Для того, чтобы уничтожить врага, часто нужно его понять и даже вступить с ним в переговоры.
Ханна вдыхает и выдыхает, сжимая ладонью дверную ручку. Сомнения копошатся в ней не хуже опарышей, которые вылупились на останках её решимости. Она слышит приглушённые голоса, слышит гулкое эхо чужих шагов, что доносятся откуда-то с нижнего этажа. Или повсюду одновременно? Её желудок скручивается морским узлом и заходится урчащим возмущением, требуя немедленной дозаправки всем тем, что только можно съесть. — Возьми себя в руки, — повторять слова на манер мантры не имеет смысла. Бог не поможет ей там, где балом правит сам дьявол. — Подумаешь, что тебя несколько раз мысленно убьют и замучают самыми изощрёнными способами, только взглянув в твою сторону. Это ведь вполне ожидаемо, значит — нечего бояться. Помощница бросает взгляд в распахнутое окно, где солнце уже окрасило кроны деревьев в мягкие оттенки жёлто-оранжевого, слышит тихое шуршание шин по гравию и отчаянно надеется, что большая часть сектантов уехала по неотложным и важным делам. — Я смогу, — шепчет она и аккуратно тянет дверную ручку вниз, не желая привлекать к себе внимание даже мельчайшим звуком. Выглядывать не имеет смысла. Этаж пуст, и больше не слышно шагов в холле: они теперь звучат лишь со стороны двора. Она сходит вниз по лестнице, озираясь по сторонам, словно воришка, которого пристрелили бы уже на подходе к границам этой особо охраняемой территории. Но в её сторону не устремлены дула автоматов, взведение курков которых было бы знамением её скорой гибели. Ханна не знает, куда идти. Она осматривает просторный холл в поисках чего-то съедобного. Взгляд цепляется за чашу с фруктами, а желудок мгновенно отзывается судорожным урчанием, напоминая ей самой рёв взбесившегося льва — или сразу нескольких одновременно. Яблоко не успевает оказаться в руке, как зубы помощницы мгновенно впиваются в сочную мякоть. Манеры? Но голод ведь далеко не тётка. Он даже не твой приятель. И Ханна довольно жмурится, позабыв про сектантов и возможность быть пойманной с поличным, даже если у неё есть разрешение покидать комнату. Словно ей есть куда идти. Чёртова Хадсон, повисшая на её шее не хуже гранитной плиты. Она вновь впивается зубами в яблоко и, взяв в каждую руку ещё по одному, разворачивается в направлении лестницы, намереваясь забаррикадироваться в комнате ещё на пару часов, да так и замирает, уставившись осоловелым взглядом на Джона Сида, входящего в холл ранчо в сопровождении одного из своих солдат. Вестник смотрит на неё. Эдемщик смотрит на неё, а помощнице хочется стать космической пылью или провалиться под землю, составив компанию чертям из преисподней. Лицо солдата слишком явно кричит о том, что от увиденной картины шестерёнки в его голове мгновенно покрылись ржавчиной и сломались к чертям собачьим, в то время как лицо Джона Сида на несколько мгновений озаряется недоумением и растерянностью. Когда ещё можно будет увидеть помощницу шерифа с полусъеденным яблоком в зубах и по каждому на две руки. Ханна мысленно просит вестника свалить туда, куда он шёл, но мольбы грешницы тот явно слушать не намерен. Помощница готова поклясться, что мужчина яростно противится позыву заржать в голос. — На фто уфтафилса? — Ханна, ты ведь уже знаешь, что законченная неудачница и самоубийца в одном лице? И девушка разворачивается, как ей кажется, гордо и на все триста шестьдесят градусов, явно переборщив на добрую половину положенного. «Главное не побежать, главное не побежать», — вертится в мозгу заеденной пластинкой, а ноги сами несут её прочь из эпицентра повисших в воздухе, но не сказанных вслух, колких фраз и насмешек. Джон смотрит ей вслед, а его зубы остервенело сводятся вместе, давя улыбку, которую не должен увидеть ошарашенно застывший рядом солдат. Вестник одним лишь кивком головы приказывает тому следовать за собой, направившись в рабочий кабинет. Когда он захлопывает дверь, Ханны Уокер на лестнице уже нет. Она явно дала дёру сразу же, как он отвернулся. Ну, хотя бы сбежать не пыталась. Но то ли ещё будет? — Сколько аванпостов мы потеряли? — наконец холодно обращается он к солдату, который мгновенно напрягается, словно единолично виноват в их захватах. — И сколько людей нужно, чтобы отбить их обратно? — Вчера мы потеряли третий по счёту, — чеканит