rise;

Джинни целует его в нос, вытягиваясь кошкой рядом на диване; камин уютно согревает воздух в комнате, а его воспаленные глаза, уставшие от многочасовой работы, даже не приоткрываются. Джинни знает, как ему было тяжело найти работу в этом новом, после войны медленно раны затягивающем, мире. Джинни знает, как на него смотрели свысока, указывая на дверь, хотя он даже не успел порог перейти, как его выгоняли прочь, стоило только на улице показаться. Знает Джинни и то, что выбором своим она крест поставила на будущем безоблачном; Гермиона записки из Норы слать пачками продолжала, и Сыч, и Букля дорогу к их квартирке маггловской уже наизусть выучили, биться в окна наглухо заколоченные перестали, в трубы с разбегу не ныряли: караулили под дверью, с укоризненной стуча клювами, если Джинни задерживалась с открытием. Гермиона писала о том, как Уизли волнуются, места себе не находят, как умоляют домой вернуться, провериться, не околдовал ли ее кто, не сошла ли она с ума; Рон обещал ей местечко в Мунго выбить самое удобное, дескать, как иначе объяснить ее влюбленность внезапную в слизеринское отродье? Гермиона заверяла, что все будет в порядке, что они вдвоем смогут их переубедить, любовь вообще побеждает всегда; иногда строчки были написаны почерком слишком воздушным, с тысячью ошибок по одному листу — это была Флер, и она французской душой своей, нараспашку для каждого открытой, недоумевала искренне, почему она за любовь свою не борется, почему позволяет управлять ею марионетке подобно? Блейз шевелится, и Джинни руками его обвивает, прижимаясь носом к ямке на щеке; Блейз обнимает ее в ответ, сжимая руками чуть сильнее положенного. Блейзу кажется постоянно, что он проснется в один день, а ее рядом не окажется — она кажется нимфой неземной, что просто во снах приходила, рядом сидела и смотрела влюбленно-искряще, будто он для нее размером с целый мир. Блейз руками ее держит крепко-крепко, к себе прижимает, чтобы пульс ее отбивался в нем битом ровным, чтобы у них на двоих и душа одна, и сердце; Джинни для него — солнышко персональное, что позволяет на мир смотреть глазами широко раскрытыми, новому дню радоваться, зная, что утром его поцелует в нос личное огненное чудо. — Ты мне петь будешь? Или это не в твоих правилах, мистер мрачность? Джинни усмехается нагло, с какой-то особой чертовщинкой в глазах, и Блейз усмехается: петь он не будет, пасть настолько низко он не успел, а вот выпить точно захочет; сегодня, в магловской квартирке в Верхнем Ист-Сайде, в центре Америки, им, жителям Англии, непозволительно хорошо. Кажется, что даже машины гудят не так громко, люди ругаются меньше, а воздух, пропахший насквозь волшебством, действительно греет. Джинни успела притащить поднос с печеньем и огромными кружками какао — Блейз и в ней, и в принесенных вкусняшках растворяется, плывет по течению; по венам расползается оцепенение легкое, да и Джинни, в губы его целуя, в чувство приходить не помогает. Она на груди у него располагается уютно, ноги пряча в разбросанных подушках, и ладошками горячими лезет под свитер с дурацким эльфом. ‘В семье Уизли была традиция дарить друг другу свитера с первыми буквами наших имен. Я вязать не умею, так что носи глупого эльфа, который на тебе похож абсолютно всем’. Блейз, когда увидел его впервые, понять долго не мог, чем он был похож на этого тонконого болванчика с алым носом, светлыми волосами и глазами такого насыщенного цвета, что даже волосы Джинни меркли на их фоне; он даже к Пански за помощью обратился, и она, истошно хохоча Драко в плечо, еле объяснила, что они действительно одинаковые: такие же смешные и горячо любимые. В семье Забини традиций не было никаких, и подарок он нашел с помощью той же вездесущей Паркинсон — конфеты и духи, как она выразилась, не отходя от стойки со стойкими помадами, вариант плохой, дарить нужно то, что путь находит к сердцу с первого взгляда, и кинула в него шар хрустальный, внутри которого машина летала, снегом припорошенная; Джинни в восторг пришла сразу, и на шее повисла, едва пятый позвонок не сломала. Когда в дверь звонят, Джинни от Блейза отлипает недовольно, но открывать идет, пропадает в шуме голосов довольных и смеха громковатого, Блейз знает, что так смеяться может лишь одна девушка, и объятия распахивает за пару секунд до того, как в него врезается Панси на таких высоченных каблуках, что теперь очередь Драко в пупок ей дышать. Драко руку пожимает и, приобнимая Панси за плечи, тащит внутрь дома, бурча что-то о надоедливых гриффиндорцах, видеть которых он не нанимался — Блейз почти было начинает ругаться, мол, привыкнуть пора, что Джинни девушка моя, но голоса на пороге все не прекращаются, и червячок непонимания конфетти разбрасывать все не начинает. Джинни улыбается, обнимая Гермиону руками, на которых висит десяток пакетов; Грейнджер улыбается в ответ, кивает Блейзу и шагает было к нему, но замирает, не зная, придушат ее или подарят частичку любви. Блейз фыркает, и обнимает ее первым — мало того, что сегодня рождественская ночь, так еще и друзья моих друзей априори являются моими друзьями, верно? — Второго парня у меня не уведи, — заливисто смеется Джинни и растворяется в тесной кухне, кому-то же нужно в доме этом на стол накрывать. — А что, и этого я могу украсть? — кричит Гермиона в ответ, проходя в зал. Блейз не знает, как они переживут этот вечер — они же язык общий найти никогда не могли, что же изменится сейчас? Но глядя на то, как Гермиона улыбается Драко, рассказывая Панси о каком-то новом книжном магазинчике в получасе езды от Лондона, он понимает: кое-что все же изменилось. И это кое-что, разливающее пунш в высокие стаканы, все еще носит фамилию Уизли. Пора исправлять это недоразумение.