Death — is the cry of corvine

— Подними глаза к небу, Джеймс, — спокойно, но с неким восхищением произношу я, указывая пальцами вверх, туда, где в вольном и счастливом полёте кружит стая птиц, — что ты видишь? Бывший Король лондонского криминального мира чуть отходит от меня, вглядываясь в светлое, безоблачное небо, наделённое такой изумительной красотой, что невозможно оторвать очарованного взора. Небо всегда великолепно в своём обличии, и неважно, в какое время суток: днём или же ночью, оно всегда будет привлекательным и хранящим свои самые страшные тайны. — Птиц, — меланхолично отвечает Джим, в тихой интонации которого слышатся и восхищённые нотки; увлечённо разглядывает «хранилище ушедших душ», приподнимая тонкую, аристократичную руку ввысь, будто пытаясь вывести на небе какие-то изображения, словно никудышный художник. Он угасает. Действительно это так. Он окончательно отдался влиянию безрассудства, когда произошел тот эпизод на крыше. Казалось бы, времени прошло предостаточно, однако, он всё же не смог противостоять безудержной силе безумия. Он всю жизнь был слаб. Он таким родился, таким и умрёт. А я, посланный для того, чтобы защищать его, буду оберегать ценой своей жизни даже теперь, когда он стал похож больше на несмышлёного ребёнка, чем на обычного человека из-за своих порой совсем нелепых выходок. Я должен его защищать, что же мне ещё остаётся?.. Зато он стал более мягок в отношении ко мне. Я, конечно же, не прирученный к такому ласковому обращению, сначала дико удивлялся этому. И всё же вскоре стало понятно почему. Но, что могу сказать совершенно точно, у меня нет этого странного чувства жалости к нему. По сути, как и ко всем другим. Жалость просто-напросто чужда моей натуре. Я не ухожу от него из-за того, что меня крепко связывают с этим сумасшедшим нити долга перед ним и, конечно же, нити привязанности. Не отрицаю того, что сильно привязан к нему. Всё-таки за семь лет преданности и полной отдаче в своём деле, я смог угодить в сети глупой сентиментальности. Но разве это уже так ужасно — быть привязанным к кому-то? Тем более к такому существу, как Джеймс Мориарти просто невозможно не отдать себя, свою жизнь в его птичьи когти, которыми он специально разрывал и без того измученную пытками жизни душу, заставляя её кровоточить болью. Но я привык. Я сумел абстрагироваться от неё. Я пережил столько немыслимых кровопролитий и больших потерь, перевидал столько ужасов, чего не многим удавалось почувствовать или узреть самим. Наблюдая за действиями Джима, я, тяжело вздыхаю, чувствуя свинцовую тяжесть на груди. Эта ноша скапливается во мне день ото дня. Её весьма сложно держать в себе. Так и хочется дать ей волю, выпустить из себя, резко распахнув двери души, так, чтобы улетела прочь, словно птица, парящая высоко в небесах. Жаль, что я этого не могу сделать. Ибо просто не знаю как. Мориарти продолжает производить в воздухе какие-то странные движения: то пытается поймать птицу; то за что-то ухватиться; то что-то рисует. Это не жуткое зрелище, нет, а скорее плачевное. Для любого другого, кто видит подобное впервые. Я же сталкивался и не с такими психическими расстройствами. Разве этим людям нужна наша жалость? Чем им помогут наши слезы, обжигающие кожу, словно горячий воск? Ничем, в этом-то вся и суть. Распознать маскированную (ларвированную) депрессию не так-то и просто. Поначалу понижается эмоциональный фон, начинается апатия и происходит уход от контактов с внешним миром, но и то не всегда. К тому же, человек с данным аффективным расстройством совсем не осознает, что его разум нездоров. Он просто не замечает в себе никаких изменений, даже кардинальных. Однако, ещё возможно и такое, что больной бывает убеждён в наличии у себя какого-либо редкого и трудно диагностируемого соматического заболевания, либо имеет какие-нибудь невротические симптомы. У Мориарти пока подобного не проявлялось. Но что, чёрт возьми, можно ожидать от безумца? Скрестив руки на груди, я заинтересованно осматриваюсь по сторонам. Безумно люблю это место: безграничное, светлое пространство, украшенное одинокими деревьями и рекой, где я чувствую себя на краю всей Земли. Это