе встречается тот, кто уже тебя искренне поддерживает, и ты даже прав: чем выше твоя репутация, тем больше таких людей. Но нельзя рассчитывать только на них. – А по-моему, наоборот, нам нужно быть очень избирательными в том, кого мы берём в союзники. Иначе мы просто позволим утянуть себя на дно, создадим сами себе противоречия на ровном месте и ввяжемся во что-то, о чём крупно пожалеем. И уж подавно потеряем цель из виду. – Нет, Самерсет, — следующую фразу он произнёс медленно и с расстановкой. — Союзниками не разбрасываются. Нужно знать, когда быть избирательным, а когда привлекать на свою сторону всех, кого можешь. И в нашем случае, с задачей нашего масштаба, нам непозволительно вставать в позицию, как будто это люди нам что-то должны. Наоборот: это мы должны их убедить, что наша цель стоит их поддержки. Без которой, напомню, мы её не достигнем. – Да и опять же, — снова вступил Солер. — Как бы ни было тяжело, нельзя просто бросать людей на произвол судьбы. Отказать, потому что не можем — это одно, но отказывать вообще всем? Отсюда один шаг до подлости. – Да и нельзя рассуждать о людях в каких-то цифрах, — почти с отвращением произнесла Рамильда, припомнив более ранний довод Самерсета. — Как вообще так можно? – А как ещё? — резким тоном спросил Самерсет. — Когда нужно принять решение, куда направить свои усилия, чтобы сделать как можно больше добра, что ещё поможет его принять, как не объективные цифры? – Послушай… Никто не просил этих людей оказаться у нас на пути, но они уже здесь! И раз так вышло, то за них мы тоже в ответе! Как бы ни хотелось как можно быстрее дойти до цели, нам нельзя растаптывать людей по дороге. Им нужно помочь подняться и показать, что ещё не всё потеряно! Вдохновить на то, чтобы поддержать нас, чтобы мы дошли до победы с попутным ветром за спиной. В этом путь настоящего рыцаря! – Нет, — почти прошептал Самерсет, качая головой в негодовании, — нет, нет, вы до сих пор не понимаете! Вы все возмущаетесь тому, что я призываю не тратить время на местные проблемы, и не слышите главного! — он почти кричал, но потом подался назад, хлопнул по коленям от фрустрации и продолжил уже спокойнее. — Позвольте же теперь мне рассказать вам историю. Знаете, чем я занимался после того, как обратился? Я защищал тайный приют для нежити в Асторе. Я двадцать пять лет был частью организации, которая держала несколько таких точек на юге королевства, — он ненадолго перешёл на совсем спокойный тон, показывая жестом, что поясняет контекст. — Она родилась как тайный кружок церковных диссидентов, рыцарей и юристов, а потом… разрасталась за счёт самых разных неравнодушных, которых медленно, очень аккуратно подводили к идее о том, что проклятым можно не только сочувствовать, но и помогать. И проклятые среди них тоже были, в том числе и я. Попал туда по цепочке случайных знакомств… В его голос вернулся прежний пыл — как пламя, сдерживаемое горном. – Мы искали людей с меткой, вырывали их из лап церковников, вытаскивали их из ада, в который превратилась их жизнь. Мы давали им убежище, прятали от охотников за нежитью, даже переправляли их за границу, если было необходимо. В Катарину, в Семиречье, даже на Великие Болота. Иногда вывозили целыми семьями! Мы подыскивали им общины, которые были готовы их принять, а если не находили, то распределяли по приютам и сами брались за то, чтобы обеспечить им хоть какую-то жизнь. Для очень, очень многих проклятых наша организация стала единственным лучиком надежды. За эти годы мы спасли сотни людей. Многих я сам помогал выручать, подчас с мечом в руках, и не вам мне рассказывать о несправедливости и страданиях проклятых, потому что я видел их больше, чем вы можете представить. Все мыслимые оттенки страданий и людской жестокости. Я видел людей, сломанных в пыточных, и клириков, которые устраивали эти пыточные в подвалах церквей. Видел детей, которых родители бросали в лесу или своими руками топили в озере. Видел, как вся деревня забивает камнями девушку, которая пала жертвой насильника, а потом вернулась к жизни. Видел, как страх перед проклятием использовали самые подлые мрази на свете, просто чтобы заполучить ещё капельку власти и право издеваться над людьми, — в словах Самерсета сквозила неприкрытая ненависть и годами копившаяся боль. — И речь не про шарлатанов, продающих фальшивые «обереги от проклятия» — нет, речь про школьных учителей, которые публично раздевали детей догола из-за подозрений на метку, и упивались их унижением. Про городских чиновников, которые выселяли из дома всю семью под предлогом того, что один из них обратился в нежить, а потом переписывали эти дома на своих родственников. Речь про священников и «блюстителей нравственности», которые промывали людям мозги и учили их ненавидеть и доносить на ближних. Я видел, как одни люди превращались в настоящих чудовищ, а другие смотрели на их зверства и стыдливо воротили нос, не делая абсолютно ничего. И от всего этого ужаса мы своими руками спасали проклятых — буквально вытаскивали из огня таких, как Анастасия. Мы положили на это все силы, которые у нас имелись. А что же в итоге? На каждую жизнь, которую мы спасли, найдётся десять таких, которые спасти не получилось. Тех, кто опустел вскоре после спасения, тех, кого не получилось вытащить, тех, кто так и не дождался помощи. И тех, до кого мы даже не могли дотянуться просто потому, что нас было мало. И знаете, что самое страшное? Мы приложили огромные, нечеловеческие усилия, чтобы спасти как можно больше, и я… я никогда не скажу, что все эти жизни мы спасли зря. Но людей, которые нуждались в нашей помощи, от этого не стало меньше. Их стало больше. Потому что мы не пытались покончить с проклятием — мы вообще не были уверены, что это возможно. Мы всего лишь помогали людям бороться с его последствиями, но в общей картине это абсолютно ничего не стоило. Эти последние слова прозвучали так, словно Самерсет достал их из самых тёмных глубин души, пропитанных отчаянием. Он