***
— Скучаешь? — Да. — Хочешь, стих про ворона почитаю? — Эдгар Алан По? — Да. — Ты думаешь, он меня успокоит? — Нет, если не любишь страдать. — Тогда зачем предлагаешь? — Просто люблю депрессивные стихи. Он смотрит на меня. Широкий лоб. Черные волосы. Серые глаза. Похорж на мрачного поэта. — Ты поэт? — Нет. — Музыкант? — Нет. — Художник? — Нет. Я шью. — Чегооооооо? — я сложила губы в трубочку, как Клэр недавно. — Тебя что-то смущает? — Ну, ты… — Парень? — Любишь Эдгара Алана По. И шить. О’Кей. — Я вообще разносторонняя личность. У меня 11 котов. Правда, 10 из них живут у друзей. Но это всё равно мои коты. — О. — А ещё у меня 100 ручек одинакового цвета. Я веду им учет. Я могу писать только ручкой светло-голубого цвета. Самый тонкий стержень. — А у Жюли 200 пар носков. — Нифига себе. У меня только 189. — А попал сюда, потому что не смог сшить шарфик и психанул? Или потому, что пытался кого-то заколоть ручкой с самым тонким стержнем? — Смешно. Ты смешная. У тебя даже почти получилось меня рассмешить, — парень внимательно заглянул мне в глаза, — На самом деле я попал сюда, потому что пытался сигануть из окна, — он пожал плечами, — А потом обнаружилось, что у меня ещё пограничное расстройство личности вместе с неврозом в качестве добавки от дяди, которого выперли из медицинского факультета. Хотя он мнит себя первоклассным доктором. — Когда ты попал сюда? — На прошлой неделе. Или нет? Не помню. — А почему я тебя не видела? — Так меня совсем недавно выпустили из заточения. А до этого держали в вонючей маленькой комнате и кормили кашей с таблетками. И постоянно пялились. — А почему ты хотел покончить с собой? И почему ты сейчас так спокойно об этом говоришь? — Пьяный отец явился в мою школу посреди урока и заявил, что я ублюдок и родился от сношения моей, цитирую, шлюхи-мамашки с каким-то латиноамериканским уродом, конец цитаты. И что надо было меня выкинуть на помойку. И что я мусор. И что я генетический шлак. И что я тупой червяк и сопляк. И что он убьет мою мать. А потом пытался задушить. — Жестоко. — И не говори. А спокоен я так потому, что меня напичкали нейролептиками. На самом деле внутри меня бушует буря. А вот увидь ты меня в те критические минуты, когда моя жизнь висела на волоске, ты бы убежала от меня, сверкая пятками. — Не убежала бы. Я тоже такая. — О, клево. — Ладно, удачи тебе. Ты милый. Кстати, запомни хорошенько: пока ты чувствуешь боль, есть шанс спастись. Хуже всего, когда её нет. Я ушла в свою палату, чувствуя его взгляд на своей спине. Надеюсь, он послушал меня. А может, принял за выжившую из ума девку. И вид у меня был соответствующий. Вот черлидерша бы обрадовалась! Наконец-то я ей не соперница. Да вот только смысл? Марка-то больше нет. А потом были фиолетовые сумерки, заледеневшая земля, сморкание девочек, белые кружки с мутным кофе, игра на гитаре и укулеле, безвкусные песни, пресная еда, скрипящие половицы и блестящая плитка. И нестройный хор из юных голосов. И лекарства. И ароматные белоснежные халаты. Три дня. Два дня. Один день. Я считала секунды, уставившись на гигантский циферблат часов в общем зале. Хорошо, меня выпустят. Дальше что? Куда я пойду? Зачем? Всё бессмысленно.***
— Если бы ты спохватилась раньше, тупица, то всё было бы нормально. Чем тебе Марк не угодил? Нормальный мужик. Лучше этих хлюпиков мажористых, которых ты называешь интиллигенцией, — последнее слово отец с отвращением сплюнул. — Ты же сам бухал, как гребаная свинья! — кричала мать, — Тупая, жирная, вонючая свинья! Всю жизнь мне испортил! Я вообще не хотела рожать от тебя! Я бы могла убежать с Майклом, и мы бы зажили счастливо в Лос-Анжелесе! И тут этот ребенок! Ненавижу тебя, ублюдок! — Да уж, с такой-то мамашей не удивительно, что у неё поехала крыша! — У неё ведь и твои гены