Достоинство джентльмена

Кичжуна мягко отстранили. Он хотел возмутиться — он ведь так мечтал об этих тёплых и родных объятиях, но когда с его круглых щёчек нежно стёрли мокрые дорожки слёз, из головы вылетели последние мысли. Любимое лицо было так близко, всего в каких-нибудь десяти сантиметрах. Кичжун осознал, что отвык от красоты старшего; на некоторые время он просто забыл, как дышать. Он замер, наслаждаясь внезапной близостью. — Ты всё такой же плакса, — мягко поддел Рэхван, чуть взъерошив аккуратную прическу младшего. — Ничего подобного! Просто у меня аллергия, — шмыгнув носом, парень был готов потереться об эту руку, трогающую его волосы. Тут он вспомнил, что вообще-то обижен на хёна, и снова сел на кровать, прикрываясь гитарой, перебирая струны, настраивая… настраивая себя. — Я рад, что тебе пришёлся по душе мой подарок. Ты стал лучше, хотя всё так же торопишься. Кичжун лишь фыркнул, надув и без того пухлые губы, и наклонился, уделяя всё своё внимание гитаре, словно не замечая того, кто присел рядом. Ему почти удалось игнорировать тепло, исходившее от мужского тела, но когда его заключили в кольцо рук, а длинные рэхвановы пальцы легли поверх нервных кичжуновых, дыхание перехватило. Сердце, казалось, остановилось на мгновение, а потом забилось в бешеном ритме. — Ты здесь слишком сильно пережимаешь, и струна звучит грубо, расслабься, — чужое дыхание обожгло ухо. Кичжун слишком резко повернулся, чуть не столкнувшись с Рэхваном лбом. Очень близко — так же, как в ту ночь. — Не отвлекайся, — не поднимая взгляда, бросил старший. Именно в такие моменты Кичжуну больше всего нравилось наблюдать за ним. То как он прикрывает глаза, как красиво падает тень от густых ресниц, как губы тихо напевают незамысловатую мелодию, как мужчина полностью отдаётся делу. — Почему вы не стали заниматься музыкой? — вырвался у парня вопрос, который уже давно не давал ему покоя. — У вас талант. — Взрослая жизнь — отстой, — улыбнулся Рэхван; улыбка его вышла слишком грустной. — Подрастёшь — поймёшь. Кичжун знал, его семья осталась без кормильца, и эту роль на себя взял тогда ещё студент Рэхван. Ему пришлось слишком рано повзрослеть, он был вынужден поддерживать свою мать и двух младших сестер. Об этом как-то проболтался отец Кичжуна после очередного корпоративного ужина. — Не будем о грустном, — мужчина поднялся и шагнул к двери. — Ужин готов, все только тебя ждут, пойдём. Хоть Кичжун и собирался играть недотрогу, но в голосе хёна слышалась грусть, так что младшему захотелось обнять его и сказать, что всё хорошо (но он так сделать не мог, конечно), поэтому он тут же отложил гитару и последовал за ним. Вечер проходил спокойно, в домашней обстановке. Отец с матерью закидывали Рэхвана вопросами, больше интересуясь, не болел ли он, хорошо ли питался. Неудивительно — они относились к нему, как к сыну, очень ценили его заботу о Кичжуне и были спокойны, что у их ребенка есть «старший брат», который всегда присмотрит и защитит. Вот и сейчас они завели разговор о том, как Кичжун скучал без своего хёна, не забыв упомянуть, что он всегда считал Рэхвана примером для подражания. Щёки Кичжуна горели от смущения, но он не отрицал ничего из сказанного, ведь это была правда. Не хватало лишь одной детали — он его любил, и не как брата (об этом ему пришлось умолчать). В основном, говорили взрослые, поэтому без стеснения парень разглядывал объект своей любви, подмечая произошедшие с ним за всё это время изменения. Он определённо стал ещё красивее и притягательнее. Даже интересно, почему он до сих пор одинок… Для Кичжуна, конечно, это был огромный плюс, но неужели не нашлось никого, кто бы оценил его доброту, его привлекательность, его таланты. А может… нет, мечтать, что Рэхван хранит ему верность, лучше не стоит. Это совсем бредом попахивает. Незаметно стрелки на часах перевалили за полночь. Взрослые изрядно выпили, и родители убедили гостя остаться с ночёвкой (хотя дом его находился минутах в десяти отсюда). Кичжуну наказали убрать со стола и вымыть грязную посуду, с чём он с легкостью и справился. Он собирался тоже лечь, но по пути в спальню всё-таки не удержался и тихонечко присел перед диваном, где спал Рэхван. Подоткнув одеяло, Кичжун легко провел рукой по любимому лицу, удивляясь, как можно быть таким прекрасным — даже во сне. — Я люблю вас, хён, — тихо прошептал он, слыша только стук собственного сердца, а потом наклонился ближе и коснулся губами таких желанных, но запретных губ, преследовавших его в бесчисленных снах.