Say that you want me every day That you want me every way That you need me Got me trippin' super psycho love Aim, pull the trigger Feel the pain getting bigger Go insane from the bitter feeling Trippin' super psycho love ♫ Simon Curtis – Super Psycho Love
— Ты думаешь, я буду работать за еду? — Хэнк уплетал второй кусок торта, но считал своим долгом немного поворчать. — Я думаю, ты будешь рад мне помочь, — Чарльз подлил себе кофе и огляделся, зевая. Ему удалось поспать от силы полтора часа, потом мозг дал команду вставать — и Ксавье открыл глаза, понимая, что больше не уснёт. К счастью, до этого момента ему действительно удалось встретиться с сестрой и обнять её, поговорить, правда, они толком не успели — Рейвен спешила на экзамен, после которого обещала заглянуть. Чарльз честно сказал ей, что сам не знает, где он будет, он надеялся поспать хотя бы часа три, но понимал, что пока что его жизнь совершенно непредсказуема даже в рамках десяти минут, что уж говорить о планах на день… Чарльз зевнул снова, едва успев прикрыть рот ладонью, и на этот раз Хэнк оторвался от торта, поправляя очки, слегка съехавшие по переносице. Он приподнялся, заглядывая в чашку Ксавье, и слегка нахмурился. — Это третья. — Мне надо взбодриться, — Чарльз в третий раз зевал и даже встряхнул головой, отгоняя дрёму. — Тебе надо поспать, ты хреново выглядишь, — отложив ложку, МакКой поднялся, отходя к столу, на котором стояла баночка с образцом, принесённым Чарльзом. Как и у многих друзей, у них было действительно много общего. Например, любовь к своему делу и неумение отдаваться ему наполовину. Поэтому Хэнк часто ночевал в своей лаборатории, а Чарльз тратил на учёбу и подготовку всё своё свободное время. Почти всё. Они всё-таки находили возможности видеться хотя бы раз в неделю, несмотря на бесконечную занятость, потому что… просто потому что были друзьями, пожалуй. И, если бы у Рейвен прямо сейчас не шёл экзамен, она бы тоже была здесь, Чарльз был в этом уверен. И именно потому, что Хэнк точно знал уровень трудоголизма своего друга, он забеспокоился, когда, наконец, пригляделся к Ксавье. Даже для своей любви к Академии и тому, чему там учат, Чарльз выглядел плохо. За время их общения бывало многое: Чарльз спал на кушетке в лаборатории Хэнка, МакКой дрых в его комнате в общежитии, они оба спали в общественном транспорте, привалившись друг к другу. Синяки под глазами давно стали частью жизни обоих, и молодой исследователь отлично знал, что такое не спать по трое, четверо суток, держась на кофе и силе воли, но… Но за всё это время он ни разу не видел Чарльза таким. Дело было не только и не столько в том, как он выглядел, нет, проблема крылась в странных импульсах, которые от него исходили. Хэнк был прежде всего учёным и всему старался искать логическое объяснение, но здесь ему пришлось признать: он просто испугался за друга. Испугался, потому что Ксавье выглядел… загнанным. Загнанным и затравленным, хотя, судя по его рассказам, ничего подобного не происходило. И всё равно создавалось ощущение, что что-то высасывает из него жизнь, не даёт зарядиться энергией; МакКой попытался посчитать мысленно, сколько Чарльз уже не спал нормально и ужаснулся. Мало того, что тело не получало необходимого отдыха, так ещё и мозг находился в режиме постоянной, непрекращающейся работы. И решал он не самые приятные задачи. Хэнк, относя образец к микроскопу, уже решил для себя, что им надо серьёзно поговорить. — Весьма и весьма любопытно, — МакКой приник к прибору, подкручивая и настраивая. — Секунду… Он взял кокон пинцетом, осторожно счищая с него уже засохшую слизь, немного размочив её губкой, пропитанной водой. На тёмной поверхности обнаружился слабый светло-голубой налёт. Хэнк быстро чирканул себе это в блокнот и постепенно очистил всю поверхность, после этого ещё раз приглядываясь к находке в микроскоп. Чарльз допил