есть, гены конченного алкаша, которого 5 раз увольняли! Ты ведь колотил её, как боксерскую грушу! У тебя всё сводится к насилию! — А у тебя к истерикам! Я сидела, потупив глаза и сжав пресловутого прокуренного мишку. Я привыкла к их ссорам. И к тому, что они всё время говорят обо мне в третьем лице, когда я рядом, тоже. Как и к тому, что они всегда спорят друг с другом, что для меня лучше, не спрашивая моё мнение. — Вы не видите своей проблемы? — спросила психиатр, — Почему бы вам не понять, что ваш ребенок — это личность со своими чувствами и переживаниями, а не кукла? Каждое слово, сказанное вами, надолго оседает в ней. Вы считали её проблемой — она и выросла проблемой. Вы считали её пропащей — она стала пропащей. Вы считали, что от неё одни неприятности — она и стала учинять вам их. Хоть раз спросите у неё, чего она хочет. — Ну и чего ты хочешь, Сандра? — оба родителя уставились на меня. — Я… — растерялась я. — Расскажи им о своих чувствах, Сандра, — сказала психиатр, — Повтори им то, что говорила мне. — Я хочу… Я хотела сказать «ничего», но в последний момент передумала. — Я хочу уехать отсюда. — Очень смешно, Сандра, — сказала мать. — Куда же ты хочешь уехать? — спросила психиатр. — Куда угодно, — ответила я, — Сесть на ближайший поезд и рвануть отсюда. — Сандра, будь посерьезней, — нахмурилась мать. — А я серьезна. Я хочу к морю. — В новый год? Ты издеваешься? — Тогда это будет самый лучший новый год. — Я не собираюсь всё бросать, чтобы сопровождать тебя. — А я и не просила. Я одна поеду. — Поехать куда-то и развеяться — отличная мысль, — кивнула психиатр, — Это поможет ей расслабиться, провести время наедине с собой и всё обдумать. — Могу отпустить только в соседний город, — мама скрестила руки на груди. Обьятия. Поцелуи. Сара кружит вокруг меня на коляске. Клэр кланяется мне. Шляпа, как и следовало ожидать, не спадает. — Прощай. Что-то мне подсказывает, что следует говорить именно «прощай», а не «до свидания», — говорит Клэр. — Если кто-то назовет тебя психом, скажи, что сейчас сделаешь из его кишок шарфик, — сказала Сара. — Ешь, — говорю ей я, — Кушать необходимо для поддержания здоровья. А ещё это приятно. А ещё это отличнвый способ провести время с друзьями вместе. — Да я поняла уже, — грустно улыбнулась Сара. Я иду по коридору. Такое чувство, будто я здесь впервые. Только теперь я живая. И мне грустно. — Уже уходишь? — грустно спросил подошедший парень с ПРЛ. — Да. Птичку выпустили из клетки. — Птичка рада? — Птичка пока не знает. — Буду скучать, — неожиданно сказал парень, — Кстати, меня Дейл зовут. — Сандра, — мы пожали друг другу руки, — Знакомимся на прощание. У нас всё не как у людей. Мы оба рассмеялись. И разошлись, каждый своей дорогой. — Эй, танцовщица! — ко мне подбежал кудрявый парень в сопровождении волосатого и парня с бусинками, — Сумки, грустный вид. Если собрать все детали паззла, то можно придти к выводу: тебя выписывают. — Сенсация! Эрик умеет думать! — подхватил парень с бусинками, — И не такое случается в самую холодную зиму. — Жалеешь, что уходишь? — спросил парень с рисунками на руках, — Когда меня выписывали, я сначала радовался. А потом грустил. А потом был готов на всё, лишь бы оказаться снова здесь. — Я больше не вернусь, — я с трудом выдавила из себя улыбку. — И правда, — сказал волосатый, заглянув мне прямо в глаза, — Больше не вернёшься. — Мне будет вас не хватать, парни, — сказала я, — Мы круто потанцевали тогда. — Точняк! — согласился Эрик, — Но я всё равно танцевал лучше. — Давай, уходи, — подтолкнул меня парень с бусинками, — Сейчас вцеплюсь в твою юбку и буду реветь, как стадо оленей. Как тебе такое понравится? — Но я в джинсах, — удивилась я. — Ну, за воображаемую, невелика разница, — махнул рукой парень с бусинками, — Главное, никогда