Гул проводов

      Я иду по пустынному пляжу. Темно-серые небеса рыдают мелким, почти неощутимым дождем, и сквозь прорехи в тучах пробиваются бледные лучи солнца. Темные воды вылизывают круглые мелкие камешки. Если оглянуться назад, то можно увидеть безбрежную белую пустыню. Соль? Героин? Снег? Что за мысли, Сандра? Если посмотреть вперед, можно увидеть соленые синие просторы. Почему-то мне показалось, что это не вода, а кровь. Не человека. кого-то более ужасного и непостижимого.       Волны принесли ракушки. Спиралевидные. Яркие. Ребенком я часто собирала их и подносила к уху, думая, что слушаю песни русалок. И сейчас я взяла ракушку и поднесла её. Но я ничего не услышала. Лишь оглушительную тишину.       Позади себя я услышала звуки шагов. Я оглянулась. Безликие бедуины шли к кромке воды и пошли дальше, погружаясь в воду по щиколотки, по колено, по пояс, по грудь, по горло. А потом и вовсе исчезали где-то вдалеке на фоне бледного горизонта. Нескончаемый ряд водяных леммингов. Меня они не замечали.        Когда я проснулась, моя постель была мокрая и вонючая. И вообще всё вокруг провоняло чесноком и медикаментами. Клэр поспешно выкинула бычок в окно, открыв форточку. Меня обдало морозной свежестью зимнего утра. На стекле вновь узоры, а сад вновь запорошило белым. Снег сыпется с ветвей. Клэр поправила шляпу и пошла блевать в сортир. Она уже второй день там запирается, и я слышу каждый звук.        Я прислонилась к батарее. Отопление тут неважное, батарея покрыта слоем многолетней пыли. Я заглядываю за неё. Там виднеется надпись, размытая, будто её кто-то попытался стереть.        Подарю тишину. Звони: 00000.       Я многозначительно хмыкаю.       Зои тоже в инфекционном отделении. В городе тоже эпидемия. Несколько человек умерло. В больнице нарастает атмосфера, как в инфекционке. Холодно даже возле батареи. Даже чай всегда холодный. Если приглядеться, можно увидеть ледяные узоры на стенах и пар изо ртов и носов людей. Казалось, само здание стонет голосом метели и гула. Но психиатр сказала, что ничего такого не замечает, разве что пациенты стали более вялыми.       А потом началась групповая психотерапия с родителями. Психотерапевт решил наладить мои отношения с родителями, сказав, что токсичные отношения между родителями и детьми — серьезная и очень распространенная проблема, являющаяся причиной или одной из причин многих ментальных заболеваний. В первую очередь, нужно было вылечить отца от алкоголизма. Но он уже состоял на лечении в какой-то клинике. Мы много беседовали, но было видно, что родители смотрят на это сквозь пальцы. Психотерапевт по началу был воодушевлен, но потом его энтузиазм быстро сошел на нет и терапии приобрели рутинный характер. А потом я ходила на групповые терапии с другими подростками, которые столкнулись с похожей проблемой. А потом арт-терапии, трудовые терапии. Терапии, терапии, терапии. Гуманное отношение, социальная реабилитация, ручки, строчащие что-то в черных блонотах, накрахмаленные халаты, пахнущие лавандой, обои с цветочками, пыльные окна, приглушенная музыка Всё это было настолько вычурно и нелепо, что я не запомнила практически ничего.        А потом кое-что произошло. Ближе к концу декабря. Очень холодным днем. Да, тогда был полдень. Полупустая палата, свет люстры, отражающийся в стекле и Клэр, надвинувшая на лицо шляпу. Она лежала, не шевелясь. Она вторую неделю такая вялая. В спячку, что ли, впадает?       Меня вызвали к психиатру. Я уселась на мягкий диван и вопросительно посмотрела на женщину.       — Радуйся, тебя выписывают!       — Чего?       Я так и подпрыгнула. А потом втянула голову в плечи. А потом пнула ножку дивана и чертыхнулась от боли. В стекло что-то ударило. Наверное, снежок или птица какая.       — Ну, не прямо сейчас, конечно. Ориентировачно через неделю. Так что готовься.       Дыхание перехватило. Во дворе залаяла собака. Послышался ор подвыпившего охранника. В коридоре кто-то истерически засмеялся. Послышались чьи-то тяжелые шаги над нами.       — Здорово, правда? Не придется тебе лежать здесь. Нормальная еда, встречи с друзьями, вечеринки. И свобода?       Птицу выпустили из клетки. Птица не знает, куда лететь.       — Я рада. Правда, рада.       — Что ж, это просто замечательно! — психотерапевт всплеснула руками, — Я даже удивилась, что ты так быстро выздоровела. Нет, серьезно. Обычно подобные тебе выздоравливают месяцами. А ты… Прямо чудо какое-то.       — Да. Чудо.       — Но всё же у тебя вполне может быть рецидив. Так что будь осторожна и по мере возможности избегай стрессовых ситуаций, — она пригнулась ко мне, приблизив своё лицо к моему, — По секрету вот что тебе скажу: твои родители очень токсичные. Съезжай ты от них. Они вытягивают у тебя все ресурсы. На человека очень сильно влияет его окружение, многие комплексы и ментальные расстройства возникают именно из-за деструктивных отношений.       — Хорошо.       