эдемщик. — Сопротивление сумело укрепить позиции. Возвращение контроля отнимет время и будет стоить нам немалых потерь. Но у меня уже есть соображения на этот счёт. — И какие же? — Джон внимательно изучает карту, а молчание затягивается непозволительно долго. — Ты язык проглотил, Гейб? — Если мы получим от Джейкоба нескольких напичканных Блажью Судей вкупе с охотниками, то сможем значительно проредить силы сопротивленцев на аванпостах. Грешники даже не поймут, откуда словили стрелу. — Хм-м, — задумчиво тянет Джон, а затем выпрямляется, отрывая взгляд от карты. — Слишком опасно перевозить диких Судей. Воздействие Блажи скажется не только на сопротивленцах. Но вот насчёт самих охотников я согласен, — кивает Джон. — Джейкоб должен был уже подготовить и обучить новых рекрутов. Я отправлю брату запрос. — И каковы примерные сроки подготовки? — Эдемщик смотрит на вестника, лицо которого сосредоточено холодной решимостью. — На всё про всё у нас не больше суток. — Креститель указывает пальцем на местоположение аванпоста. — Этот в приоритете. Без него мы отрезаны от основных продовольственных поставок. Отец обеспокоен, поэтому придётся действовать жёстко и на упреждение. Мы устроим показательное шоу, чтобы остальные нечестивцы знали, что мы в любой момент способны вернуть контроль и над остальными захваченными территориями. — Я объявлю общий сбор на местах и буду ждать твоей команды. — Нет, Гейб, — голос младшего Сида переполнен сталью, — в этот раз я намерен там присутствовать. Солдат внутренне содрогается, невольно продираемый холодом, что угрозой сочится из слов Вестника. И эта угроза не сулит отступникам скорой смерти. Гейб знает, что значит слово «показательный». Он слишком прекрасно знает, чем всё закончится. Ведь Джон Сид не их тех, кто бросает слова на ветер. — Ты можешь идти, — кивает Джон, а солдат кивает в ответ, поспешно скрываясь за дверью. — Чёртовы сопротивленцы. Мужчина устало сжимает пальцами переносицу и опускается на стул, расслабленно откинувшись на спинку. День только начался, а желание пустить кровь грешникам стучит по вискам слишком навязчиво, занимая собой все мысли. «Одна ведь прямо под рукой», — самозабвенно шепчет сознание, но мужчина отмахивается, закуривая сигарету. Дым проникает в лёгкие, выводя наружу напряжение и злость на тех, кто посмел перейти ему дорогу с утра пораньше. А затем перед глазами застывает картинка помощницы с яблоком в зубах, и Джон жалеет, что не запечатлел этот момент на камеру. В войне компроматов он бы мгновенно вышел победителем. Мужчина тушит окурок в пепельнице, выдыхая последнюю порцию дыма. А затем ноги сами несут его вверх по лестнице. Словно перед глазами мелькает стрелка с чёткими координатами пункта назначения. Время новой исповеди? Джон замирает у комнаты помощницы, а костяшки пальцев уже отбивают ритм по поверхности деревянной двери. Чистая формальность. Ведь так положено? Или было, когда-то. Молчание повисает в воздухе ожиданием выстрела. А Джон готов уже отбить ритм ногой, выбивая дверь напрочь. Он не должен психовать. Он должен быть более терпеливым ради Отца и их общей цели. Ведь игра ведётся на обе стороны. Вопрос лишь в том, кто первым выйдет из себя. И шанс проиграть у него намного выше, особенно когда Ханна Уокер, будто намеренно, ставит перед собой задачу как можно чаще выводить его из себя. — Не заперто, — приглушённо доносится из-за двери, и Ханна видит, как Вестник входит в комнату. Его лицо озарено задумчивостью, через мгновение сменяющееся улыбкой. — И как долго ты будешь сидеть в этой комнате? — У меня есть выбор? — Ханна хмыкает, уставившись на огрызок яблока в своей ладони. — Я здесь явно лишний гость. Ах да, в число гостей я ведь не вписалась с самого начала. — Ты можешь ходить по территории. — Джон проходит мимо кровати, на которой устроилась помощница, скрестив ноги в позе лотоса. — До тех пор, пока я не буду уверен, что ты изменилась и не делишь мир только на чёрное и белое. Врата Эдема — наше общее спасение. И ты уверуешь, как только сможешь открыть свой разум желанию понять. — Ты за этим явился сюда? — Ханна смотрит на него, как на умалишённого. — Почему просто нельзя оставить меня одну? Я ведь не нарушаю границ твоего личного пространства. Что теперь-то не так? Ты хочешь говорить о жизни двадцать четыре на семь? Тогда мы