Про собак и не только

Старенький синий «хиллмен» бодро преодолел Бренкстоунский перевал и теперь медленно спускался по Силдейлскому склону. Строго говоря, «хиллмен» принадлежал моему коллеге и другу, ветеринару Зигфриду Фарнону, чьим помощником я был. Но тот отправился в Блумберри на премьеру шекспировского «Макбета» в тамошнем самодеятельном театре, оставив меня колесить по вызовам. Позади машины громоздились каменные пики, терявшиеся в лёгком тумане, на востоке нависала угрюмая тёмная громада горы Бискайн. Узкая крутая дорога почти всё время вела вдоль обрыва, на дне которого пел свою извечную звонкую песню полноводный ручей, разлившийся после недавнего дождя. Его журчание не мог перебить даже шум автомобильного мотора. Трудяга «хиллмен» многое испытал на своём веку, о чём свидетельствовало мутное от множества мелких трещин ветровое стекло, а также ржавое подбрюшье и почти лысые покрышки. Ехал я на ферму стариков Баррингтонов к весьма необычному пациенту. Пожалуй, стоит упомянуть, что мы с Фарноном узнали о нём гораздо раньше, в трактире «Старая кружка». Эта крохотная забегаловка по вечерам традиционно становилась пристанищем фермеров и их работников, уставших после дневных трудов. Трактир выглядел весьма странно для взора пресыщенного горожанина, по сути представляя собой огромную кухню с очагом чуть ли не во всю стену и двумя длинными старинными столами, за которыми дружно восседало всё тамошнее общество. Кто — попивая из пинтовой кружки заказанное пиво, кто — совмещая это достойное занятие с игрой в домино: из угла вечно доносился задорный стук костяшек. И вот там-то, усевшись за стол, мы и услышали историю про городскую охоту на лис и про то, как маленькая девочка, внучка Баррингтонов, спасла от собак ворвавшуюся к ним во двор лисицу. — Мы как раз с Джеймсом Баррингтоном про цены на овёс толковали, — повествовал сухонький старичок с пышными седыми усами, довольный тем, что на него обращено всеобщее внимание. — Глядь, вся кавалькада этих разодетых городских пижонов-охотничков верхами спускается с холмов. Гончих отменных целая свора, от лая в ушах звенит. И лисица впереди — мчится со всех лап, бедолага. Мчится — и вдруг юрк прямо Баррингтону в ограду! Охо-хо, вся в репьях, хромает, но жить-то каждому хочется. Гончие настигли её и давай валять. И тут эта девчонка, внучка Джеймса, приезжая из города, на крыльце показалась в своём синем платьице. Старикан важно откашлялся, глотнул ещё пива из кружки и обтёр с усов пену. — Ну и дальше что было? — не выдержал кто-то из фермеров. — Не томи, дядюшка Пит! Тот хмыкнул и укоризненно покачал головой, как бы порицая несдержанность окружающих, но через пару мгновений продолжил: — Так вышло, что внучка у Баррингтонов после смерти родителей вроде как малость рассудком тронулась, ну вы знаете, — он многозначительно постучал себя по лбу корявым пальцем. — Да и то, в восемь лет матери с отцом лишиться, виданное ли дело. А всё эти ваши новомодные авто, которые так гоняют, что им всё равно, человек ли у них на пути, цыплёнок или навозная куча. Фыр-фыр своим бензином. Вот помню, у меня в двадцать восьмом… — Дядюшка Пит! — возопил весь стол. — Ладно, ладно, — проворчал старикан, неодобрительно крякнув. — В общем, девчонка эта, как там её, Энни или Эмми, вроде как онемела. Верней, ни с кем не разговаривала, сидела и что-то карандашами на бумажках малевала. Третий месяц пошёл, как они её к себе привезли — она им, то есть бабке с дедом, ни слова не сказала. А тут как заорёт на весь двор: «Не смейте! Не трогайте!» — у меня ещё пуще в ушах зазвенело. И лисица, не будь дура, вырвалась от собак — и к крыльцу. К ней, значит. Прямо на руки прыгнула — ей-богу, не вру, сам видел. Девчонка её к себе прижала, будто игрушку меховую, только