выдержал паузу, чтобы перевести дух, и дать всему сказанному осесть в головах. – И только поэтому я вообще говорю о каких-то цифрах, — продолжал рыцарь. — О математике. Потому что она открывает беспощадную реальность: пока мы будем спасать десяток людей здесь и сейчас, ещё тысяча таких же где-то на свете будет страдать, и никто, совершенно никто им не сможет помочь. И когда ты, Рамильда, играешь в фаворитизм, настаивая на том, чтобы помогать лордранцам, я спрашиваю тебя: а чем они заслуживают этого больше, чем все прочие проклятые? – Я не играю в фаворитизм, брат, — ответила Рамильда обесцвеченным голосом. Она по-прежнему чувствовала несогласие с Самерсетом, хотя и понимала, что не может ему идеально возразить. В его последнем доводе была правда, с которой она не могла спорить, и она чувствовала, что Самерсет видел это по её лицу. — Я… всего лишь говорю о том, что раз уж так вышло, что они встретились нам по пути, нам нет причин быть жестокими. Нам нужно проявить сострадание и помочь настолько, насколько мы можем. Я попросту не готова отказаться от нашего рыцарского кредо. – И ровно поэтому ты не готова будешь по-настоящему сделать то, что должно, когда этого потребует жизнь, — слова Самерсета ударили по ней оплеухой. — Тебе важнее сохранить за собой образ рыцаря, чем реально помочь наибольшему числу людей. Четвёртого дня… — он внезапно горько усмехнулся, отведя взгляд, — ты меня знатно распекала там, у Дориана. Упрекала за гордость, — Лейтон снова уколол её голубой сталью своих глаз. — Прости, но я начинаю думать, что из нас двоих для тебя она важнее. Вы все, — он обвёл рукой отряд, — вы просто играете в добродетель, в политику, в «обычную жизнь», не задумываясь о том, что реально стоит на кону. Вы пытаетесь делать вид, что жизнь для нас не закончилась, что наша миссия ничего не меняет, а это похоже на безумие. Это похоже на опустелых, которые застряли в своём бесцельном посмертии. И поэтому я снова напоминаю: мы — мёртвые живые, взявшие на себя огромную ответственность. Каждый раз, когда мы решаем кому-то помочь, мы обрекаем десяток других на гибель и откладываем тот момент, когда мириады других людей с меткой проклятия перестанут страдать. И мы можем сделать только одно, чтобы помочь им всем: сделать так, чтобы чёрная метка навсегда исчезла с их тел и никогда, ни у кого не появилась вновь. И ради того, чтобы спасти всех, нам нужно отказаться спасать кого-то в отдельности, потому что иначе мы всякий раз сможем найти хороший, разумный, морально безупречный предлог отложить нашу миссию и кому-то помочь. У нас есть только один шанс вернуть этому миру возможность нормально жить. Поэтому, пока мы ещё помним про нашу цель, нам стоит уже сейчас оградить себя от ошибок — и спросить себя, каждому, действительно ли он готов отдать полную меру ради победы над проклятием. Вот вам мой законченный тезис. Снова тяжёлая тишина. Рамильда чувствовала себя на редкость неспокойно, а слова просто вращались в голове бесполезным клубком противоречий. Яростный протест против того, что казалось ей предательством рыцарских идеалов, её идеалов, просто не находил себе выхода. Она искала в лицах друзей какую-то поддержку, какой-то намёк на возражения — и видела, что некоторых так же тяжело приложил рассказ Самерсета и его посыл. Тишина грозила стать невыносимо оглушительной, когда первым заговорил Кацумото: – Значит, ты, Самерсет, настаиваешь на том, что нам нужно отказаться от идеи помогать другим? – Да, настаиваю. Начиная с того, чтобы отказаться от охоты на дракона — или, по крайней мере, ограничить нашу роль в ней, если мы не хотим нарушать уже данные обязательства. После чего взаимодействовать с местными жителями ровно в той мере, в которой необходимо для продвижения вперёд. – Тогда вот тебе мой личный ответ. Я действительно услышал от тебя разумное обоснование, почему нам нужно дать миссии абсолютный приоритет. Но этого обоснования для меня недостаточно. Во-первых, потому что мы не в том положении, чтобы брезговать союзниками, а во-вторых, что более важно, в своих целях мы должны действовать последовательно, чтобы не допустить фатальной ошибки в конце. Да, многие погибнут из-за того, сколько времени на это уйдёт, но спешка и одержимость убьёт наше дело куда вернее, чем осторожность и последовательность. – Для меня это всё было очевидно с самого начала, — произнёс Ксендрик. — Поэтому я просто соглашусь. Можно много рассуждать о нравственности, но в конечном счёте всё сводится к тому, чтобы не делать глупостей. Я всё сказал. – Значит, вы двое против, — сказал Лейтон с лёгкой усмешкой в голосе. — Что остальные? – Самерсет… — начала Рамильда. — Не буду врать, твои слова заставили меня о многом задуматься. Я, как и ты, хочу спасти как можно больше, и вовсе не намерена забывать о нашей цели. Но, несмотря на все твои доводы, я всё равно… не могу согласиться с тобой. Рю озвучил идею, которая для меня всегда была центральной. Я считаю, что добродетель требует от нас последовательности. И если мы работаем на то, чтобы спасти всех, мы должны спасать и людей в отдельности, если у нас есть на это возможность. Если мы претендуем на то, чтобы быть героями, то надо быть такими героями, которые протянут людям мечту на ладони. – Абсолютно согласен, — поддержал её Солер с лёгкой улыбкой. — Тем более что, как и сказал Рю, это действительно поможет нам в достижении цели. Мы ведь не можем попросту взять и отказаться от сострадания. – Верно, — Рамильда обозначила улыбку в ответ. — Ведь мы хотим не просто спасти мир — мы хотим спасти мир, в котором человек человеку — брат, а не волк. И если… если из-за этого наш путь станет длиннее, и множество людей погибнет, не дождавшись спасения, то это та ответственность, которую я готова на себя взять. Мы не всесильны, и пусть лучше на нашей совести не будет тех, кого мы могли бы спасти по пути, но не сделали этого. Самерсет со вздохом прикрыл глаза. Когда он снова взглянул на Рамильду, в его