кофе и подошёл ближе, стараясь не закрывать свет, чтобы не помешать Хэнку. МакКой вертел кокон, разглядывая его с разных сторон, пока, наконец, не взялся за скальпель, делая аккуратный надрез и уже двумя пинцетами осторожно раскрывая его края. Ещё немного кропотливого осмотра — и Хэнк, оторвавшись от микроскопа, повернулся к Чарльзу резче, чем следовало. — Это Parnassius apollo*, — он выглядел одновременно воодушевлённым и обеспокоенным. — Белоснежный Аполлон. Чарльз, это очень редкая бабочка. — Как он выглядит? — Ксавье кинул короткий взгляд на куколку (теперь было понятно, что это именно куколка), с трудом представляя себе, во что превращается именно этот вид. Хэнк достал один из своих огромных альбомов, где хранил фотографии всех насекомых, с которыми был более-менее знаком. Ему понадобилось немного времени, чтобы найти нужную страницу, но учёный справился — и постучал пальцем по снимку, на котором была изображена белая бабочка с чёрными пятнами на верхних крыльях и красными на нижних. Чарльз вгляделся в фото и постарался максимально его запомнить — это могло пригодиться. — Они совершенно не приспособлены к миграции, — МакКой, на секунду задумавшись, вытащил фотографию из альбома, отходя к своему столу, на котором стояла техника. — Если исчезают в одном месте, то вероятность того, что они снова там появятся, практически равна нулю. Занесены в несколько Красных книг. Гусеницы кормятся в большинстве своём только очитками, — он быстро что-то печатал, делая цветную копию фотографии. Чарльз слушал внимательно, стараясь увязать эту информацию с тем, что у них уже было, но появление в этой истории бабочек нельзя было связать ни с чем, кроме психического расстройства и склонности к коллекционированию. Ксавье вздрогнул, очень явно представляя себе подвал, оборудованный для жизни, где запираются жертвы, которым несколько недель обещают не трогать их, а потом душат, после уродуя труп. Он шумно вздохнул и только после этого заметил, что Хэнк теперь смотрит только на него. — Чарльз, Белоснежные Аполлоны не водятся на нашем континенте, — МакКой снял очки и протёр их салфеткой. — Кто-то привёз их сюда, кто-то выращивает для них очитки и бережёт куколки, очень чувствительные к любым переменам в окружающей среде. И этот кто-то очень кропотлив в своём увлечении. Пожалуйста, будь осторожен. Он вытащил несколько распечатанных листов из принтера, протягивая их другу. На первом была фотография шикарного Аполлона, на следующих — основная информация по ним. Хэнк на секунду задержал распечатки в своих пальцах, чтобы Чарльз посмотрел на него ещё раз. — Будешь? — Да, — Ксавье кивнул, тут же пряча листы в свой рюкзак, добавляя их в папку дела. — Поедешь к нему? Хэнку всё ещё не нравилось то, что его ближайшего друга так часто отправляют в «Райкерс» беседовать с местным психопатом, поэтому МакКой даже имени его предпочитал не произносить вслух. И, что беспокоило учёного гораздо больше, какой-то частью своего пытливого ума он начал подозревать, что Чарльзу нравится это общение, поэтому сейчас вопрос получился несколько более хмурым, чем следовало. — Да, скажу, что мы нашли кое-что новое, может, получу ещё одну зацепку от него, — Ксавье как будто не заметил напряжёния в голосе и лице Хэнка. — Чарльз, он не твой друг, ты же помнишь об этом? Молодой человек вздрогнул и отвлёкся от сборов, он как раз натягивал куртку, которую боготворил — она стойко пережила тот день, когда одежда Чарльза была сухой не больше часа в сумме. Теперь Ксавье замер, всунув одну руку в рукав и уставившись на Хэнка. — Конечно, — он непонимающе моргнул. — С чего мне думать, что он мой друг? — Да так, — МакКой выдохнул, потирая переносицу, он не хотел показаться навязчивым или параноиком. — Прости, наверное, я тоже заработался. — Ничего, — Чарльз влез в куртку, накинул рюкзак и обнял друга, хлопнув его по спине. — Спасибо за помощь, я позвоню, если выясню ещё что-нибудь! Хэнк кивнул, провожая его долгим, внимательным взглядом и не в силах отогнать от себя одну мысль, которая заглушала остальные и не давала успокоиться. МакКой боялся за Чарльза так сильно, что не смог бы описать это словами, боялся особенно после сегодняшнего понимания того, что Ксавье не останавливается, даже когда у него почти не остаётся сил. Да, Хэнк очень боялся. Боялся, потому что знал: Чарльз и не остановится.* * *
