Гул проводов

      Незримый призрак питается снами. Однажды он уйдёт, и после него ничего не останется. А пока — дери, дери когтями моё сердце. Напоминай, что оно у меня ещё есть. Шепчи мне чёрные баллады, чтобы я не захлебнулась от тишины, обступившей меня.       Настигло ли письмо адресата? Тогда, той ночью мне казалось, что мне стало легче. Но я ошиблась. Стало только хуже. Теперь лицо Марка было обезображено, ухмыляющееся мерзкое чудовище смотрело на меня из зеркала. Я потеряла счет дням, отвечала на вопросы врачей машинально, лекарства, пока никто не видел, смывала в унитаз. И чувствовала, как я таяла, словно ледяная статуя, сгорала, как вампир на солнце. В минуты наибольшего моего отчаяния бес хохотал, как безумный. У него были глаза Тома — в них так же было невыносимо смотреть.       Забавно, что Элли становилась всё более радостной, хотя угасала, как я. Только угасала она по-другому: светло, тихо, как последний солнечный лучик, как лунный свет, как утренняя звезда. Иногда она казалась мне совсем прозрачной, и я боялась, что если дотронусь до неё, то схвачу воздух.       — Не боишься? — спросила я.       — Чего не боюсь? Вообще-то я много чего боюсь, — она больше не тараторила. Она говорила тихо, нежно улыбаясь. Как смертельно больной ребенок, уже смирившийся со своей участью, — Кусачек, часов, рассвета…       — Я имею ввиду, ты боишься уходить? Это ведь навсегда. Ты больше никогда не вернёшься и не станешь прежней.        — Я уже всё решила, — устало объяснила она мне, словно непонятливому ребенку, — Я не боюсь. Честно говоря, больше я боюсь остаться.       Мне стало печально от её слов. Она уйдёт, и следы её зарастут полынью. И я более, чем уверена, Ворон будет следовать за ней неслышными шагами, покорный слуга и неукротимый воин. Без неё станет одиноко.        Я всех теряю, кого-то отталкиваю, кто-то сам уходит. Девочка, приносящая несчастья и разрушающая всё, к чему прикасается. Толстая подруга, Марк, Том, Леа, Элли. Я должна пройти одна веревочный мост, свешенный над пропастью. И у этого моста нет ограды. Если я оступлюсь, то никто не схватит меня за руку. И я буду падать в одиночестве. При мысли об этом мне хочется отчаянно хохотать, потому что слёзы давно закончились.       Тем временем приближался Ночь, Когда Все Двери Открыты. Точнее, Хеллоуин. Обитатели с нетерпением ждали эту ночь. Ночь сказаний и прогулок в иные миры, ночь, когда возвращаются навсегда ушедшие. Ночь, когда между Иными и нами (ими?) различия исчезают. В эту ночь несуществующий мальчик ждал своё возрождение, украшая цветами крыльцо. Габриэль предвкушала долгий путь в заветные дали, рисуя двери на стенах. Ворон схватившийся тонкими руками за черные прутья решетки и Поступь, томившаяся в тесной палате, глядели в лоскутное небо, прощаясь с прохладными бусинками росы и малиновыми закатами.        Может, тогда мы встретимся, мой потерянный Друг? Может, тогда слова, томящиеся подобно птицам в клетке, наконец вырвутся наружу? Словам предначертано быть сказанными, мыслям быть понятыми. А мне — кричать твоё имя в бесчувственное лоскутное небо.       — Интересно, если протянуть руку, я схвачу их?       Ворон попытался просунуть руку сквозь решетку.       — Кого?       — Облака. Какие они на ощупь?       — Мягкие. И мокрые. Это же сгустившиеся капельки воды. Глупые вопросы ты задаешь.       — Все вопросы глупые. Но если бы мы их не задавали, мы бы так и остались ничего не знающими глупцами.       — А мы итак ничего не знающие глупцы. Сколько бы книг не прочли.       Эта ночь была особенно тиха. Всё замерло в предвкушении Ночи, Когда Все Двери Открыты. Даже звезды будто подпрыгивали от нетерпения.       — Держать ворону в клетке — это верх идиотизма, ты не находишь?       — Пусть держат. Они могут запереть моё тело, но не моё сознание. Я всё равно убегу. Так что пусть поят меня ядом, сколько влезет.       — Иногда мне кажется, что ты и есть самая настоящая Иная, — сказала Габриэль, свесившись с кровати головой вниз. Она красила губы ярко-красной помадой, которую откуда-то стащила Элли, — Ты пройдёшь Инициацию.       — Чью?       — Знающей, — рассмеялась Габриэль.       Первый лучик солнца прорезал утренние сумерки. Чары исчезли, мы вновь обычные пациенты психиатрической лечебницы. Проснулась Элис и начала гундеть, что её до сих пор не выписали.       — Осенью тут у всех обострение, — тихо сказала она мне, — А перед Хеллоуином ещё хуже.       В столовой вновь подавали кашу и сыроватые котлеты. И жирный (!) чай. Я сидела в одиночестве. Элли уже поела и куда-то ускакала. А Элис с утра кашляла и пошла к дежурным медсестрам. Габриэль подсела к девушке на инвалидной коляске, с синими короткими волосами и челкой до середины лба. Ко мне подсел парень, рисующий половые органы. За руку он притащил грозного вида девушку.       — Освоилась тут, Задающая Тупые Вопросы Невообразимая Тупица С Волосами, Похожими На Солому? — он отпил глоток от кружки с жирным чаем и принялся за набросок с женскими половыми органами.       — Ты всё-таки запомнил? Вот делать тебе нечего…       — А чем тут ещё заняться? Только рисовать половые органы и спорить с санитарами, — он тыкнул локтём в девицу, — Её зовут Жюли. У неё индейские корни, но родилась она во Франции. Хранит 200 пар носков.       — Приятно познакомиться, — любезно сказала я, — Меня зовут Сандра.       Девушка так злобно зыркнула на меня, что я втянула голову в плечи.       — Привет, бабуиновая задница, — она ослепительно улыбнулась, — Приятно познакомиться, пошла ты ко всем чертям собачьим.       — Это ещё чего за дела? — я закатила глаза.       — Это она всегда так, не злись на неё. Она просто хотела сказать, что рада познакомиться.       — Прошу меня извинить, тупая ты свинья.       — Это даже забавно, — глупо хихикнула я.       — Ничего забавного нет.       Я взглянула на рисунок. Он так быстро его закончил?       — Это чьи?       — Твои.       — Ясно.       — Я ещё нарисовал того придурка, но он выбросил и наорал на меня. Ну, придурок же, что с него взять.       Я покосилась на календарь. Всего одна неделя. А потом я увижусь с тобой. Надеюсь.