взгляде уже не было никакой надежды. – Значит, и ты тоже. – Выходит, так. – А вы, Солер? Габи? – Я уже своё сказал, — виновато улыбнулся Солнечный рыцарь. — От закрытого сердца до подлости — один шаг. А я, видите ли… делать подлость не привык. – И я тоже, — прибавила Габи, подняв взгляд на Лейтона. — Но, не скрою, мне… искренне жаль ваше доброе сердце, Самерсет. Я вижу, что вы всей душой желаете добра, но согласиться с вашим предложением… — она покачала головой, — не могу. Самерсет мрачно покивал. – А что вы скажете, сир Экберт? Рыцарь Бальдера снова будто выплыл из забытья: хотя и было ясно, что он внимательно слушал разговор, в нём он по-прежнему был больше наблюдателем, чем участником. – Как я уже упомянул, сир Самерсет, мне пока не пристало вмешиваться в споры и влиять на ваши решения. Но раз вы спрашиваете, я скажу. Как ни странно, я больше остальных согласен с вами в одном: став нежитью, мы утратили возможность жить по-прежнему. Тем более с такой миссией на плечах. Но, возможно, для кого-то из нас в этой жизни осталось больше смысла, чем для других. Уж точно больше, чем для меня: у меня нет другого смысла к существованию, кроме этой миссии. Тем не менее, на своём веку мы уже обожглись об идею преследовать цель любой ценой, а моё нынешнее состояние хоть и роднит меня с вами, Самерсет, но делает меня менее чутким. Поэтому в вопросах нравственности и нашего морального долга я больше доверяю суждениям ваших спутников, чем вашим. Убедившись, что Экберт закончил, Рю характерно развёл руками. – Кажется, ты получил свой ответ, Самерсет. Все сказали своё слово. – Что ж… — с досадой вздохнул Самерсет. — Мне очень отрадно видеть, что вы так едины в своём несогласии со мной. Но чего вы не видите, так это того, что вы тем самым сделали первый шаг к расколу своего единства, — лёгкие нотки сарказма исчезли из его голоса, и он снова заговорил с прежней серьёзностью, водя взглядом от одного спутника к другому. — И позвольте мне сделать последнее предостережение: сегодня вы выступили против меня, но это лишь первый случай в череде тех, которые однажды приведут к краху нашей миссии. Потому что вы продолжите вязнуть в местных делах и проблемах, продолжите играть в «нормальную жизнь» с людьми, которых мы встретим, у вас появятся свои конфликтующие интересы… и когда следующий из вас скажет: «Нам нужно идти развеивать проклятие», вы поступите с ним так же, как со мной. И этому циклу не будет конца, потому что никогда не закончатся все люди, которым мы можем помочь, никогда не закончатся дела, ради которых можно ещё раз отложить наш поход, и никогда не настанет точка, после которой мы сможем с чистой совестью сказать: «Всё, мы закончили, давайте возвращаться к задаче». Сегодняшний спор — это демонстрация сценария, который ждёт любого, кто останется верен цели и попытается напомнить о ней остальным. И пока мы этого не поймём… мы будем ничем не лучше опустелых. Он поднялся с места, как бы сваливая с себя бремя объяснений, которое упорно тащил весь вечер. Пока они говорили, небо почти стемнело, и фигура Самерсета бросала большую тень на полуразрушенные стены позади, высвеченные огнём костра. – Поэтому нам надо бросить этот путь, пока не поздно, — сказал он напоследок. — Пока у нас ещё осталось единство. – Боюсь, для этого тебе придётся предложить нам более весомые доводы, — снова развёл руками Рю. — Как видишь, этих оказалось недостаточно. Но ты не можешь пожаловаться, что мы тебя не слушали. – Я сказал всё, что мог, — пожал плечами Самерсет. — Теперь ваше дело, что делать с этим, — он поднял с земли ножны с двуручником, забросил их на плечо и медленно зашагал в сторону. — Я пойду подышу свежим воздухом. Благодарю, что выслушали. Бросив последний мимолётный взгляд на Рамильду, он вышел за пределы ротонды, направившись в сторону лестницы к акведуку. В повисшей тишине растворялся калейдоскоп отзвучавших слов, и только гул волшебного костра был аккомпанементом молчанию. Рамильда понуро опустила взгляд на языки пламени: на месте нервозности постепенно образовывалась сосущая пустота. Она оставалась при своём, но рассказ Самерсета и разлад с братом по ордену оставили тяжёлое впечатление. Экберт тоже растворился мыслями в костре, прикрыв глаза, а Габи вся поникла, обессиленно склонив голову набок. Рами задержала на ней взгляд: у неё было лицо человека, который только что всеми силами старался достучаться до кого-то и пришёл к полному разочарованию — то ли в своих силах, то ли в самой ситуации. Ксендрик выраженно кашлянул — не иначе, чтобы прервать неловкую тишину. – Что ж, — сказал он. — Это было интереснее, чем я ожидал. Но, впрочем… серьёзно? Ради этого всё затевалось? И, конечно, надо было под занавес напророчить всем погибель, трупы и вороньё. Кажется, кое-кому больше всех надо было остаться на моральной высоте, — он с усмешкой покачал головой, встал на ноги и направился в сторону их убежища. — Какой же фарс… – Я пойду тоже проветрюсь, — вздохнула Габи, поднявшись с места. — Что ни говори, но тема была важная. Она направилась в противоположную сторону от той, куда ушёл Самерсет. Солер почти тут же встал сам и в два шага догнал её. – Вы не будете против компании? – Нет, конечно, не возражаю. – Расстроились, Габи?.. – Да куда уж там, — усмехнулась клирик. — Расстроилась. Но вы не думайте, мне ведь ничего обидного не сказали, тут за другое обидно… И спасибо за заботу. Их удалявшиеся слова смешались для Рамильды в один поток. Несмотря на пустоту, она не могла избавиться от ощущения какой-то незаконченности. Поднявшись сама, Сванн устало повела плечами, будто сбрасывая с себя лишний груз, и обратила взгляд на Отчаявшегося. Мужчина сидел ошеломлённый, водя глазами от одного спорщика к другому с приоткрытым ртом, сложившимся в эту характерную улыбку с нотками безумия и предельного изумления. Полупустая фляга эстуса в руке завершала образ. Поймав взгляд Рамильды, он демонстративно вздохнул и молча покачал головой. – Что ж, такой