Доктор Шоу пытался разговорить Чарльза на протяжении всего его пути от лестницы до пропускного пункта к камерам в подвале. Кажется, на этот раз ему сообщили о прибытии агента, стоило Ксавье выйти из машины, потому как главный психиатр этой части «Райкерс» появился в дверях через какую-то минуту. На все его вопросы Чарльз отвечал односложно, в основном пребывая в плену своих собственных размышлений, но в то же время не желая делиться с этим человеком информацией. Он помнил свои ощущения от улыбки доктора Шоу, нехорошей улыбки, это была улыбка подлеца, пытающегося скрыть свою натуру. Они не были знакомы близко, и чаще всего Чарльз не делал о людях какие-либо выводы до того, как узнавал их более-менее хорошо, но в этом случае он и не хотел никакого общения. Впрочем, Ксавье кое-что для себя отметил: Шоу вёл себя так, словно Чарльз был здесь только второй раз, значит, о прошлом визите ему не сообщили. Чарльз сделал себе мысленно пометку о том, чтобы поблагодарить Петра. На посту снова был он, кстати. У высокого широкоплечего мужчины как будто не было сменщика и выходных, зато наличие именно этого надзирателя у мониторов во многом успокоило Чарльза, да и Пётр встретил его улыбкой, как старого знакомого. Вот с кем Ксавье хотел бы подружиться, возможно, это получится осуществить, но позже, пока что следовало бросить все свои силы на разговор с доктором Леншерром. Когда решётка, отделяющая камеры от комнаты с мониторами, закрылась за Чарльзом, Шоу позволил себе выругаться. Он смотрел в спину молодого агента и не мог перестать думать о том, что над ним смеются: какой-то мальчишка, ещё даже не окончивший Академию, не сказал ни слова о том, как продвигается дело Оскопителя, а Себастьян хотел знать, да, он хотел славы, он хотел признания, он до смерти устал прозябать в «Райкерс», где его заслуги никто не ценил, а от общения с «любимыми пациентами» уже просто тошнило. Но Шоу ничего не оставалось, кроме как уйти, потому что Чарльз ясно дал понять: от него ничего не добиться. — Доброе утро, — доктор Леншерр уже ждал его, Чарльз поймал себя на мысли, что этот человек может учуять кого угодно и где угодно. — Мне нравится то, что мы видимся почти каждый день. Вы плохо выглядите, мало спали? — Не мог уснуть, — Чарльз опустился на стул, телевизор убрали, видимо, решив, что толку от него не будет. — Доброго утра, доктор. Дни смешались в один длинный день, в перелётах прошла прошлая ночь: сначала от «Райкерс» до Академии, затем, уже вместе с агентом МакТаггерт, к новому трупу, потом обратно… Немного сна, и Чарльз уже отправился к Хэнку, просидел у него практически до вечера, так что лететь куда-либо уже не было смысла. Ночь он провёл в попытках уснуть, но бессонница настойчиво стучалась в его сознание, не давая расслабиться, так что в итоге Ксавье просто лежал, смотря в потолок. Он хотел было встать и начать что-нибудь писать, как-то систематизировать данные, что у него были, но не терял надежды всё-таки поспать, так что решил не включать свет. Не помогло. Кофе, предложенный стюардессой, немного взбодрил его, но в остальном Чарльз чувствовал себя даже неплохо, просто слегка уставшим. Судя по всему, он сильно себе льстил, раз их разговор начался с его состояния. — Если вы не будете набираться сил, кто же будет бороться с мировой преступностью? — уголки губ доктора Леншерра дрогнули в лёгкой улыбке. — Кто будет гоняться