Достоинство джентльмена

За завтраком Кичжун полусонно пялился в окно, когда отец вдруг вспомнил нечто важное. — Кстати! Мне вчера Рэхван звонил. Помнишь же его? — Папа, твоего друга не было всего два года. Я же не аквариумная рыбка, — спокойно ответил парень, делая глоток чая. — А что? — Он завтра возвращается, так что я пригласил его в гости. Составишь нам компанию? — Конечно, — отставив пустую тарелку, Кичжун поднялся. — Я пошёл. Подхватив рюкзак, он выскочил за дверь и тут же обессиленно прислонился к стене. Ноги подкашивались, руки тряслись, а сердце так и норовило выскочить из груди. Его Рэхван возвращается. У прилежного правильного Кичжуна был один большой и страшный секрет: как бы странно это ни звучало, он был тайно, горячо и по уши влюблён в отцовского друга. Безнадёжно. Обожать Рэхвана он начал с детства — и было за что. Серьёзный и умный взрослый хён обратил на него внимание и разговаривал с ним, как с равным. Никому особо неинтересный до этого, Кичжун был просто в восторге. Хён научил его ездить на велосипеде, отвёл в музыкальную школу, первым оценив его вокальные данные, выслушивал его детские секреты, утешал, замазывая ссадины после драк с другими мальчишками. Именно хён научил его играть на гитаре. Детское обожание незаметно переросло в нечто большее. Кичжун вырос, но они по-прежнему были близки. Он всё так же мог доверить свои тайны только одному человеку, к которому был искренне привязан. Он светился от счастья, заслужив его одобрение. Ещё ближе их сделала музыка. Возможно, Кичжун бы так и не понял своих чувств, и всё было бы хорошо, если бы не один роковой вечер перед отъездом хёна. Тогда отец с коллегами устроили прощальную вечеринку, где прилично набрались. Удивительно, как они вообще смогли назвать домашний адрес. Кичжуну пришлось в одиночку разбираться с двумя пьяными телами: мама уехала к родственникам на выходные. Отец ещё был в состоянии добрести сам до своей кровати, а вот Ким Рэхвана Кичжуну пришлось почти тащить на спине. Всем было давно известно, что пить он не умеет, но всё равно при любом удобном случае его старались напоить. Кичжун сгрузил бесчувственное тело на кровать, однако не рассчитал силы и сам завалился сверху. Как всегда неуклюжий! Он напряг мышцы, чтобы подняться, но неожиданно почувствовал, как обнажённую из-за задравшейся футболки кожу спины обожгло прикосновением. Рэхван вдруг сильно и уверенно обнял его за талию, прижимая к себе. Кичжун замер, вдыхая аромат дорогого парфюма, перемешанный с запахом алкоголя и взрослого мужчины. Он слышал хриплое дыхание, ощущал, как расслабляется под ним чужое горячее тело, и чувствовал, что медленно сходит с ума. Почему вдруг стало так жарко? Почему во рту пересохло, а сердце готово выскочить из груди? Почему его тело реагирует? Кичжун чуть повернул голову, отстраняясь, и тут же снова замер, боясь пошевелиться. Губы старшего были прямо напротив его губ. Такие соблазнительные, пухлые и яркие, как у девушки. Если немного двинуться вперёд, то можно… Кичжун вырвался из ослабевшего захвата и одним прыжком оказался у двери. Только тогда к нему вернулась способность дышать. О чём он думал вообще??! Это неправильно! Так нельзя! Промаявшись ночь без сна, он принял решение забыть то, что случилось. Он тысячу раз сказал себе никогда больше не думать о таком — но всё было напрасно. Пытался отвлечься от мыслей повседневными делами — но в голове его был лишь Рэхван. Даже музыка не помогала. Кичжун винил во всём свой возраст, бунт гормонов, богатое воображение. Он стал рассеянным, и даже во сне не было покоя: каждую, каждую ночь ему снилось одно и то же — мягкие рэхвановы губы, которые словно манили, искушая попробовать их на вкус. В день прощания ему не оставалось ничего другого, как сослаться на плохое самочувствие, лишь бы не видеть Рэхвана. Кичжун не смог бы спокойно посмотреть ему в глаза после своих мыслей. Он отчётливо понимал, что больше не любил Ким Рэхвана как старшего брата, а любил по-другому. Хотел от него не только дружбы, но чего-то большего, и это пугало его самого. Почему он понял это только сейчас, когда хён решил уехать? Старший пришёл к нему сам. Кичжун с головой залез под одеяло, он боялся того, что может сказать или сделать, боялся выдать себя, боялся, что может разрыдаться и умолять не уезжать. Даже через все слои ткани он чувствовал успокаивающее поглаживание. Рэхван гладил его по плечу и говорил, что скоро вернётся к нему, и Кичжун даже не заметит его отсутствия. Велел побольше думать о себе и не забывать помогать родителям. Кичжун не двигался, пока не услышал, как хлопнула дверь, и машина отъехала от дома. После этого он решился вылезть из укрытия и вдруг увидел, что на полу стоит новенькая электрогитара, прислоненная к его кровати. Обещанный подарок на день рождения — значит, вернётся Рэхван не так скоро, как обещал. …И вот спустя два с небольшим года, а точнее — два года, три месяца и десять дней, он снова напомнил о себе. Вообще-то он переписывался с отцом и часто спрашивал о кичжуновых делах, но больше из вежливости, ведь ему лично он ни разу не написал, хотя у него и был адрес почты. Зря отец позвал Кичжуна на посиделки. В день встречи Кичжун вообще не выходил из своей комнаты и разучивал новую песню, аккомпанируя себе на гитаре. Сначала он мстительно решил сделать вид, что не слышит голоса отца, когда тот, наконец, его позовёт, но в итоге настолько погрузился в музыку, что перестал замечать мир вокруг. Так было всегда. Музыка захватывала его, унося в какой-то другой мир, отличного от этого, где время текло по-другому. И в этот мир его привёл Рэхван, показав все дороги и тайные места, где были только они вдвоём. А потом он его бросил, оставив одного, забыв об обещании. — Ты стал лучше, Кичжуни. Струна сорвалась, издав неприятный звук. Мелодия оборвалась. Парень медленно убрал гитару и, развернувшись, поднялся, внутренне готовясь к столкновению лицом к лицу с предателем, готовясь дать отпор. — Ничего себе! Сонбе говорил, что ты вытянулся, но чтобы настолько… — Рэхван улыбнулся своей теплой улыбкой и сделал шаг вперед, раскрыв руки. — Рад тебя видеть. Он проиграл, даже не успев начать бой. Кичжун не понял, как оказался в объятиях, как обхватил крепкую спину. — Я скучал, хён. Кичжун уткнулся носом в чужую шею. Слёзы, копившиеся всё это время, наконец, пролились, стекая по щекам и оставляя мокрое пятно на рубашке. Запах Рэхвана, такой родной, пробудил воспоминания, которые, казалось бы, должны были давным-давно стереться из памяти. Ничего не изменилось.