далеко за пределами шумного и пыльного Лондона. Здесь живёт умиротворение и надежда. Здесь воздух пропитан теплом и лёгкостью. До самой реки идти не так далеко, от силы несколько метров. Но Джим, кажется, нисколько не обращает на неё внимание. Им полностью овладели птицы. — А что ты ещё видишь, что чувствуешь, Джеймс? — Задаю тихий вопрос, смотря вдаль реки, на которой виднеются блестящие огоньки, загадочно переливающиеся на неярком солнечном свету. Природа невероятно волшебна, и я убеждаюсь в этом из раза в раз, периодически приходя сюда вместе со своим обезумевшим шефом, а иногда и без него. — Чистоту, — воодушевленно отвечает он, поворачиваясь ко мне в профиль, и я с ужасом замечаю, как сильно он потерял мышечную массу. Почти не питается. — И свободу, — доканчивает Мориарти, не спеша опуская руку, но не сводя взгляда с неба. Как горько осознавать, что ни чистоты, ни свободы, ему никогда не увидеть. Он — король темноты. И самый благоразумный выход из этой болезни — уход. Да, из жизни, несомненно. Так ведь будет легче нам обоим, не правда ли, мой сумасшедший гений?.. Но я не могу. Ведь я клялся его защищать. Когда угодно. Но не сейчас. Он снова молчит, что, впрочем, совсем неудивительно. Я крайне удивлён тому, что вообще могу его вытащить куда-либо за пределы города. Я не устал от этого. Ни капли. Просто прекрасно понимаю, что он чувствует, как бы перенимаю его боль на себя. Боль душевную и самую жестокую. Только ему сложно определить эти ощущения. Он запутался в сетях безрассудства, став ещё более беззащитным. О да, такая зверская болезнь способна вытворять разные чудеса… С чем я, честно говоря, только уже не сталкивался... Я вижу каждый чёртовый день, как его убивает данное заболевание, как он мучается, кричит, рвёт себе волосы и, полностью истратив ничтожное количество сил, наконец утихает. Но чтобы не происходило, я не чувствую никакой жалости к, осмелюсь сказать, существу, которому я полностью отдал себя. Довольно-таки забавно, не так ли? Но, как мне кажется, совершенно точно, я не смогу дойти до истины никогда. Где-то вдалеке слышатся глухо доносящиеся звуки птиц. Над нами вьются тёмной тонкой и грациозной линией стая то ли ворон, то ли каких-либо других представителей данного крылатого сообщества и издают характерные звуки. И я мгновенно теряюсь. Теряюсь эмоционально, душевно, но всё же пытаюсь совладеть с собой. Ведь нужно. Подобные одинокие места всегда нагнетали на меня странные ощущения, ведь в детстве я часто сталкивался с одиночеством. Но такие воспоминания, не раздумывая нужно гнать прочь, чтобы больше не возвращаться в ним. Но, однако, осадок, свинцом давящий на грудь, не исчезает. Джим смотрит на тихие, совсем бесшумные волны, обхватывая себя за тонкие и слабые плечи. Прежде он сделал несколько неуверенных шагов вперёд. Замёрз. Да, ветер заметно усилился, а он стоит в одной тонкой куртке. Я совершенно не задумался над тем, что нужно было взять какую-нибудь тёплую вещь. Но когда у него начинаются различные припадки, то об этом забываешь напрочь; в голове лишь одно: увезти его подальше от ужасающей обстановки, чтобы привести в более ли менее адекватное чувство. И в подобных ситуациях я привожу его сюда. На это место, полное загадочности и лёгкой красоты. Он сразу приходит в себя, ну, почти в себя. Однако буря приступа в нём утихает. — Идём в машину, Джим: ты замерз, — прикасаюсь к его плечу, продолжая оглядываться по сторонам и не желая прощаться с этим местом, — идём. Мориарти переводит на меня усталый, пустой взгляд, качая головой. В его глазах не осталось озорной прежней искорки, дьявольского огонька, так сводящего меня с ума… Всё ушло и опустело. Но уже привычно. Ведь пустота неизбежна. Джеймс продолжать слабо качать головой, чуть вздрагивая от моего прикосновения. Он не дикий, ему просто страшно. А это горе, самое настоящее горе, когда в тридцать с лишним лет на тебя находит неизлечимая болезнь, превращая в беззащитное существо, похожее на дите. Он-то продолжает существовать, как и прежде, ни о чем не догадываясь. Мозг сильно повержен и уже почти ничего не воспринимает. Теперь мне нужно определиться с тем, что делать дальше.