за мной, если я вдруг сбегу? — Отсюда уже очень давно никто не сбегал, — Чарльз тоже улыбнулся, почему-то от этих полушуток становилось странно тепло в груди. — Но, поверьте мне, если вы сбежите, я вас поймаю. Леншерр издал смешок и подошёл ближе к стеклу, вглядываясь в голубые глаза, всё такие же прекрасные, несмотря на мешки под ними и общую усталость, которая легла тяжёлой печатью на лицо молодого человека. Он поймал себя на мысли, что хотел бы прикоснуться к этому лицу — руками, губами, хотел бы ощутить под подушечками пальцев эту кожу, почувствовать её аромат… Не так, через метры и стеклянную преграду, а вплотную, чтобы вдохнуть в лёгкие, смакуя. Эрик задержался взглядом на алых губах и облизнулся, сразу отмечая ответную реакцию: пальцы Чарльза сжались на папке, которую он достал. Значит, заметил. Чудно. — Что вы расскажете мне сегодня? — он вернулся к глазам, которые теперь смотрели настороженно, но без страха. — Мы нашли кое-что в горле трупа, — Ксавье раскрыл папку, доставая несколько листов. — Кокон. Куколку. Она… — Нет-нет-нет, — Леншерр перебил его, качая головой. — Нет, Чарльз, вы снова забыли, как проходят наши беседы. Сначала расскажите мне что-нибудь о себе, право, это гораздо интереснее. — Пока я рассказывал что-то о себе, убили ещё одного человека, — агент сдвинул брови, и Эрик даже через стекло ощутил всплеск этой благородной ярости, подавляемой, но обладающей невероятной силой. — Мы тратим время, доктор. — Значит, я помогу вам выбрать тему, чтобы сэкономить его, — мужчина улыбнулся, на этот раз его взгляд остался безучастным к улыбке. — Скажите, Чарльз, вы считаете себя особенным? Ксавье посмотрел на него непонимающе, теперь приподняв одну бровь. Доктор продолжал стоять к стеклу максимально близко, Чарльзу казалось, он видит, как на прозрачной преграде остаётся след от дыхания Леншерра, на секунду ему подумалось, что эта стена может просто исчезнуть — и тогда… Чарльз сглотнул, отводя взгляд, он уставился в пол, отвернувшись, так что голос доктора просочился в его сознание через левое ухо, направленное к камере. — Расскажите мне, Чарльз, думали ли вы когда-нибудь, что рождены для большего, чем большинство людей? Хотели бы узнать, что вы — избранный? Что вы — мессия? — Да, — Чарльз ответил после короткой паузы и снова посмотрел на собеседника, принимая новую наживку, заглатывая её целиком, пока не ощущая крючка, который вот-вот должен был вонзиться в нёбо и вспороть его, застревая. — Да, я думал и хотел. — Кем вы мечтали стать, Чарльз? — Музыкантом, актёром, — Ксавье чуть пожал плечами, как человек, который давно перерос всё это и считает не больше, чем прошлым, причём действительно далёким. — Великим учёным. Первооткрывателем. — Верю, — доктор чуть склонил голову набок. — А ещё? Кем вы мечтаете стать до сих пор? — Я… «…не мечтаю, а становлюсь», — хотел сказать Чарльз, чтобы подчеркнуть, что он идёт к своей цели. Он хотел стать агентом, он хотел спасать людей, он хотел ловить преступников, чтобы делать этот мир лучше. Да, он был уверен в том, что занимается именно тем, что было необходимо — ему и его совести, но приходилось признать, что в очередной раз доктор был прав. Была одна старая и всё ещё действующая мечта в его сердце, такая живучая, что перенесла и подростковые годы, и годы в университете, и несколько курсов в Академии. Леншерр ждал ответа, но слова застревали в горле, не желая вылезать на свет. — Я… — Чарльз шумно вдохнул и медленно выдохнул, — я мечтал стать писателем. — Ничуть не удивлён, — Эрик кивнул. — У вас бы получилось. Вы действительно особенный, Чарльз, даже не сомневайтесь в этом. Иногда я думаю о том, с каким бы удовольствием съел хоть маленький кусочек вашего тела, крохотный, вы бы даже не заметили, как я его отрезал, и это было бы самым сладким деликатесом из всех, что я пробовал, но — нельзя. Ксавье был благодарен судьбе