Сложно оставить своих самых тёмных призраков, Они как эхо, следуют за мной, Но всё, что я делаю, — прячусь, Когда ты тянешь меня вниз. ©
Больничная палата. Отчего-то распахнутые настежь окна и знойный летний ветер, растрепавший розовые шторы. Ей не нравится их цвет. Ей не нравится находиться здесь. В палате, окутанной смертью и ненавистным запахом лекарств. Запах этот отчего-то душит сильнее, чем осознание того, что всё изменилось окончательно. Тело, лежащее на кровати, слишком неподвижно восковое, окутанное саваном вечного спокойствия. Удушливый воздух заполняет лёгкие, сводит горло, и что-то внутри обрывается. Что-то внутри кричит, настойчиво призывает отвернуться, забыть и не выбивать в чёрном обелиске воспоминаний образ смерти. В отдалении глухим эхом слышится детский плач. Кто-то касается её плеча рукой. Хоть касание этой руки отвратительно само по себе, Ханна не в силах отвести взгляда от до одури умиротворённого лица собственной матери. — Она выбрала его. Большей жертвенности нельзя и просить. Ей хочется заорать, подбежать к ней и несколько раз хорошенько встряхнуть. Отчаянно хочется унять эту внезапно нахлынувшую пустоту, расползающуюся по нутру ядом отчаяния. Она не могла бросить её. Не могла оставить в мире, который слишком велик для неё одной. — Ма… Она запинается, захлёбывается в одном единственном слове, когда женщина не улыбается в ответ и не смотрит в её сторону. В ней больше нет жизни. Пустая оболочка и обрезанные навеки крылья. Ханна слышит голоса взрослых за спиной. Порыв ветра бьёт сквозь идиотского цвета шторы и нечто, запылавшее в душе не хуже лавы в жерле вулкана, заставляет сжать кулаки, впиваясь ногтями в ладони. Что-то шевелится на периферии расфокусированного зрения. Ноги, словно она кукла в руках умелого кукловода, сами несут в сторону маленькой кроватки. В сплетении пелёнок и тонкого одеяла оно шевелится будто паук, пожравший собственную мать ради выживания. Оно спит, будто ему плевать на всё и на всех. Чудовище, отобравшее у неё остатки воли к жизни не ведает, что уничтожило хрупкий мир вокруг, превратив его в разрушенный замок из песка и пепла. — Почему не ты, а она? — вопрос срывается с губ едва различимым шёпотом, сочится зарождающейся ненавистью. Рука сама тянется к до нелепого маленькому и хрупкому тельцу. Подушечки пальцев касаются головы, а затем и рта ненавистного убийцы. Непривычное давление отзывается на лице его отчего-то забавной гримасой. — Неужели тебе не нравится? Разве ей не было больно? Она не боялась? Думаешь, она хотела умереть? Ханна будто говорит сама с собой. Пустой взгляд её, не моргая, устремлён на зашевелившееся чудовище. Оно шевелится всё настойчивее, бьёт бессильными кулачками удушливый знойный воздух. А затем открывает глаза, уставившись на Ханну глазами той, которую она больше никогда не увидит. В них словно читается немой и колючий упрёк, который на мгновение ледяной волной сносит весь пылающий в ней гнев. Она одёргивает руку, отскакивает от кроватки, будто от прокажённого. Она ожидает волну громкого плача, истерику существа, чья смерть могла прийти за ним в собственный день рождения. Но слышит лишь короткое, слабое хныканье. Она переводит взгляд на мать, всё такую же мертвенно-бледную и неживую. И волна смеха вырывается из горла, пустота под рёбрами заполняется бесконечно сменяющимися волнами горя и отчаяния. «Ты не позволила. Не позволила мне отправить его следом за тобой. Даже сейчас, ты, почему-то, выбрала его…» Сквозь собственный смех и внезапно помутневшее сознание она слышит чей-то воющий крик. Но ей плевать. Даже если этот ужасающий вой вырвался из её собственной груди, даже если он разорвёт её лёгкие в клочья — ей плевать. Плевать, потому что силуэт женщины, смотрящей на неё своими печальными глазами цвета весенней травы, навсегда исчезает из этого мира, погружая сознание Ханны во мрак оскалившейся на неё бездны.***