вот вышел разговор, — пожала плечами Рамильда. — Не утомили вас? – Нет-нет, что вы, — запротестовал воин. — Это было развлечение хоть куда. Шутка ли, настоящий спор об идеалах! — он усмехнулся, описав глазами круг. — Такое запоминается. А главное, какие страсти, какие страсти!.. И все ещё ухитряются почти не перебивать! Знаете, незабываемые ощущения, — он улыбнулся ей самой ироничной своей улыбкой. – А какие же ощущения? — устало спросила Сванн. — Если по-честному? Вам это кажется… безумным? Отчаявшийся осадил себя, всерьёз вертя вопрос в голове и покачивая головой в такт мыслям. – Да знаете… не то чтобы. Нет, мне даже интересно было слушать все эти доводы, все эти немыслимые хитросплетения добродетели и прагматизма… Просто… — Отчаявшийся скривил рот, отведя взгляд, — для меня все эти материи ощущаются такими… чуждыми, — он снова посмотрел на Рамильду. — Ощущаешь себя как-то неловко в присутствии таких, прямо скажем, титанов, которые всерьёз рассуждают о судьбах человечества, о том, кого спасать, а кого нет… Берут на себя такие решения, что… — он неопределённо помотал головой. — Невольно удивляешься, что такие люди вообще есть. Редкие птицы — и все на одном насесте. Я не путанно объяснил? – Такие уж мы люди, — удручённо вздохнула Рамильда. Помотав головой, Отчаявшийся приподнял флягу эстуса в подобии салюта. – О нет, не подумайте, я не осуждаю, — он сделал маленький глоток и слегка улыбнулся. — Знаете, что мне это напомнило? Старые-добрые деньки, когда я был студиозусом в университете Лиссингема. Ах, эти горячие студенческие диспуты! Об этике, об универсалиях, о примате души против примата человечности… И декорации похожие: каменные залы и собрание начитанных идеалистов, у которых на лбу написано, что они живут ради некоей высокой идеи. Не хватает, пожалуй, только таверны, чтоб пойти туда после кафедры, насосаться вдрызг и продолжить спор! — он ещё раз поднял флягу и отпил из неё. — Ваш брат по ордену, конечно, тот ещё кремень. Так решительно и убеждённо говорить о человеческих жизнях… Одним словом, занятное зрелище. Рамильда молча покивала. Она понимала — действительно понимала, что он имел в виду. Но то, что для него оказалось зрелищем, для самой Рами так совсем не ощущалось. Пропасть, огнедышащая пропасть грозила разделить её с Самерсетом — и сердце звало её только в одну сторону. Она тихо вздохнула, собираясь что-нибудь сказать, но так и не нашла слов. Едва обозначив прощальный кивок собеседнику, она зашагала следом за Самерсетом, придерживая ножны с мечом. Тепло костра осталось позади, уступая ночной прохладе. Он обнаружился недалеко — на полпути к акведуку, где лестница делала изгиб на выступе скалы. Он стоял и задумчиво смотрел в небо, придерживая рукой перевязь с ножнами. Обернувшись на звуки шагов, он сдержанно кивнул Рамильде. – Самерсет… — произнесла она, приблизившись. Они встретились взглядами — ей приходилось смотреть снизу вверх — и с секунду просто всматривались в лица друг друга. — Я сожалею. – Я тоже, сестра, — устало ответил Лейтон. — Но я чувствовал, что к этому придёт. – Послушай… прости, если где-то давала повод думать, что сомневаюсь в тебе. Твоя история… — Рами отвела взгляд на звёзды и вздохнула, прежде чем снова заглянуть Самерсету в глаза. — Она тронула меня до глубины души. Я вижу теперь, что все твои действия, все помыслы — они выстраданы годами. И… – Ты тоже прости, Рами, — сказал Самерсет, почувствовав, что ей сложно подобрать слова. — Я зря обидел тебя, когда сказал, что гордость рыцаря для тебя важнее реальных последствий наших дел. Я знаю, ты… серьёзно относишься к вопросу добродетели. Мне не стоило ставить это под сомнение. Я просто… – Я понимаю. Тебе просто… важно знать, что я не отступлюсь. Верно? Самерсет покивал. Собравшись с мыслями, Рамильда продолжила: – Так выходит, ты… недавно от них ушёл? От людей, с которыми вы спасали проклятых. – Да. Уже больше года… — Самерсет нахмурился, поёжившись от налетевшего ветра, и вздохнул. — Тогда-то я и стал снова носить рыцарскую котту. Я понял, что надо что-то менять. Сделать больше, чем могут обычные люди. Четверть века в бесплодной борьбе… — он горестно покачал головой. — Всё это время я мог бы искать лекарство от проклятия… – Но ведь это не было зря. Ты спас тех людей, Самерсет. Это очень многого стоит. – Это никогда не будет стоить достаточно, чтобы перевесить страдания всех остальных, — мрачно ответил рыцарь. — И я очень не хочу, чтобы мы повторяли ошибки прошлого. – Мы не повторим, — заверила Рамильда. — Ведь наш путь правда неочевиден. Но каким бы он ни вышел долгим, мы всегда будем помнить о цели и продолжать к ней идти. И чтобы миновать все пропасти, расщелины и болота, нам нужен компас, не находишь? Компас нашей совести, наших идеалов, в конце концов. – Рамильда, я боюсь, мы уже совершаем ошибку, — почти прошептал Самерсет. — Мне бесконечно жалко и больно отказывать людям в помощи, но когда ты открываешь эту дверь, её всегда можно открыть ещё больше. Прямо сейчас ситуация ещё не катастрофична, но в будущем нам придётся кому-то отказать. И как нам определить, где будет безнравственным пройти мимо, а где нет?.. – В каждой ситуации отдельно. Да, мы можем ошибиться в своём суждении, но мы люди, Самерсет. И мы готовы быть за это в ответе. – Это только на словах легко, — погрустнел Лейтон. — Чем больше мы будем ввязываться, тем больше людей будут просить нас о помощи. Неразумно брать на себя ношу, которую мы не сможем осилить — она и без того тяжела. А с грузом людских проблем станет попросту неподъёмной. – Но такова ноша рыцаря, брат, — Рамильда почти с отчаянием заглянула ему в глаза. — Ты прав, это сделает наш путь стократ тяжелее. Но мы все это знаем… я это знаю… и я хочу спасти мир от проклятия так, чтобы потом не стыдно было смотреть в зеркало. – Это меня и беспокоит, сестра, — вздохнул Самерсет. — Ты хочешь спасти проклятых, ни в чём не изменив самой себе. Но с этой идеей легко заиграться. Потому что в