рыжий хвост болтается. Развернулась и бегом в дом, двери перед самым носом у гончих городских захлопнула. Те в двери бьются, лают-разрываются. Тут мы с Джеймсом наконец опомнились, стали их отгонять, охотнички подскакали, спешились и ну ругаться. Катавасия, одним словом. — Он снова крякнул и обвёл всех торжествующим взором: как бы местные фермеры ни гневались на лисиц, ворующих кур и кроликов, городские франты не нравились им ещё больше. — Джеймс, тот им сразу заявил, что лисицу не отдаст, коль она его внучке приглянулась, мол, а они могут проваливать ко всем чертям, потому как находятся на его земле и он на то им права не давал. Вот так-то, молодняк. Убрались они, значит, ни с чем, такой божбой притом сыпали, что уши вяли, ну да нас тем не напугать. — А лисица? — спросил кто-то. Дядюшка Пит повёл худым плечом под клетчатой плотной рубахой: — Так у Баррингтонов и осталась. Внучка, Джеймс говорит, едва ли не в свою кроватку её укладывает. Вот такой рассказ мы с Зигфридом услыхали пару дней назад в «Старой кружке». Так что, когда в нашей приёмной сипло затрезвонил телефон и в трубке раздался озабоченный густой голос: «Моё имя Джеймс Баррингтон из «Зелёного коттеджа», могу ли я пригласить мистера Фарнона?» — я уже знал, кто это и зачем ему понадобились услуги ветеринара. Очевидно, несчастная лисица пострадала куда сильней, чем это могло показаться дядюшке Питеру. Действительно, мистер Баррингтон, запинаясь и смущаясь, вкратце рассказал мне историю с чудесным спасением лисицы, которая прыгнула в объятия его внучки, и заверил, что лиса, мол, совсем ручная, словом, не может ли мистер Фарнон приехать и осмотреть её раны, полученные от собачьих зубов. Я сообщил, что, безусловно, может, но приеду лично я, а не сам отсутствующий в данный момент мистер Фарнон, и принялся проворно собирать саквояж. Мне не терпелось взглянуть на дикого зверя, так доверчиво обратившегося за помощью к ребёнку. Небольшой дом Баррингтонов был окружён заботливо починенной старинной оградой. Его переднюю стену сплошь оплетали стебли отцветающей глицинии, и аромат её лиловых цветов разливался в воздухе. Над глицинией успокаивающе гудели пчёлы, и вся представшая передо мной картина казалась идиллической и мирной. Но в этом уютном домике находилось безвинно пострадавшее животное. И безвинно пострадавший ребёнок. Внучка Баррингтонов, Эмми, о которой вполголоса рассказал мне сам Джеймс Баррингтон, её дед, обладатель густого баса. Его румяное круглое лицо с добрыми глазами озабоченно хмурилось, пока он говорил: — Видите ли, сэр, мы с Анной потеряли сына и невестку. Автокатастрофа. На всё Божия воля, как говорит викарий. Так и есть. — Он глубоко вздохнул, и лицо его ещё сильнее сморщилось, словно он пересиливал новый приступ боли. — Мы с женой не ропщем, но Эмми! Иногда нам казалось, что мы теряем и её. Она стала будто глухонемая, почти не пила и не ела, не разговаривала, когда мы её привезли. Потом начала рисовать, и страшные это были рисунки, уж вы поверьте. И вдруг эта лисица… — Он снова глубоко вздохнул и, неловко отвернувшись, утёр ладонью глаза. — Эмми с нею разговаривает, понимаете? Она назвала её Сидони, держит её в корзинке возле своей кровати и разговаривает с нею! Я заплачу любые деньги, лишь бы эта лисица осталась жива! Это… это Господне благословение, сэр! Через белёный коридорчик, пронизанный солнечными лучами, я прошёл к комнате Эмми вслед за мистером Баррингтоном и его женой, такой же круглолицей и седовласой, встревоженно вздыхавшей. Мистер Баррингтон трижды стукнул костяшками пальцев в дверь, украшенную цветной мозаикой, и окликнул: — Эмми? Эмми, детка, это мы с бабушкой и доктор, который вылечит Сидони. Можно нам войти? Прозвучали торопливые шаги маленьких босых ног, и дверь распахнулась. На