Сон-воспоминание обрывается. Не менее суровая реальность возвращается свернувшимся у ног Бумером и голосами людей, чей разговор за стеной доносится до неё глухим перешёптыванием. Помощница потягивается, устало откинувшись на спинку стула. Взгляд упирается в потолок, и лёгким толчком ноги она едва заметно приоткрывает дверь, ведущую в соседнюю комнату. Полумрак играет ей на руку, оставляя фигуру под прикрытием теней. Она вслушивается, прикрыв глаза и коснувшись пальцами мягкой шерсти Бумера. Но улавливает лишь пустую болтовню да несколько никому не интересных сплетен про внезапно объявившуюся лучшую подругу Трейси. — Она ненормальная, говорю тебе, — голоса не узнать, Ханна и не пытается. — Трейси бегает за ней, словно верная собачонка. Огрызается на каждого, кто косо посмотрит в сторону её обожаемой подруги. — Ты преувеличиваешь, — во втором голосе слышатся нотки ехидства. — Что может сделать полоумная девчонка, едва не превратившаяся в пускающее слюни животное. Ты глянь на неё, божий одуванчик с двинутыми от Блажи мозгами… — И глаза… жуткие, словно сестричка Вера превратила их в ядовитые озёра этой зелёной дряни. — Как думаешь, она надолго будет с нами торчать? — А куда ей деваться? Наша Трейси её никуда не отпустит. Учитывая, что она её искала не один месяц едва ли не по всей Монтане. — Может, оно и к лучшему. Мы же, вроде как, должны помогать друг другу? — Но не тем, кто внезапно свалился как снег на голову, сбежав из бункера Веры. А вдруг и не сбежала она вовсе?! Вдруг её намеренно отпустили?! — Ш-ш-ш, тише ты. Нас могут услышать! — голоса перешли в едва уловимый шёпот, и конец разговора долетал до Ханны лишь короткими обрывками фраз. За решётчатым окном сгущаются сумерки. Голосов в коридоре становится всё больше и больше, и Ханна смотрит на часы, понимая, почему возникла такая оживлённость. Время ужина заставляет всех обитателей тюрьмы, исключая, конечно, постовых, собраться в импровизированной столовой. Но ужинать ей не хочется вовсе. Не в окружении людей, добрая половина которых считает её зелёной неудачницей, пустившей под откос поезд сопротивления, уже и так давно грозившийся сойти с рельсов. Желания вступать в споры и полемику у неё нет от слова совсем. Природе людей свойственно надумывать и винить всех, но не только самих себя в случае, если что-то идёт вразрез их завышенных ожиданий. Ханне хочется заявить с уверенностью, что ей плевать и в принципе всё равно, какие перешёптывания ведутся за спиной её, но врать самой себе уже начинает входить в глупую привычку. С губ срывается тихий усталый вздох, и Ханна поднимается со стула, направившись в сторону выхода из здания тюрьмы. Сырой воздух из тумана и дождя обволакивает лёгкие, стоит только жадно вдохнуть его полной грудью. Фонари освещают двор тюрьмы, и несколько часовых засели в башнях, всматриваясь во мрак сгущающейся ночи. Ноги сами несут её на стену, и усталый взгляд скользит по местности перед тюрьмой. Во мраке, освещённом местами светом прожекторов, ей снова чудится силуэт в белом. Ей приветственно машут рукой, и Ханна жмурится, мысленно прося ненавистного «призрака» исчезнуть. Но когда эфемерная девушка всё так же стоит в тени уличного фонаря, помощница чертыхается и слезает со стены, проклиная непогоду, саму себя и чёртов регион, постепенно сводящий её с ума.***
Несколько пар глаз сверлят ей спину. Укоризненным осуждением впиваются под кожу, на затылке оседая прицелом едкого неодобрения. Помощнице шерифа хочется обернуться, по-детски выставить средний палец, но она сдерживается, продолжая всматриваться в карту округа, разложенную на одном из столов. Время завтрака давно уже закончилось, но надоедливые гражданские всё ещё снуют вокруг, шепотками кидаются в её сторону. Ханна запивает чаем едва не застрявший в горле кусок бутерброда, когда кто-то настойчиво касается её плеча. Обернувшись, она сталкивается с мутными, будто выцветшими на солнце, зелёными глазами недавно спасённой девушки. Она невольно вспоминает слова вчерашних сплетников, но позволяет себе лишь вопросительно вскинуть бровь. Взгляд устремляется в сторону Трейси, которая второй тенью встала за спиной подруги. — Что-то случилось? — Ханна давит из себя фальшивую полуулыбку. — Не ожидала