финальной точке этой дорожки тебя будет ждать постулат, что не замарать руки — важнее, чем сделать правильную вещь. И когда тебе представится шанс спасти всех людей от проклятия, но не понравится метод, которым ты этого достигнешь, как ты поступишь тогда? – По совести, брат, — как можно мягче ответила Рамильда. — По совести. Потому что только так можно по-настоящему всех спасти. И если в самом конце пути я пойму, что ради блага одних надо растоптать жизни других, я развернусь обратно, потому что пойму, что этот способ был обречён с самого начала. Ведь я, пойми, я… — она на мгновение потупила взгляд. — Мне тоже страшно видеть, по какой дорожке идёшь ты. Потому что её финальной точкой будет идея о том, что любые средства хороши для достижения благородной цели. Но кто будет судья? Кто поручится, что цель действительно благая и правильная?.. – Последствия, Рами, — уверенно ответил Самерсет. — Последствия. И моё знание о том, что этим действием я покончу с проклятием, чья порочность не требует доказательств. Неважно, сколько раз нам придётся закрыть дверь перед людьми, какой груз принять на свою совесть, потому что в итоге проклятие исчезнет навсегда, и мы спасём гораздо больше на все годы вперёд. И ты не можешь это отрицать. – Не могу, — мрачно кивнула Рамильда. — Конечно не могу. Но какой ценой мы этого добьёмся, Самерсет? Неужели это стоит даже злодеяния?.. – Злодеяния? Нет. Но сделки с совестью? Абсолютно любой, — Сванн при этих словах почувствовала, будто внутри неё что-то оборвалось. — Не имеет значения, будет ли мир считать меня героем или подлецом, если я смогу избавить от проклятия все грядущие поколения. Видишь ли… для меня всё возвращается к нашей рыцарской клятве. Проклятие — это безусловное зло, мы уже это знаем. И я убеждён, что для борьбы с таким злом рыцарь должен быть готов принести в жертву любые личные соображения, включая совесть. Потому что иначе выходит, что рыцарь, поклявшийся быть героем для блага людей, ставит себя выше клятвы. – Но клятва — это не просто некая высшая истина, — парировала Рамильда. — Это продолжение того, как мы видим мир. И именно наша совесть — это то, что побуждает нас давать такую клятву. Это источник наших идеалов. И если мы откажемся от совести, чего тогда стоит наша клятва?.. – Жизней, Рамильда. Жизней, которых мы спасём гораздо больше, если решимся исполнить свой долг, чего бы это ни стоило. Потому что раз одна жизнь не лучше другой, то только количеством спасённых жизней можно измерить добродетель. – Но раз одна жизнь не лучше другой, чем тогда эти хуже? — Рамильда повела рукой в сторону. — Те, которые здесь и сейчас, у нас перед глазами?.. Для меня всё тоже возвращается к клятве. Ты прав, последствия важнее того, что о тебе подумают, но не это меня волнует. А то, чтобы, как сказал Солер, не совершить подлости. И рыцарь, принёсший клятву, должен слушать свою совесть всегда, даже если важность его задачи превосходит всё остальное. Он должен добиться цели, не оставляя людей в своей жизни за бортом. Помогая всем, кому может помочь, насколько хватает сил. Разве не в этом наше призвание?.. Тяжело вздохнув, Самерсет опустил голову, прикрыв глаза. Рамильда и сама поникла, чувствуя эту непреодолимую пропасть между ними, через которую ни один не мог перейти. Несколько мгновений они просто молчали. – Как же нам услышать друг друга?.. — с отчаянием в голосе спросила она. – Не знаю, — покачал головой Самерсет, снова взглянув ей в глаза. — Рами… Наша миссия — самое важное, что у нас есть. И она даёт нам решимость пройти до конца и не опустеть. Не скрою, мне… не столь важно, к чему в конечном счёте придут остальные. Отступятся ли они или нет. Но мы с тобой… — его голос впервые дрогнул, выдавая сокровенное. — Мы брат и сестра по ордену. Мы оба носим синее с золотом, и ты сама сказала: «Это навсегда». Я смотрел на Пурпурных Плащей и ужасался тому, какая судьба их постигла. Но мне не столько страшна гибель, сколько эрозия наших идеалов. Потому что за ней последует раскол, и если он нас ждёт… – Я тоже не хочу этого допустить, — в её голосе появилась дрожь под стать Самерсету. — Но я не знаю, как мне ещё объяснить тебе то, что я ношу в своей душе. Я никогда не смогу предать свою совесть. – Равно как и я — свой долг. Как я ни думаю об этом, как ни верчу твои доводы, ничто не может перебить для меня цену тех жизней, которые мы спасём, если развеем проклятие как можно скорее. – Неужели мы правда в тупике?.. Снова молчание. На такой вопрос никому не хотелось давать ответа. Особенно такого ответа. – Похоже на то, сестра, — вздохнул Самерсет, снова обретая решимость. — Нам стоит разойтись. Я боюсь за наше будущее, но надеюсь, ты поймёшь меня со временем. – Я многое услышала и приняла сегодня, — кивнула Рамильда, пристально глянув Лейтону в глаза. — Но… может, и ты тоже меня поймёшь? Я ведь тоже… совсем не хочу такого будущего. – Равно как и я. Но, боюсь, наши понимания клятвы слишком разошлись. – Выходит, мне тебя ничем не убедить? – Нет. Пока я не могу шагнуть тебе навстречу. – И я тоже. Она не отводила глаз, и на этом Самерсет просто молча ей кивнул. А потом, поправив перевязь с ножнами, без единого слова зашагал обратно к Святилищу, оставляя её одну на утёсе. Так, в гаснущем свете отгоревшего дня, двое рыцарей разошлись друг с другом, так и не преодолев зияющей пропасти. Рамильда не смотрела ему вслед. Теперь внутри осталась только пустота. Только ветер и звёзды — такие же холодные, как в первый день.***