не забывай сжигать мосты, когда уходишь. Я повернулась к ним спиной и пошла в сторону гардероба. Меня так и подмывало повернуться, но я знала, что тогда захочу остаться. Ухожу. Навсегда. Скрываюсь за горизонтом. Надеваю пальто, накидываю на плечи рюкзак. Вокруг меня родители забирают счастливых детей. Или не очень счастливых. Рядом ребенок ревет. Женщина разговаривает с кем-то по телефону. Мальчик лет 13 лазает в телефоне. Открываем дверь. Меня обдает морозной утренней свежестью. Непривычно. Хочется спрятаться. Вокруг сверкает снег. Деревья качают ветвями, сбрасывая снег. Сверкают сосульки. Солнце светит, но не греет. Стоило мне переступить за порог, как я погрузилась в звуки улицы. Шум машины. Визг тормозов. Ругань грузчиков, доставляющих что-то. Лай собак. Мы идем по заснеженной дороге. Мимо нас проезжают машины. Меня чуть не обрызгало водой. Где-то каркают вороны. Мне холодно. Я дрожу. Щеки, нос и кончики пальцем онемели. Под припаркованной машиной прячется кошка, жмущаяся к её колесам. В окнах кое-где горит свет. Я вижу мелькающие тени в них. Откуда-то пахнет макаронами. Инспектор оштрафовал неправильно припаркованную машину. Хлопает автоматическими дверями супермаркет. Из ларька раздается ругань на испанском. Подростки слушают музыку в динамике и громко хохочут. Мы идем по широкой дороге домой. По знакомой улице. Слева и справа ряды аккуратных домов. Сосед нас видит, но не здоровается с нами. Проходящие мимо женщины, а именно владелица китайского ресторанчика и её подружки, смотрят на нас и перешептываются. Родители держатся от меня на расстоянии. Они заходят в наш дом. Я предпочитаю ещё прогуляться. Как давно это было? Мне казалось, лет сто назад. Давным-давно, когда мы были молодыми и ничего не хотели замечать, я ехала на велосипеде по раскаленному асфальту, а он махал мне рукой и улыбался, прищуривая зеленые глаза. Когда-то я переписывалась с Леа и обедала с Томом в пиццерии. Когда-то девочки ко мне подлизывались. Когда-то я ходила по вечеринкам и возвращалась под утро без сил, шатающаяся, усталая и довольная. Или злая. А сейчас снег и дождь смыли всё. — О, Альконе. А это правда, что тебе голоса в голове приказывают всех убить? — спросила подошедшая ко мне черлидерша. Она была одна. — Ты дура? — Ну, так все говорят. — Что ты дура? В кои-то веки сплетни правдивы. — Но психичка из нас ты, а не я, — черлидерша ослепительно улыбнулась. — Хорошо, ты меня унизила. И? Марка ты всё равно не впечатлишь. Он не достался никому из нас. — Знаешь, сейчас ходят слухи, что это ты его убила. Надеюсь, что шериф им поверит и тебя посадят. — Я прошла через депрессию, дереализацию и психушку. Думаешь, тюрьма меня испугает? — А должна. Хотя какой смысл? Ты все равно так и не осознаешь, какая же ты сука. Ты ведь и не любила его даже. Черлидерша повернулась ко мне спиной и зашагала к своей машине. Снежинки опускались на её черные волосы и таяли. Ошибаешься, черлидерша. Я это знаю. Я уже давно это поняла. Сразу после разговора с черлидершой я взяла билет в соседний портовый город. На сегодня. Со мной ехал отец. Мать сопровождала нас. Она помогла отнести сумки и вышла из поезда. Когда поезд тронулся, я долго смотрела, как мать уходит из вокзала, лавируя среди небольшой толпы. Вокруг махали женщины, мужчины, дети, старики. Кто-то плакал, кто-то кричал, кто-то улыбался. Девушка посылала воздушные поцелуи. Многодетная семья синхронно махала рукой. Так-так-так. Стучат колеса. С нами семья: мужчина и женщина уже довольно зрелого возраста и два грудных ребенка. Из еды и питья только вода и чипсы. Я быстро их съела и выпила воду. А потом я голодала. В запотевшем окне проносились пейзажи. Заснеженные поля, пожухлая трава, островки черной земли, голые серые деревья, холмы, реки и пруды, одинокие