вас здесь увидеть. — Холли хотела поговорить с тобой. Ей всё ещё сложно ходить, но она не унималась. Хотела поблагодарить свою спасительницу. Трейси пожимает плечами, а затем демонстративно хмыкает, отходя на несколько шагов назад. Помощнице сводит зубы. Общество обеих ей отчего-то неприятно в дозе смертельной. Словно горящие нездоровым блеском глаза напротив могут сулить что-то адекватно-здоровое. Адекватность здесь вообще кому-то присуща? Остались в этом богами забытом месте хотя бы жалкие угольки нормальности? — Спасибо. Не знаю, что бы стало со мной, не окажись ты там. Хриплый, болезненный голос режет воздух вокруг наждачной бумагой. Какой-то маленькой частью души помощнице жаль девушку, превратившейся в жалкое подобие себя прежней, если судить по рассказам обитателей тюрьмы и самой Трейси, однажды показавшей ей фотографию улыбающейся, жизнерадостной девушки. В глазах её, запечатлённых во времени застывшего навеки фотокадра, тогда ещё не горела зелёным пламенем Блажь, прочно поселившаяся теперь где-то в глубине покалеченной души. — Не стоит, я лишь мимо проходила, — слова срываются на автомате. Хочется поскорее закончить этот свалившийся на голову внезапный разговор. — Рада была помочь. — Наверняка это сам Бог направил тебя ко мне. Или это меня направили к тебе? Разве это не помощь Божья? Ханна невольно кривится. Упоминание высших сил оседает на языке кислотой пережёванного лимона. Улыбка выходит короткой и пустой. Взгляды, до недавнего времени сверлившие ей спину, теперь изучают каждую мимику на лице. Она видит очередное неодобрение, новую волну перешёптываний и осуждающее покачивание головой. Она что, плюнула в кастрюлю их обеденного супа? Убила их домашних зверушек? Ей хочется заорать, но она лишь холодно смотрит на Трейси, а затем снова на блаженную, едва не превратившуюся в чёртова Ангела. На какой стадии одурманивания ей удалось вырваться из удушливых объятий Веры? — Холли, — Ханна убирает карту в рюкзак, оставляя на столе недоеденный бутерброд и недопитую чашку чая. — Тебя вроде так зовут? Ценю твоё желание меня поблагодарить, но в этом действительно не было ничего сверхординарного. Можно сказать, что я выполнила свой служебный долг и спасла человека в беде. И Бог тут вовсе не при чём. — Разве не веришь ты в то, что людей порой сводит вместе рука Божья? — вопрос срывается с губ девушки наивностью, присущей детям, едва научившимся познавать мир вокруг. — Я ведь знаю, что всё это не просто так… — Есть такое понятие, как элементарная случайность, — помощница перекидывает рюкзак через плечо. — И именно её тебе стоит благодарить. А теперь прошу меня извинить, Уайтхорс просил к нему заглянуть. Ханна обходит Холли. Мимо Трейси и кучки столпившихся возле камер зевак. А затем застывает на месте, когда в спину бьют непрошеные слова. В них она не различает упрёка, ядовитой насмешки или же шквала осуждения. Но отчего-то волосы на затылке на мгновение встают дыбом, а тело прошибает колючим холодом. В словах этих нет и капли эмоций. Лишь холодный расчёт, призванный ударить как можно больнее. — Я многое слышала о тебе, Ханна Уокер. От Веры, Трейси… Джона, — помощница оборачивается. На последнем имени пальцы непроизвольно сжимаются в кулак, впившийся в лямку рюкзака. Что связывает Джона и эту свалившуюся на голову Холли? Какого дерьма залил он ей в уши? — Ты кажешься мне очень интересной личностью. Настолько интересной, что мне хочется с тобой о многом поговорить. Наверняка у нас найдётся парочка интересных тем… и людей для обсуждения? Недоангел мягко улыбается. Но отчего-то улыбка эта видится Ханне оскалом хищника, умело притаившегося за маской невинной овечки. Она невольно пробегает взглядом по присутствующим. Но в их глазах осуждение направлено лишь на неё одну. Они что, чёртовы слепцы, которые не могут увидеть дальше собственного носа? — Вот уж сомневаюсь, — помощница улыбается в ответ, — что мне есть что обсудить с людьми, которые мешают человека с грязью, стоит тому лишь единожды оступиться. При этом, эти жалкие подобия людей так и будут сидеть