Оставшись в одиночестве, Рамильда бродила из стороны в сторону вдоль края пропасти, не находя себе места. Тревога отказывалась уходить. Всё, что было сказано — всё, что произошло с Самерсетом… она сочувствовала ему, как никогда прежде, но казалось, разногласия между ними были непреодолимы. И если так, значит, рано или поздно это точно закончится плохо, ведь ни один из них не отступится. Самерсет будет вынужден пойти на уступки отряду, но до какой черты? Ведь как рыцарь она понимала: они с Самерсетом оба были из тех, кто предельно серьёзно воспринимал своё рыцарское призвание. Для них предать то, что они считали правильным, было всё равно что убить свою душу. И если Самерсету не удастся хоть как-то принять происходящее для своего внутреннего «я», то, следуя политике отряда, он будет медленно, по кусочку убивать свою душу. Потому что каждый раз над ним будет довлеть осознание, что они потратили ещё один день на то, чтобы кому-то помочь или выручить из беды, и из-за этого множество людей где-то на свете не доживут до избавления. Но и она не могла принять для себя его подход. Она понимала, что рано или поздно им придётся кому-то отказать, раз они пообещали не терять цель из виду. Особенно если про них многие узнают, и люди станут искать их помощи. Но наотрез отказать человеку в беде? Отказать тогда, когда у них есть возможность помочь? Для неё это значило убить свою душу одним ударом. И всё же… когда Самерсет говорил про цену промедления, про то, что проклятие всегда будет убивать больше людей, чем они могут спасти, он был прав. Он был прав, говоря про то, что они тоже обязаны всем этим неизвестным тысячам по всему свету, и их цель была именно в том, чтобы спасти всех — никак иначе. Всех, кого успеют. И раз так, логично было заключить, что чем быстрее они победят проклятие, тем больше людей спасут. Неужели ради этого действительно нужно было принести в жертву сострадание?.. Она знала, что не переступит эту черту. Никогда не предаст себя и свои убеждения. Но одна и та же мысль продолжала грызть её изнутри: неужто получалось так, что ей и правда важнее не запятнать себя, чем всех спасти? И раз так, имеет ли она вообще моральное право называться рыцарем и пытаться быть героем?.. – Рами, — окликнул её мягкий голос. Она обернулась и увидела Габи, стоявшую чуть поодаль с руками за спиной. Тепло улыбнувшись рыцарше, клирик подошла ближе. – Тебе грустно? — спросила она, чуть наклонив голову — в том же жесте, который часто использовала сама Рамильда. – Да, — тяжело вздохнула Рами. — И тревожно. – Что ж… я ещё не прошла ординацию, и ко мне обращаются «сестра», а не «матушка», — она с усмешкой развела руками, — но это не значит, что я не могу тебя выслушать. – Спасибо, — кивнула ей Рамильда. — Ты сама как? Хорошо поговорили с Солером? – Очень, — мечтательно улыбнулась Габи, опустив взгляд. — Чуткий он человек. Что ни говори, а приятно видеть подтверждение тому, что у кого-то доброе сердце. Что тебе верно показалось, — всё с той же улыбкой она посмотрела Рамильде в лицо. — Так что, как видишь, он помог мне, а я пришла помогать тебе. Что тебя тревожит? – Знаешь… мне кажется, между мной и Самерсетом возник водораздел. Такой, который я… не знаю, как преодолеть. Она взяла паузу, пытаясь подобрать слова, и Габи заговорила первой: – Тебе кажется, что между вами стена непонимания? Или тут что-то другое? – Другое. Мы поговорили с ним… Стены как раз нет — мы оба очень хорошо поняли друг друга. И в этом самое страшное: мы всё понимаем и видим, что не можем шагнуть друг другу навстречу… Он не может позволить себе остановиться и отложить миссию, а я… я не могу изменить себе и своим идеалам. – Понимаю, — сочувственно покивала Габи. — Очень хорошо понимаю. Я и сама не могу представить, как смогла бы найти силы бросить человека в беде… — прикрыв глаза, она тяжело вздохнула. – Что думаешь про всё это? – Что думаю?.. Мне… безумно жалко Самерсета, — болезненно поморщившись, Габи сжала кулак, поднеся его к сердцу. — В нём столько боли… столько боли, что он просто не может вынести её в одиночку. Он отдал всё, чтобы спасти как можно больше людей, и ему кажется, что все его усилия обратились в пыль. – Да, — мрачно кивнула Рамильда. — Потому он и следует своей идее так отчаянно, не жалея ни себя, ни других. Потому и ожесточился… – Ты знаешь… Он на самом деле не жесток, и ему совсем не всё равно, что люди страдают. Но сама мысль о том, чтобы бросаться в это море страдания, приносит ему столько боли, что он не может с ней справиться. Потому что… потому что однажды это его надломило. – Ты думаешь? Это… звучит очень правдоподобно. – Уверена. Он ведь искренне хочет быть героем — и решил, что может им стать, только если спасёт всех. И, видимо, для него невыносимы страдания тех, кого он не может спасти. И где-то… — она характерно тряхнула рукой, как бы силясь выдавить из себя стройную мысль. — Где-то между этими тремя точками зарыт корень его боли. – Ты, наверное, права, — покивала Рамильда, почувствовав ниточку надежды. — Как думаешь, если я… попытаюсь с ним поговорить, разузнать о прошлом, это поможет мне до него достучаться? – Очень может быть! — оживилась Габи. — Если кто и может заглянуть ему в душу, так это ты. Он явно тебя уважает, и поверь — все твои доводы ему далеко не безразличны. Это было видно. Попробовать точно стоит, ты только верь в себя! – Постараюсь, — протянула Рамильда, отведя взгляд. — Должна тебе сказать… с тем, чтобы верить в себя, у меня сегодня тоже не всё хорошо. Габи понимающе покивала, подбирая слова. – Тебя ведь не только Самерсет тревожит, да? Рамильда ответила не сразу. – Да. Я… даже не знаю, как сказать. – Просто попробуй. Покажи мне, что у тебя засело в сердце, а я помогу тебе это вытащить. Кивнув, Рамильда обратила взгляд к небу и шагнула в сторону, застыв невдалеке от края пропасти. Набрав воздуха, она сказала: – Мне начинает казаться, что мои мотивы не так уж чисты, как мне хотелось бы думать. Понимаешь, я… — она скривилась, почувствовав, что даже проговаривать это вслух было больно. — Я искренне хочу спасти от проклятия всех. Но мне… мне этого мало. Я… наверное, я хочу спасти такой мир, который стоит спасения, понимаешь? — рыцарь посмотрела Габи в глаза и почти тут же отвернулась. — Где сердца не станут чёрными… Это тот мир, за который я сражалась всегда. И мне всегда думалось, что раз так, значит, я сама должна вести себя подобающе. Решаться на добро, решаться на смелость, на