Я встаю с дивана и выхожу из кабинета. Иду по длинному полутемному коридору. Пыль и снег летят из-под моих шагов, стены пестрят полупрозрачными узорами, а окна запотели. Казалось, там, за толстым холодным стеклом лишь кромешная тьма, мертвая, ледяная и густая. Густая, как кисель. Кисельная ночь. Смешно.       В коридорах стало тихо. На скамейке лежит на животе человек неопределенного пола. Черные волосы свесились сосульками, в них запутались голубоватые лепестки. По стенам пляшут тени, откуда-то слышится плач, плавно переходящий в завывание. Пахнет кашей вперемешку с лекарствами. Очень плохо пахнет. Я есть не стала. В животе засосало. Голова закружилась. Я не слышала звука своих шагов. Опять гул в голове.       Так просто? Так быстро? Раз — и всё? Раз — и здание выплевывает меня. Раз — и дверца открывается. Её петли не смазывали никогда. Да и некому. Птичка вылетает. Но куда? Явно не к чернильное небо — пристанище блеклых фонарей. Вниз? В пустоту?       Я не знаю, кто я. Я не знаю, куда мне идти. Я одна. Мой панцирь разрушен, я стала мягкотелым крабом. Я на бескрайнем пляже, полным опасных хищников и бесконечной неизвестности.        Кто я? Сандра? Кто такая Сандра? Я смотрю на свое отражение в стекле. Может, это и не моё отражение. Нет, серьезно. Кто это? Кто это девочка со свалявшимися волосами, впалыми глазами, бледными потрескавшимися губами? Кто эта девочка с дырявыми зубами и выпадающими волосами? Кто эта девочка с торчащими костями? Я? Неужели это я? Смешно.        Сколько её лет? 80? 90? А может, 100? Или больше? Она похожа на дряхлую старушку. Разве что волосы не седые. Разве этой девочке 17? Да я скорее поверю, что черепахи летают.       Я прислушиваюсь. Нарастает гул. Гул проводов. Одинокий гул. Не слышу его голоса. Марка нет. Он пересек хрустальный мост, который рассыпался в пыль после него.       Я одна, и мне делается очень страшно. Я пытаюсь закричать, но не слышу своего собственного голоса. Даже хрипа. Я подношу руки к лицу и их не вижу. Мне страшно. Мне очень страшно. Я превращаюсь в средоточие ужаса.       — Зачем они уходят в море?       Я вздрагиваю. Я не в силах повернуться.       — Умирать, — пытаюсь я сказать, но опять ничего не слышу.       — Почему ты не пошла с ними?       — Я слишком живая.       — Врёшь.       — Не вру. А ты кто?       — Ищи меня в исчезнувших коридорах и на заросших тропах. Ищи меня между утром и ночью. Ищи меня в настенных рисунках и на пожелтевших страницах.       — Я одна из вас?       — Что-то между да и нет.       — Это как?       Ответом мне было молчание. Я повернулась к говорящему, но увидела лишь тьму в дальнем уголке.       — Не приближайся ко мне.        Я не послушалась. Шаг. Еще шаг. Ближе. Ближе. Я чуть ли не вплотную к нему стою.       — Тень?       — Если коснешься меня, умрешь.       — Я родилась мертвой. Не смеши меня.       — Ты безбашенная. Люблю безбашенных. Я бы забрал тебя с собой, но Грань отвергает тебя. Очень жаль. Ты бы могла покорить миры. А пока — прощай.       Кто-то плеснул мне воду на лицо. Я закашлялась и резко вскочила, от чего потемнело в глазах. Надо мной свесились санитары и медсестры.       — Бедняжка, — покачала головой миловидная тетенька, — Так измучена.       — Наверное, это от голода. Гляди, какая худая, — сказал усатый бугай, — Покойная бабуля бы откормила её.       — Ты посмотри, какие синяки. Наверняка ночами не спит, якшается с этими психами, — проворчала безбровая бабуська.       — Что случилось? — спросила я.       — Ты в обморок хлопнулась, — сказал бритоголовый санитар.       — Точно с припадочными гуляешь ночью, — продолжала бабушка.       — Больше слушай этого охранника полоумного, — хмыкнула короткостриженная санитарка, — Да он бухает не просыхая. Мой папаша, черт его дери, сошелся с ним, такой же чокнутый.       — А я говорю, это правда. От этого молодняка чего угодно можно ожидать. Пропащее это место, — отрезала бабушка, — Вот скажи, — обратилась она ко мне, — Кто такие Тени?       — Одна из них у вас за спиной, — невозмутимо сказала я, поднимаясь и отряхиваясь.       — Где? — старушка испуганно оглянулась, — Вот чертова девка! Вот я вам покажу, я всех раскушу! Дрянные дети!       Старушка ушла куда-то, что-то ворча себе под нос. Санитары и медсестры тоже стали разбредаться. Миловидная тетенька-медсестра пригласила меня в ординаторскую и напоила чаем с печеньем. Я пила горячий напиток с лимоном и смотрела по сторонам. Розовые обои, фотографии котят и щенков, старый стол с белой скатертью с жирными пятнами, на котором стояли чайник и 4 чашек на блюдцах. В центре была тарелка с печеньями. На кожанном диванчике сидели медсестры и врачи, болтая о шитье, наркотиках и самоубийцах.       Едва допив чай, я пулей выскочила из ординаторской и побежала в свою палату. На подоконнике сидела Клэр и опять курила. Со своей неизменной шляпой. Интересно, она снимает её хоть когда-нибудь?