на заднице, виня всех вокруг за беды, на них свалившиеся. Ханна впивается взглядом в ощерившуюся было Трейси, рядом с которой возникает теперь уже тень самой Холли. Помощнице хочется засмеяться в голос от нелепости происходящего. Уже в который раз, интересно? — А если у кого-то кишка тонка высказать мне всё в лицо, лучше затолкните свою желчь себе обратно в глотки, иначе я это сделаю сама. Надеюсь, что мы друг друга поняли. Она оставляет их за спиной, исчезая за дверью, ведущей во временный кабинет шерифа. Злость закипает, но Ханна давит её с присущей безумцу настойчивостью. Вдох, выдох. Повторить. Стук в дверь выводит Уайтхорса из угрюмой задумчивости. Несколько секунд он смотрит в сторону источника звука, а затем, будто опомнившись, призывает человека за дверью войти. — Ханна, — он приветственно кивает, проницательным взглядом осматривая появившуюся на пороге помощницу. Та коротко и натянуто улыбается, бросая рюкзак возле стены. — Ты плохо выглядишь. Словно не спала несколько дней подряд. — Это явно не то, что хочет слышать девушка с утра пораньше, — попытка пошутить не разбавляет атмосферу, и шериф продолжает смотреть на неё с совсем не напускным беспокойством. — Я высыпаюсь, сэр. Не стоит взваливать на себя ещё и волнение обо мне. — О единственном помощнике, оставшемся на попечении, мне волноваться явно следует. Мужчина смотрит на неё внимательно, взглядом проникая будто в самую душу. Ханна не знает, что он пытается там откопать, но она давно уже научилась зарывать своих демонов глубже, чем на пресловутые шесть футов вниз. Если уж сам Креститель не смог выкопать на свет божий чернильные тайны её, Уайтхорсу такое было точно не под силу. Уокер не впервой проводить границу между работой и собственной, закрытой ото всех личной жизнью. Шериф ей нравился. Этого и не требовалось отрицать. Нравился так, как может нравиться человек, умудрённый опытом прожитой жизни. — Так о чём вы хотели со мной поговорить, сэр? Помощница намеренно сводит неудобную тему в русло иное, привлекая внимание старика к более насущным проблемам. Шериф вздыхает и устало потирает переносицу, а затем достаёт из выдвижного ящика стола небольшой конверт. На стол с шелестом опавших листьев вываливаются фотографии цветов монохрома, будто и вправду выцвели на солнце все краски надежды и радости. Впрочем, отмечает про себя Ханна, изображённым на них Вестникам, чёрно-белое подходит как нельзя лучше. Сеющим смерть за собой иных цветов и не нужно. — Они наблюдали за тюрьмой, — помощница, будто собирая паззл, раскладывает на столе фотографии по отмеченным на них датам. — И то, что я вижу, мне уже не нравится. — Мы, как видишь, тоже в долгу не остались. — Я вижу среди сектантов людей Джейкоба, кучку Ангелов, но не вижу людей Джона, — Ханна прикусывает щёку изнутри, а шестерёнки в голове начинают крутиться под аккомпанемент хаотичных мыслей. — Всего лишь несколько человек из числа его людей. — Ханна… — Жалкое количество, если они собирают новые силы для атаки. Я не вижу Джозефа. Не вижу Джона на последних фотографиях. Зачем они собирались у Веры? Наверняка нападение. Иначе, зачем… Что-то не сходится… Если нападение, тогда почему так мало людей? Что же ты задумал, Джозеф? И какую роль сыграет в этой игре твой младший братец? Вы ведь что-то планируете. Захват тюрьмы? Нет, слишком много жертв по итогу… — Ханна! Помощница вскидывает голову, когда громкий окрик шерифа вырывает её из омута высказанных вслух мыслей. Взгляд её фокусируется на встревоженном лице мужчины, а тело само падает на стул, будто принимая более удобное положение для выслушивания возможной гневной тирады или выговора. Но Уайтхорс лишь собирает фотографии в конверт, не пряча их обратно в ящик стола. — Аналитика здесь не нужна. Мы и так уже знаем, что нападению на тюрьму быть. Но не знаем одного: какую роль во всём предстоящем играет Джон Сид и сам Джозеф. — Джозеф отдаёт команды, младший брат их выполняет. Если вся семейка засветилась в одной компании, значит, готовится что-то масштабное. — Атаку на тюрьму мы отобьём. Не