сострадание… Она замолчала на мгновение, ища внутри себя такие слова, которые были способны описать её боль и тревогу. Габи терпеливо слушала. – И я знаю, — продолжила Рамильда, — это всё потому, что я хочу сохранить себя. Я всё ещё надеюсь, что для меня впереди осталась жизнь после проклятия. И я не хочу выйти на той стороне с чёрствым сердцем и озлобленной душой. А ещё я совсем… совсем не хочу жить в таком мире, который придётся спасать злодеянием, — её голос стал тише, а взгляд сам собой опустился к чернеющей бездне пропасти. — И мне всё кажется… мне кажется, что, может, мной действительно больше движет эгоистичное желание спасти себя. Ведь получается так, что моё желание — не в том, чтобы спасти как можно больше, а в том, чтобы не совершить зла, не запятнать себя. Выходит… своя чистота мне важнее? Может, Самерсет прав, и я просто избегаю настоящей ответственности? — она подняла взгляд на Габи. — И если так, то… может, я всё это время просто врала себе, что подхожу для этой миссии? Может, я действительно не достойна быть героем?.. Стояло ей озвучить этот вопрос, как внутри стало ещё тяжелее. Она поймала себя на мысли, что, наверное, в её глазах сейчас застыл крик о помощи. Глубоко вздохнув, Габи с мягкой улыбкой прикрыла глаза, как будто и правда распознала эту невысказанную просьбу, взглянула на Рамильду снова и заговорила: – Да, ситуация не из простых. Тем, кто критичен к себе, всегда тяжелее, чем свято убеждённым, да? — она чуть наклонила голову, продолжая улыбаться, глядя как бы искоса. — Твоё желание спастись совсем не делает тебя эгоисткой. Оно делает тебя человеком. Ты хочешь не просто спасти мир, но и сохранить себя — такую Рамильду, которая хочет спасти мир. Понятно сказала? — клирик мимолётно усмехнулась и посерьёзнела. — Ты хочешь выполнить миссию и остаться рыцарем, который никогда не бросит в беде. И нет в этом ничего порочного. – Да, но… — Рами судорожно вздохнула, почувствовав некоторое облегчение. — Что если Самерсет в чём-то прав, и ради нашей задачи надо быть готовым отречься от всего личного?.. Да, может, в этих желаниях нет ничего порочного, но что если этого недостаточно, чтобы поступить правильно? А я как раз и хочу поступить правильно. Я хочу… — она запнулась, не в силах выдавить из себя слова. — Я… – Ты хочешь быть героем? — помогла ей закончить Габи. – Да. – Я не думаю, что Самерсет прав, — покачала головой клирик. — Он забывает одно: герои — тоже люди. Они не такие, как все, но ничто людское им не чуждо. Знаешь, я убеждена — как и ты, как и Рю — что герой прежде всего не должен терять свою человечность. Именно это и позволяет ему стать настоящим героем. Так и знай. – Спасибо… — вздохнула Рами. — Я очень рада, что ты так считаешь. – Последовательность, как вы и говорили, — Габи снова улыбнулась ей и теперь сама обратила взгляд к звёздам. — Ты знаешь, в какой-то мере я даже завидую убеждённости Самерсета. Его внутренний огонь — он такой яркий, непреклонный… Он прав: невероятно сложно помогать людям, когда нуждающихся в помощи так много. Это правда сложно, тяжко, это выматывает… Но мне кажется, именно в этом — путь героев. В том, чтобы достигнуть цели и при этом остаться верными себе. – Пожалуй, — покивала Рамильда. — Мой папа говорил: «Остаться верным своей звезде». И я, наверное, всё лучше понимаю, что он имел в виду. – Это очень красивая фраза! — горячо согласилась Габи, переглянувшись с ней. — Да… Одним словом… не переживай. То, что ты про это беспокоишься, рефлексируешь, уже делает тебя достойной. И вообще… Самерсет неправ, но я уверена, что если вы двое придёте к согласию, вы сможете горы свернуть. Что ни говори, а одежды у вас обоих белые, — на лице у клирика появилась тёплая улыбка. – Белые?.. — переспросила Рамильда. – А, — Габи усмехнулась, — это отсылка к очень древнему религиозному тексту, который принято называть «Видение Элии Лаэртской». Он раньше был частью церковного канона — в очень давние времена — а сейчас считается апокрифом, так что неудивительно, что ты не слышала. – Очередной случай, когда Белый Путь редактирует священное писание, потому что какие-то места становятся неудобными? – О да! Текст не запретили, но в канонические книги его больше не вставляют, и церковь стыдливо запихивает его ногой под ковёр. Этот текст очень ранний, написанный во время Войны с драконами, когда Белый Путь только формировался, и не было ещё никакого «канона», никакой ортодоксии… прости, я тебя не утомляю? – Нет-нет, ты что, — замотала головой Рамильда, демонстрируя своё внимание. — Мне очень интересно! – Тогда хорошо, — улыбнулась Габи. — Кстати, это один из первых текстов Белого Пути, написанный женщиной — и это в то время, когда очень много где было принято считать, что со мнением женщины и считаться-то не стоит. Н-да, — девушка вздохнула, — когда-то наша религия продвигала идеи равенства и свободы: «И все, кто протянул руки к Пламени, облачатся в него, и не будет…» – «…Ни раба, ни свободного, ни мужеского пола ни женского», — проговорила Рамильда в унисон с Габи. – «…Ибо все равны перед Пламенем», — закончила клирик с огромной улыбкой на лице. — Да, спасибо тебе за это. Казалось бы, всеотец Ллойд, уже глубокий старик на тот момент, а такие слова… Так вот, про Элию из Лаэрта. Она писала в условиях, когда власти её страны по-прежнему подчинялись драконам, а Белый Путь был под запретом. Существовал в подполье, на тайных собраниях, а публичные казни сторонников Гвина были обыденным делом. Её текст — это своего рода «пророчество надежды» для единоверцев после жестокой волны расправ. Она описывает, что ей было большое видение, и среди прочего она видела… — Габи характерно раздвинула руки в воздухе, — большую процессию людей в белых одеждах, каждый из которых держал маленький огонёк на ладони. И вот она пишет так: «И если спросят меня: «Кто эти люди в белых одеждах и откуда они пришли?», то отвечу я: «Они пришли от великой скорби. Они прошли через боль и кровь и грязь земную, но