убьём друг друга уже к завтрашнему утру. — Вообще-то, — он мгновение смотрит в окно, а затем оборачивается к ней. В его голубых глазах искрится лукавый огонёк. Во всём этом Ханне видится явный подвох, — я пришёл предложить тебе завтрак примирения. При упоминании о еде желудок помощницы вновь предательски урчит, а губы Вестника кривятся в ухмылке. Ханна готова зажмуриться, проклиная собственный организм за слабость. — Я не голодна, — сухо бросает девушка, показательно подбрасывая в ладони огрызок яблока. — Мне трёх яблок вполне хватило. — Это не просьба, — отрезает Джон, скрещивая руки на груди. Весь его вид не терпит возражений. А Ханна впервые задерживает взгляд на его руках, пытаясь разглядеть татуировки. — Это наше с тобой маленькое соглашение, помнишь? Или ты забыла про Хадсон? При упоминании своей коллеги глаза помощницы мгновенно вспыхивают огнём раздражения и злости. Запрещённый приём, Джонни Сид. Только вот здесь нет судьи, который пригрозит тебе дисквалификацией. Здесь только ты — судья и палач в одном лице. — Думаешь, что я настолько глупа? — Ханна смотрит в его глаза, не моргая. Браво, ты выдержала всего каких-то жалких пять секунд. — Я знаю, что ты выискиваешь ко мне подход. Ведь не можешь получить расположение путём одного лишь кнута. Это тебе старший брат приказал играть роль доброго полицейского? Глупая, глупая Ханна, которая снова и снова ступает по тонкому льду, наплевав на меры безопасности, ведь Джон Сид способен слететь с катушек за долю секунды, а ты не успеешь и глазом моргнуть. — Я жду тебя внизу, — холодно бросает Джон. — Иначе компанию мне составит Хадсон. Но уже не за столом перемирия. И когда проходит каких-то десять минут, Ханна Уокер топит в себе свою же гордость, поднимаясь с кровати и с душевным надрывом бросая огрызок яблока в окно. Когда дверь за ней с грохотом закрывается, в спину ей несётся приглушённая ругань и искреннее пожелание её рукам отсохнуть по самые плечи.***
Она не торопится, и каждый шаг даётся с трудом. Ханне кажется, что по лестнице она спускается целую вечность, будто её насильно тянут за шкирку, не оставляя права выбора. Общество Джона Сида — последний пункт в списке её пожеланий. Только вот пункт этот почти сразу же яростно перечёркнут ярко-красным маркером. Не зря ли? Но нужно гнать прочь подобные мысли и похоронить их в свинцовом саркофаге. Иначе вся эта зараза прорастёт в мозг, каждый раз напоминая о себе в самый неподходящий момент. Джон Сид, несмотря на мольбы Ханны убраться прочь, оказывается в холле, слишком терпеливо ожидая её появления. Какую игру ты ведёшь, вестник Отца своего? Но помощница вовремя прикусывает язык, когда слова вот-вот готовы сорваться с него колкими фразами. Вестник лишь хмыкает, а его глаза внимательно следят за каждым шагом в его сторону. — Следуй за мной. Тон его голоса — чёткий приказ, который нужно исполнять беспрекословно и мгновенно. Только вот Ханна не его солдат. Она всего лишь пленник, которого удерживают на одной лишь силе слова «Хадсон». В просторной, как и всё в этом доме, кухне на столе уже накрыт скромный завтрак, состоящий из омлета, пары свежеиспечённых булочек и свежесваренного кофе. Ханна переминается с ноги на ногу. Сказать, что она удивлена, — ничего не сказать. «Но мне явно не стоит привыкать к подобному, да, Джон?» — крутится в голове помощницы, пока с языка срываются совсем другие слова: — Ты где-то удерживаешь нескольких слуг? — тупой вопрос, на самом деле. Ханна знает, но ничего не может с собой поделать. Волнение в ней творит с её языком страшные вещи. — Но здесь накрыто на одного человека. Чистая вежливость с её стороны? Надежда на то, что он уйдёт, оставив её в покое и наедине с собой? Это определённо вариант номер два и никак иначе. Джон не знает, чего ожидать. Но то, что она спустилась вниз, — уже маленькая победа, хоть и выигранная путём шантажа и обмана. — Я не голоден. — Вестник садится за стол, касаясь пальцами поверхности белоснежной чашки, из которой вьётся пар от горячего кофе. — Особое приглашение нужно? Креститель указывает взглядом на стул, а в воздухе искрится напряжение, когда девушка несколько мгновений колеблется, но затем всё-таки садится. Вся эта ситуация кажется ей бредом сумасшедшего, который решил поиграть в игру: кто кого выиграет в гляделки. Тот, кто позорно