впервой, — шериф тычет пальцем в конверт. — Но мы должны воспользоваться тем, что бункер будет менее защищён. Мы должны отбить федерального маршала из лап Веры. — Чистой воды безумие, — Ханна качает головой, вспоминая, что бункер Веры — та ещё заноза в заднице. Сильнее, чем бункеры остальных братьев. — Её убежище окружено полями Блажи. И внутри наверняка не один уровень защиты в виде этой летучей зелёной дряни. Попытка спасения может обернуться катастрофой для тех, кто будет в этом участвовать. — Кто сказал, что мы полезем в Бункер сестрички? У нас есть сведения, что через несколько дней Вера, Джозеф и несколько новообращённых будут находиться на изолированном островке близ укрытия Датча. Там мы и перехватим маршала. Да, они предусмотрели меры безопасности в виде полей из Блажи, но твоя сопротивляемость поможет проникнуть на чаепитие без каких либо особых проблем. — Моя сопротивляемость не бесконечна, сэр, — Ханна хмурится, прокручивая в голове возможные исходы событий. — И одна я точно не справлюсь. Нужны пути проникновения, атаки и последующего отступления. Я не чёртов ниндзя, который способен выкрасть человека из-под носа кучки одуревших сектантов. — Я выделю тебе нескольких опытных ребят из числа местных выживальщиков. Они сумеют обеспечить тебе необходимую поддержку. — Разрешите задать вопрос, сэр? — помощница едва ли не скрипит зубами, когда воспоминания мелькают перед глазами. — Зачем нам рисковать собой и чужими жизнями ради человека, который несколько раз бросал товарищей в беде? В чём польза от того, кто думал лишь о собственной шкуре и карьере? Разве не по его вине мы здесь оказались? Кто в здравом уме пойдёт на сектантский округ в сопровождении шерифа и трёх его помощников? — Это наша работа, — Уайтхорс, кажется, уже и сам не верит в весомость собственных слов. Ведь в тот переломный момент, когда наручники сомкнулись вокруг запястий Джозефа Сида, он готов был развернуться и уйти прочь. — И нам ничего уже не остаётся, кроме как её выполнить. — И при этом найти способ не сдохнуть, — Ханна забирает конверт, а затем поднимается на ноги, направившись в сторону брошенного у стены рюкзака. — Я более тщательно изучу фотографии. И мне нужно будет осмотреть тот злополучный остров, на котором наша семейка готовится устроить шабаш в честь новообращённого маршала. Держите меня на связи с вашей группой поддержки. Координацию действий я обсужу напрямую с их командиром. — Знаю, что задание кажется тебе бессмысленным, но маршал нам нужен. Без его поддержки мы окажемся в невыгодном положении. — Мы уже в нём по уши, сэр, — Ханна перекидывает рюкзак через плечо. За дверью она слышит нетерпеливый скулёж Бумера. — Но я вас поняла. Надеюсь, что эта наглость не выйдет нам боком. Тюрьма выдержит пару нападений, но не устоит перед гневом Джозефа, если спровоцировать его на ответные действия. — Мы будем готовы. Уж я об этом позабочусь. Помощница несколько секунд неотрывно смотрит в глаза шерифа. Она читает в них решимость, но за ней различает и оттенки жалящего отчаяния. Она видит в нём человека, загнанного в угол. Человека, идущего по краю узкого обрыва. Любое поспешное движение, и камень сорвётся вниз, превращая решения в смертельный для всех камнепад. Изолированный от внешнего мира регион может стать для всех них общей братской могилой, стоит только одному окончательно оступиться. Уайтхорс порывается сказать что-то более ободряющее, но Уокер уже скрывается за дверью, оставляя после себя звенящую тишину да слова, брошенные в пустоту комнаты: — Удачи, Салага. И не вини себя за то, что может случиться. Я лишь надеюсь, что спасённый тобой маршал поможет тебе покинуть эту проклятую землю. Хотя бы один из нас должен вырваться из ада. Но Ханна его слов не слышит. Она покидает тюрьму в сопровождении верного Бумера. Будто в последний раз помощница окидывает здание задумчивым взглядом, и через несколько мгновений наблюдатель на стене видит лишь зелёный бок пикапа, исчезнувший за поворотом дороги. Дороги, что так упрямо тянется в сторону пахнущей яблоками долины Холланд.