за то, что его руки покоились на папке, иначе бы он выдал себя с головой дрожью — до кончиков пальцев. Холод скользнул по спине и разбежался по рукам и ногам вместе; забрался внутрь, скручивая желудок и прижимая его к позвоночнику; сжал лёгкие, не давая вдохнуть; высушил всё во рту, так, что пришлось приоткрыть губы; добрался до мыслей, парализуя их. Голос доктора Леншерра был полон искренней и впечатляющей вдохновлённости, и Чарльз ни на секунду не усомнился в том, что он говорит чистую правду: да, он бы отрезал кусок, поперчил, посолил, зажарил и съел, смакуя каждую секунду ощущения вкуса человеческого мяса. Одна часть разума умоляла молчать, она ползала на коленях, упрашивая не задавать никаких вопросов, она хотела остаться на месте, она не хотела покидать эту голову, но другая оборвала её резко, приструняя и поднимая на ноги, и, прежде чем Чарльз успел понять, что делает, с его губ сорвалось одно короткое слово: — Почему? Взгляд доктора изменился едва уловимо, Ксавье на секунду показалось, как и в первую их встречу, что его зрачок сузился, как у кошки, почуявшей мышь, и Леншерр облизнулся на этот раз медленно и демонстративно, а потом заговорил. — Как раз потому что вы особенный, Чарльз, — он приблизился к стеклу ещё сильнее, чуть подавшись вперёд. — Вы не просто умны, нет, это не единственный критерий. Просто есть люди на порядок выше, дело не только в уме, дело во многом. Вы, я, агент МакТаггерт. Думаю, ваша сестра. И даже ваш друг, — Ксавье устал удивляться, поэтому не стал задаваться вопросом, откуда доктор знает о Хэнке. — Особенные, да. Избранные. — Но как это связано с… едой? — Чарльз вздохнул рвано, но взял себя в руки. — Мы высшее звено эволюции, а значит — вершина пищевой цепочки, — Эрик чуть улыбнулся. — Лягушка съедает комара, цапля съедает лягушку, лиса съедает цаплю, а человек делает себе из лисы воротник. Ему даже не обязательно её есть. Человек выше и имеет право на убийство того, кто ниже в цепочке, если ему это необходимо или если ему кто-то мешает. Мы выше обычных людей и можем избавляться от тех, кто преграждает нам путь. Или же, — он прищурился, — если мы голодны. — Это звучит совершенно ужасно, — теперь Чарльз дышал часто, и Эрик даже прикрыл глаза, наслаждаясь волнами энергии, которые исходили от молодого человека. — Это абсолютно бесчеловечная теория, доктор, и я не могу с ней согласиться. Человек не имеет права на убийство, как вы выразились, лишь потому, что он «выше». Есть моменты, когда люди вынуждены убивать… Но лишать кого-то жизни из прихоти или помехи — нет, это совершенно неприемлемо. Он даже чуть повысил голос — так что Пётр на другом конце коридора обернулся, оторвавшись от созерцания мониторов. Ксавье вдохнул резко, ему не хватало воздуха от переполнявшего чувства возмущённости подобными размышлениями. Он был не на шутку взбудоражен и как будто даже забыл, зачем здесь находится, он был готов соскочить со стула и броситься к стеклу, чтобы посмотреть в глаза этому человеку и, стоя так, переубеждать его до победного, но сознание вовремя дало команду успокоиться. Разум услужливо напомнил о том, что Леншерр — психопат. Гениальный психопат взаперти, находящийся наедине со своими мыслями, убеждениями, идеями — всё это зародилось давно и старательно им культивировалось со всех сторон, стоит ли прикладывать к нему мерило нормального человека? — Вы прекрасны, Чарльз, — голос доктора заставил его отвлечься от своих мыслей — и Ксавье ощутил, как его обдаёт жаром от взгляда серо-стальных глаз. — Вы совершенно прекрасны. Чарльз поднялся, откладывая папку и все листы, кроме одного. Он прошёл те несколько метров, что отделяли его от прозрачной стены, держа этот лист обеими руками. Ксавье остановился прямо напротив доктора, смотря ему в глаза. Развернув лист, молодой человек прижал его ладонью к стеклу, и Эрику пришлось ненадолго прервать