через страдания свои обрели огонь истинный, не данный извне, но внутри рождённый. И пламя убелило их одежды, и дало им силу не убояться зла, ибо тот, кто пламя сам, не сгорит в огне». Габи выдержала короткую паузу, давая словам осесть в голове, и продолжила: – Понимаешь, что она имеет в виду? Она говорит, что те, кто так или иначе столкнулся со злом и не отчаялся, лучше всего способны с ним бороться. Это шествие в белых одеждах — это аллегория не только на мучеников, но вообще на тех, кто борется за правду, за свои убеждения, вопреки страданиям. Иными словами, на героев, — Габи характерно улыбнулась. – Очень точная аллегория, — улыбнулась Рами в ответ. — Мне… делает честь, что ты считаешь нас её достойными. – Более чем. А знаешь, что значит фраза о том, что они обрели «огонь истинный» — и не извне, а изнутри? – Могу только догадаться… полагаю, подразумевается, что людям не нужно никаких посредников, чтобы дотронуться до Пламени, до его идеи. – Именно так! Тезис абсолютно немыслимый для современной церкви, — клирик сокрушённо покачала головой. — Они считают, что люди заблудятся без пастырей, а пастыри тут только они. А на самом деле мечта о Пламени может сама тронуть кого угодно. Как ты можешь догадаться, среди церковных диссидентов этот апокриф достаточно популярен. У нас, еретиков, это что-то вроде своей аллегории: если про кого-то говорят, что у него «белые одежды» — значит, он не за догму, а за истину. Так что… — Габи развела руками. — Вот тебе моё честное мнение, что делает героя героем. Но… что молодой клирик может понимать в героизме, в конце концов?.. Настал черёд Рамильды улыбаться. – Габи, ты… мне показалось, или это не до конца сарказм? – Честно? Не показалось, — со вздохом кивнула Габи, снова сцепив руки за спиной. — Знаешь, в чём правда? Я искренне считаю, что нет ничего плохого в том, чтобы быть слабым. Просто делать лучшее, что можешь… Но мне этого мало, — она характерно улыбнулась, не размыкая губ. — Я тоже очень хочу быть героем. Делать больше, чем можно ожидать от человека. Но я… я так слаба… — клирик опустила взгляд, а потом посмотрела на небо с каким-то отчаянием во взгляде. — Мне всегда казалось, будто я хочу замахнуться на что-то, что мне не по плечу. Я не воин, я не владею оружием, я могу только проглатывать собственный страх и надеяться, что моё слово или мои чудеса сработают. И меня всё не покидает навязчивая мысль, будто я не достойна даже замахиваться на то, чтобы стоять с героями в одном ряду… – Но, Габи… ведь совсем не нужно быть мастером меча, чтобы быть героем! И ведь ты сама сказала: героям не чуждо ничто человеческое — значит, им не чужды и страхи, сомнения, слабость. А их нельзя убить, их можно только победить. – Да, я согласна, — покивала девушка, стиснув зубы и глядя в одну точку на земле. — В этом моя беда: у меня в голове уже есть все нужные мысли, и я с готовностью делюсь ими с другими, пытаюсь вдохновить… Знаю, что это правда… но не могу до конца принять их сама для себя. Мне всегда кажется, что я недостаточно сильна и смела, и жизнь как будто сносит меня течением… Когда я сегодня возражала Самерсету, я отчасти возражала за себя. И когда он сказал, что таким людям надо сначала спасти себя, а уж потом пытаться спасать других… не скрою, меня это страшно задело. – Габи, — Рамильда в сердечном порыве сжала ей плечо. — Прошу, не надо отчаиваться! Ведь героев и правда определяет их человечность! — их взгляды встретились, и Рамильда медленно убрала руку. — Слово может быть сильнее меча. И потом… я видела, как ты отважна в бою. Ты столько раз бросалась нам на выручку, что у меня язык не повернётся назвать тебя слабой. Нужно быть очень смелой, чтобы говорить правду, бороться с несправедливостью, и уж тем более чтобы сражаться безоружной! Но, поверь… важнее всего то, что ты сделала выбор остаться с нами. Сделала его, прекрасно зная, на что идёшь. И к чёрту даже опасность: ты прямо сейчас занимаешься тем, что спасаешь мою душу. И поэтому, глядя на тебя, я не могу сказать иначе: ты — герой, Габи. Самый настоящий. Габи судорожно вздохнула, глядя на Рамильду с тёплой улыбкой, а потом шагнула навстречу и нежно обняла её за плечи. Рыцарь заключила её в ответные объятия, поглаживая по спине. – Спасибо, — сердечно произнесла клирик. Отстранившись от Рамильды, она прикрыла ладонью половину лица, а потом отёрла веки. — Уф… Как же мне важно от тебя это слышать! Знаешь… всю свою жизнь… — девушка сглотнула слёзы. — Всю жизнь меня окружали люди, которые постоянно твердили мне, что надо быть тише воды ниже травы. Не возникать, не идти против ветра… Говорили, что я ничего не могу изменить, а значит, и пытаться не стоит. А я всё равно… «оставалась верной своей звезде», — она победоносно улыбнулась. — Но иногда этого мало. Когда в моей жизни появился отец Люциан, он буквально вернул мне крылья, потому что оказался первым, кто в меня по-настоящему поверил. И поэтому, когда вы меня приняли… это было настоящее чудо. Я ещё никогда, никогда не чувствовала себя такой свободной. Вы все пострадали от проклятия, и вы всё равно идёте своей дорогой, пытаясь удержать целый мир в своём сердце… Быть среди героев, которые тебя принимают… это чудеснейшая вещь на свете. Вы — моя сила. Чувства настолько переполнили её, что она попросту не смогла подобрать больше слов и снова улыбнулась Рамильде, разведя руками. Сванн и сама расчувствовалась, улыбнувшись в ответ. – Спасибо тебе за всё, Габи. Ты чудесный друг. И я счастлива, что ты с нами. – Знаешь, я, наверное, сформулировала, что хотела бы сказать Самерсету — и тебе тоже. Я думаю, наша задача — не в том, чтобы спасти всех, и не в том, чтобы спасти каждого… а в том, чтобы спасти всех, кого можем спасти. И если мы примем её для себя… я верю, мы дойдём до конца, не предав своё кредо. – И за эти слова тебе тоже спасибо, — кивнула Рамильда, чувствуя, как сердце вновь наполняется чувством надежды. — Солер чертовски прав: хорошо, что мы есть друг у друга.