пороге стояла девочка в синем бумазейном платьице, с каштановыми волосами, аккуратно заплетёнными в две короткие косы. Её бледное хорошенькое личико с недетской поперечной морщинкой на переносице, однако, просияло от радости, когда она увидела меня и мой саквояж. — Вы же как доктор Дулитл? — взволнованно выпалила она. — Вы спасёте Сидони? Её серые глаза вспыхнули надеждой. — Непременно, — храбро ответил я, что само по себе являлось вопиющей глупостью, судьба раненой лисицы могла повернуться как угодно. — Позвольте, я осмотрю её, мисс Эмми. Глаза девочки благодарно заблестели, и она потащила меня за руку к своей кровати, возбуждённо тараторя: — Вот, посмотрите! Вы же не сделаете ей больно, доктор? Собаки сильно покусали её, но бабушка перевязала ей раны! Возле кровати в самом деле стояла большая плетёная корзина, где из-под стёганого детского одеяльца виднелась узкая рыжая мордочка. Лисица приоткрыла желтые глаза, когда я склонился над ней, и слабо тявкнула. Эмми, не отрываясь, серьёзно смотрела на всё происходившее, пока я, аккуратно переложив Сидони на заботливо расстеленную миссис Баррингтон клеёнку, осматривал её. Я измерил лисице температуру, промыл раны на боках дезинфицирующим раствором, засыпал стрептоцидом (тогда сульфаниламиды произвели настоящий переворот в ветеринарной практике) и наложил свежие повязки. Всё это время лисица не выказала никаких признаков агрессии по отношению ко мне, хотя я невольно причинял ей сильную боль. А Эмми то и дело касалась её рыжей лапы или пушистой гривки и уговаривала потерпеть и не бояться. Сидони, кажется, успокаивалась, заслышав голосок девочки, будто бы в самом деле могла понять её слова. Закончив все процедуры, я подробно объяснил Эмми, её бабушке и дедушке, как ухаживать за Сидони, как менять повязки, обрабатывая раны, чем кормить. Я надеялся на живучесть дикого зверя и на стрептоцид — раны лисички были неглубокими, но в них уже попала инфекция, о чём свидетельствовала повышенная температура (ориентировался я при этом на соответствующие показатели для собак). Эмми старательно записывала каждое моё слово, кивая и переспрашивая непонятное. Я заметил, что пишет она на обороте своих рисунков, о которых уже слышал от её деда и от дядюшки Пита в трактире — что ж, значит, рисунки эти стали ей неважны. Я испытал облегчение, поняв это. Уходя, я торжественно пожал протянутую ручонку девочки и когтистую лапу лисички. Раскосые глаза Сидони блеснули, она с подвывом зевнула и уронила голову на передние лапы, снова сворачиваясь калачиком в своей корзинке. Эмми облегчённо засмеялась, а уже у самой двери взволнованно спросила меня: — А я смогу стать ве-те-ри-на-ром, как доктор Дулитл или вы? В те времена не так много женщин было в нашей профессии, но я кивнул ей и уверенно сказал: — Если захочешь, то непременно станешь. Наградой мне были благодарные взгляды её бабушки и деда. * * * Если бы я писал не очерк о любопытном случае из своей практики, а беллетристику, я бы рассказал, как Эмми Баррингтон добилась своей цели и стала прекрасным ветеринаром, специалистом своего дела, а лисичка Сидони до конца своих дней оставалась с нею и сидела в её приёмной в качестве живого талисмана и привета из её детства. Но нет — Сидони, окончательно оправившись от ран, улизнула в холмы, о чём Эмми, конечно, очень печалилась, но через неделю подобрала бездомного щенка, который уж точно с нею остался. Выучившись, Эмми стала не ветеринаром, а художницей, иллюстрируя популярные детские энциклопедии типа «Расскажи, почему», вы наверняка видели такие в библиотеках и книжных магазинах. Я же, вспоминая иногда об этой трогательной истории, случившейся много лет назад, не могу не гадать о том, кто же в ней кого спас: девочка лисицу или лисица — девочку.