зрительный контакт, чтобы взглянуть на фотографию, напечатанную на белой бумаге. Бабочка, белоснежная бабочка с красными и чёрными пятнами, она была красива и беззащитна в своей хрупкости. — Куколку Белоснежного Аполлона убийца протолкнул в горло своей новой жертве, — Чарльз говорил медленно и чётко. — Сейчас проверяют остальные трупы, в трёх уже найдены такие же. Доктор, мне очень нужно знать, что это значит. — Вы знаете, Чарльз, — Эрик снова смотрел на него — прямо и… горячо. — Скажите мне: что такое бабочка? — Это насекомое, — Чарльз заставил себя не отводить взгляд. — Гусеница, потом куколка, потом бабочка. Редкий, если не единственный живой организм в мире, который успевает пожить в двух формах, превращаясь через третью. Он умолк, распахнув глаза — и Леншерр ощутил прилив невероятного блаженства от созерцания этого действа. Он улыбнулся, прижимая руку к стеклу напротив листа с фотографией, как будто почти касаясь ладони Чарльза. — Превращение… — беззвучно проговорил Ксавье, шумно втягивая ноздрями воздух. — Его травма как-то связана с его половой принадлежностью, и ему нужно превращение… Он одержим идеей переродиться… — Обучение у Брэддок, учёт в полиции, детская травма, любовь к бабочкам — у вас уже есть так много, Чарльз, — доктор произнёс «р» в имени юноши почти на немецкий манер, наслаждаясь звучанием. — Вы умный мальчик, так соберите картинку. А я открою вам тайну… Он перешёл на шёпот, едва слышимый, и Чарльз больше читал по губам, проронив только с трудом сорвавшееся «Что?..», прервавшее на секунду монолог доктора, который сразу заулыбался мягко, показывая свои острые белоснежные зубы. — Простите, мне пора… Чарльз отступил, едва не запнувшись о собственные ноги, он покидал коридор поспешно, почти рассыпав все бумаги из папки: забыл, что она лежит на рюкзаке, и дёрнул его за лямку, успев схватить папку в последний момент — запихивал её он уже на ходу. Ксавье попрощался с Петром тепло, но быстро, ноги сами несли его быстрее и быстрее — подальше отсюда. Мысли толкались, жужжали, мешали друг другу, сердце плясало в груди канкан, не давая нормально дышать. Это был самый странный их разговор за всё время. И самый запоминающийся, пожалуй. Если Чарльз и хотел поспать, то в ближайшее время мог даже не мечтать о таком — он знал, что ему…* * *
…приснится. У меня не было ни одного сомнения в том, что именно я увижу, если хоть ненадолго упаду в объятия Морфея, и, видит Бог, я не хотел этого видеть. Уже в самолёте пришло уведомление о новом электронном письме — и я открыл его сразу, едва увидев, что оно от мисс МакТаггерт. Короткое послание, в котором мне было сказано приехать к ней сразу, как я окажусь на земле. Ещё один пропавший, на этот раз заметили сразу — и есть возможность найти его живым. Мне оставалось только вдохнуть поглубже, позволяя себе на секунду закрыть глаза. Если для кого-то это была игра, то теперь ставки взлетели до небес. Мои руки всё ещё дрожали, пока я набирал ответ, обещая, что прибуду без промедления. Подумал, добавил, что выяснил кое-что. Отправил письмо. Понял, что последнюю часть разговора с доктором я не смогу рассказать никому. Дрожь длинной волной прошла по всему телу, его шёпот, проникновенный и опаляющий, снова зазвучал в моей голове. «Я открою вам тайну, — Леншерр улыбался, зная, что его не услышит никто, кроме меня. — С внутренней стороны правого бедра». «Что?..» — я был настолько поражён тем, как он понизил голос, что не смог выдавить из себя ничего больше. «Я бы вырезал крохотный кусочек с внутренней стороны вашего правого бедра, Чарльз, — он улыбнулся, и я ощутил, что мои колени дрожат, как у ребёнка перед кабинетом дантиста, и гораздо проще изобрести вечный двигатель, чем вдохнуть. — Я бы съел его, не прекращая повторять, что вы прекрасны, а потом каждый раз бы целовал шрам, оставшийся там… Целовал бы и повторял: вы прекрасны».