фермы, заброшенные постройки. Море серого и белого. Там было ужасно холодно, а внутри поезда тепло. На календаре 31.12. В соседних кабинках раздается смех. Семья достает спиртное. Мы чокаемся. Мужчина что-то говорит. Женщина смеётся. Отец болтает с ними. Они все ржут. К нам присоединяется губастая блондинка. Она попыталась со мной поговорить, но, видя мою вялость, махнула рукой. Бой курантов. Мы опять чокаемся. — С новым годом! — кричит блондинка! — С новым годом, хоть мы его и не празднуем, — отвечает отец. Это потому, что тебе не нужен повод напиться в зюзю. Вдали загремел салют. На небе распустились огненные цветы. Где-то группа молодёжи стоит с зажженными бенгальскими огнями. Поезд украшен гирляндами. Откуда-то доносится ругань тех, кто хочет выспаться в новогоднюю ночь. Люди сидят в теплых домах. Кто-то спит, кто-то пьет, кто-то жрет и смотрит телевизор. А мимо них проносится поезд, в котором люди отмечают праздники. Мы приезжаем только утром. Город встречает нас с распростертыми объятиями огней, вывесок и запаха свежеиспеченных булочек. Остатки лиловых сумерек. Жаренный каштан. Шлейф аромата кофе. Начинающие открываться кафе и ранние посетители в них, лениво потягивающие напитки из кружек. Уличная музыка. Рисующий на стене подросток. Кукуруза. Хот-доги. Собаки, которым вскармливают объедки. Пара, глядящая на последний салют. Улицы узкие, окна друг напротив друга. Живописный городок. Вон, даже художник на крыше что-то рисует. Мы останавливаемся в дешевой гостинице. Отец тут же идет в бар с деньгами, которая мать дала на необходимые расходы. Хотя, для него это походу «необходимые». До вечера я пролежала на кровати, бесцельно пялясь в потолок. А потом наконец вышла. В конце концов, я приехала в незнакомый город, могла бы и посмотреть тут что-нибудь. Я купила пончики и колу. Марк любил пончики. Я вгрызалась в мягкое теплое тесто и думала о нем. Потом я остановилась возле колонки, из которой доносился романс, и послушала. Потом включили хип-хоп. Я ушла. Здания медленно проплывали мимо. Магазин цветов. Ресторан. Бутик. Бар с блюющими взрослыми. Парк. Жилые дома со светло-желтыми стенками. Тут снега было поменьше. Но всё равно холодно. Ближе к ночи опустился туман. Сгущались сумерки. Я вышла к морю. Тут же звуки города приглушились и перестали иметь какое-либо значение для меня. Вдали было только море, солоноватый запах, шепот волн, крики чаек и плывущие вдали корабли. И сиреневое небо с угасающим закатом. Я сняла обувь и носки, подвернула джинсы. Ноги погрузились в холодный песок. И тут же замерзли. Но я этого не замечала. Спутанные следы ведут к морской глади. Я как бедуин из моего сна. Только ракушек нет. Я подняла гладкий камешек. Черный, с белыми прожилками. Ноги ласково лижут волны, превращаясь в пену. Я бреду вдоль пляжа. А потом захожу в воду. Плещусь. Интересно, тут есть киты? Нет, скорее всего. Жаль. Люблю китов. Я вижу Тома, стоящего вдалеке. Я не задаюсь вопросом, что он забыл в такой дали. Я не задаюсь вопросом, почему он по колено в воде. Я подошла к нему. Такой красный на фоне пронзительно-синей воды и белой пены волн. Позади — серое небо и остатки заката. Некоторые волоски на его голове как будто светятся, образовывая ореол вокруг головы. Его раскосые глаза спокойно смотрят вперед, в них ничего не отражается. Веснушек как будто прибавилось. — Том, ты здесь. — Да. Как новый год? — Лучше всех предыдущих. А ты как? — Нормально. Родители опять уехали в командировку. А я рванул подальше из дома. Как психушка? Тебя выписали? — Нет, это астральная проекция меня. — Прикольно. — Уржаться можно. — Всё нормально? Вылечили? — А ты как думаешь? — Думаю, эти раны никогда не заживут. Но ты хотя бы жива. Это радует. — В каком смысле? — Во всех. Он улыбается. Я тоже. На этот раз искренне.