сбежит, устроит Хадсон сдирание кожи. И сбежать готова сама Ханна, когда пронзительный взгляд голубых глаз напротив буравит в ней дыру, желая узнать все её тайны. Исповедь обещает быть извращённой. Разве на другую Джон Сид способен? — Откуда ты родом? — звенящую тишину кухни он режет металлом собственного голоса. Молчать или же ответить? Ханна колеблется, уткнув вилку в омлет. Сыграть эту партию, разыграв неудачно карты? Ведь мир не рухнет, ответь она на этот вопрос? Главное потом — натянуть вожжи. Сумеет ли она? Верится с трудом. Джон Сид так просто не ослабит петлю, затягивающуюся на её шее. — Юта, — коротко бросает она. — Но мы часто переезжали. А разве честно играть в одни ворота? — Ханна знает, что хочет вступить на явно запретную территорию. Но отчего-то ей становится плевать на осторожность и сигналы «СТОП». — Вдруг я тоже хочу задать свои вопросы. — Смотря, какие тебя интересуют. — Его взгляд теплеет, словно вопрос позабавил его как следует. — Отвечу на те, которые посчитаю нужными. — И в чём тогда смысл всей этой затеи? — Помощница смыкает губы в упрямую линию, сверкнув в его сторону горящим взглядом неодобрения. — Играть так играть. Или ты пасуешь? — Это не дружеская беседа, Ханна Уокер, — ухмыляется Джон, делая глоток кофе из чашки. — Расскажи о своей семье. Ханна едва не давится кусочком омлета, а знаки опасности начинают усиленно мигать красным. Джон лишь ждёт, соединив руки рядом и слегка облокотившись о край стола. Он немного наклоняется вперёд, неотрывно смотря на неё, а Ханне хочется вжаться в стену, забившись в первую попавшуюся щель. Сердце её начинает предательски быстро стучать под рёбрами. Слишком громко. Слишком оглушительно. — Тебе станет легче, если сумеешь побороть в себе страх быть услышанной, — голос Джона сейчас звучит слишком понимающе, будто он сейчас говорит сам с собой. — Начать всегда тяжело. — Начинать как раз таки было легче лёгкого. — Джон улавливает, как цвет её радужки мгновенно приобретает оттенок неба в момент надвигающейся грозы. Этот взгляд смотрит сквозь него. Она усмехается. — Только когда тебе не верят в первый раз: ты давишься непониманием. Когда это происходит дуэтом: ты давишься уже слезами. А на третий раз учишься держать всё в себе. Проще простого, на самом деле. Она — словно зеркальное отражение его самого. Наклоняется ближе, всё ещё сжимая вилку в руке. Между ними всё ещё расстояние в полтора метра, но Джону кажется, что зубцы вилки направлены в сторону его глаз. Или шеи? Но Ханна Уокер как-то надрывно хмыкает, будто прочитав его мысли. — Знаешь ли ты, каково это жить с человеком, который прилюдно строит из себя любящего папочку, а ночами запирает ребёнка в комнате три на три, заставляя к утру заучивать библейские тексты, ссылаясь на то, что его «любимое» дитя согрешило, не так посмотрев в его сторону и не проявив тем самым должного уважения к его персоне. А мать, — голос помощницы шерифа ломается с сухим треском. Слишком оглушительно, как кажется Джону. — Ты ожидаешь от меня понимания твоих вероучений и твоих взглядов? Я давно выжгла из себя эту заразу, и новой мне не нужно. Хочешь узнать мои грехи? — слова срываются с губ её стоном умирающего. — Сначала разберись в своих, Джон Сид. Она срывается с места прежде, чем Джон успевает оправиться от услышанного и остановить её суровым окриком, пресекая попытки к побегу. Мужчина делает нервный глоток из чашки с кофе, а напиток кажется теперь слишком горьким на вкус. Первый порыв: пойти за ней следом и призвать к ответу за дерзость в его сторону. Но вестник против на то своей воли погружается в тяжёлые мысли. Этот омут воспоминаний вновь утягивает его на дно, вырисовывая перед глазами навсегда въевшиеся в мозг картинки из прошлого. Джон поднимается на ноги и выходит прочь из комнаты, направившись к припаркованному перед домом пикапу. Солдаты порываются следовать за ним, но резкий, отрицательный взмах руки прерывает все их попытки спорить. И через мгновение пикап срывается с места, подняв в воздух облако пыли и песка. Чёртова Ханна Уокер. Словно знала, куда следует давить? Или всё это глупое совпадение? Джон стискивает зубы и выкручивает руль до предела, выезжая на трассу. Ему срочно нужно в бункер. Ему срочно нужно выпустить наружу свою боль, огнём агонии выжигая в себе проснувшиеся воспоминания.