Моцарт-таки отравил Сальери

      Узнав, что к ним приехал отец Вольфганга, Констанца, не желая ссор, быстро собралась и вместе с сыном уехала к матушке.       Концерт прошел даже больше, чем прекрасно. Зал долго аплодировал австрийцу, который самолично исполнил несколько своих сонат и концерт ре-минор на бис. Моцарт был счастлив. Ему удалось заработать достаточно, чтобы без тревог обеспечить теперь отца на несколько недель, на которые тот планировал остаться.       Прошло около месяца с возвращения Вольфганга из Альп. Одним октябрьским днем Амадей вышел из дома без зонтика и в легком плаще, не собираясь укрываться от неприятно моросящего дождя. Констанция все еще не появлялась дома.       Думы были подстать погоде: грустные и серые. Почему-то, Сальери стал избегать его, они перестали видеться совсем. На Амадее это сильно сказалось, очень его самого удивив. Неужели он стал зависеть от общения с этим итальяшкой?       Ноги сами привели Моцарта в унылый старый парк. Могучие деревья стояли голые, мокрые тропинки были усеяны пожухлыми коричнево-рыжими листьями. Мужчина отворил кованую калитку и ступил на мокрую тропинку. Люди попрятались по домам и сейчас наверняка сидели у камина с чашкой чая или кофе. Лишь изредка проезжали экипажи, запряженные измученными понурыми лошадьми. Вольфганг оглянулся на мокрую мостовую и пошел вглубь парка, воображая рядом Сальери. Просто, чтобы было не так скучно. Дождь усиливался.       Спустя время, Моцарт очутился в самом сердце старого парка. Это была круглая площадь с множеством расходящихся тропинок, в середине был установлен фонтан, тоже обсыпанный листвой дуба или осины. Камень покрылся мхом, и теперь, под дождем, мох только зеленел, насыщаясь влагой.       Амадей присел на одну из скамеечек, которые стояли вдоль большой площади. Он задумался и закрыл глаза, откинув голову и подставив лицо холодным каплям.       — Что за черт попутал… — Моцарт, на самом деле, не был особо рад своей случайно обнаружившейся слабости. Это значило, что он проиграл…       Вольфганг облокотился на спинку скамейки и раскинул руки, полностью подставившись охлаждающему пыл дождю.       — Разве что гнусный итальяшка, как иначе? — голос принадлежал подсознанию, без сомнений, но казался уж слишком реальным и знакомым.       Амадей грустно усмехнулся и покачал головой. Не хотелось признавать поражение. Он приоткрыл рот, позволяя сладковатым каплям собираться во рту.       Дождь бил по лицу мужчины, но он не противился этому. В голове вновь было пусто от слишком большого количества однотипных мыслей.       Вдруг послышался тихий шорох мокрой листвы. Антонио стоял у ствола огромного старого дуба, со спины глядя на любимого. Он хотел проветриться и пошел в парк, не надев плаща и не взяв зонтика. Это место Сальери знал как свои пять пальцев, но его надежды побыть одному не оправдались, и на центральной площади он увидел никого иного, как Моцарта. Отсюда он мог различить каждый волос из мокрой каштаново-рыжей копны. Вольфганг не надел парика (побоялся намочить?) и видеть его естественные непослушные волосы почему-то было высшим наслаждением.       — Но почему?! Это глупо, неправильно, да, черт возьми, я не хочу этого!       Моцарт раздраженно стукнул по мокрому месту рядом с собой, не открывая глаз. Антонио медленно подошел и опустил руки на плечи юноши; склонившись, он мягко коснулся его губ, собирая с них капли дождя. Тот распахнул глаза и дернулся в сторону, испуганно моргая и ежась от вдруг накатившего холода. Сальери выпрямился, поджав губы, и чутко заметил:       — Вы совсем промокли, идемте домой. — Антонио обошел скамейку и потянул Вольфганга за руку, как ребенка, вынуждая встать.       — Сколько вы подслушивали? — Амадей злобно смотрел на итальянца, не желая думать, что он слышал все его рассуждения.       — Минут десять. А теперь домой…       Сальери потянул австрийца за собой, выводя кратчайшей дорогой из увядающего сада. Амадей упирался, не желая идти, клялся проткнуть шпагой, бил по рукам, даже плакал. Такого позора он снести не мог.       Когда мужчины добрались до дома Сальери, дождь уже прекращался. Настроение Амадея ничуть не улучшилось: он, весь промокший до нитки, зло жевал губы и зыркал на хозяина дома и искренним презрением и ненавистью. Все же, Тереза упросила его остаться, хотя бы чтобы просушить одежду.       Амадей согласился, в каждый удобный случай напоминая итальянцу, что он «мерзопакостный мракобес», и ему вовсе не нужна была его помощь. Антонио на это молчал, терпя все оскорбления юноши, и нервно сжимал за спиной кулаки. Вскоре Моцарт отогрелся, его сморило, и госпожа Сальери гостеприимно приготовила для него постель.       Вольфганг уже беспокойно спал, ворочаясь и хмурясь, когда итальянец зашел, освещая себе путь канделябром, чтобы пожелать гостю спокойной ночи. Увидев, что Амадей спит, мужчина тихо поцеловал его в висок и вышел, боясь разбудить.       И Моцарту пришли добрые сны.