И как бы я ни укреплял свой хладнокровный тыл, Боюсь, твой взгляд растопит мои льды. Это мой военный фронт с некоторых пор, Когда малейший бриз может превратиться в шторм... Всё дело в том, что ты или в том, что я Всё ещё помню тебя, а разум твердит, что зря. Ты будто бы планета из моих звёздных войн, Я постоянно борюсь с твоим открытым полем, Ты так опасно близка на моих радарах, Что весь мой арсенал уже готов к ударам. ♫ Каста – Закрытый космос
— Простите, док, — надзиратель закрепил маску и начал проверять ремни, которыми тело Эрика было зафиксировано на специальной переноске, не позволяющей ему двигаться самостоятельно. — Ничего, — говорить было не очень удобно, жёсткая маска сминала нос, воздуха, поступающего через отверстия, было недостаточно, и лёгкая нехватка кислорода могла бы мешать, если бы ношение этого «намордника» не было привычным делом для Леншерра. У доктора Шоу были весьма специфические представления о методах лечения, и мириться с ними приходилось всем: мало кто соглашался работать с подобными пациентами, которых чисто теоретически должны были не только содержать под стражей, но и пытаться вернуть в русло адекватности. Себастьян предпочитал издеваться над своими подопечными, потому что знал, что ему за это ничего не будет, стоит ли говорить о том, что Эрик был его любимцем? Хотя бы потому, что доктор Леншерр был умён, что нравилось Шоу, но он был умнее своего «целителя», что Себастьяна бесило. Он бы с преогромным удовольствием вскрыл черепушку этого психопата, чтобы проверить, как устроен мозг, которому нравится поедать себе подобных, но, увы, пока этого было сделать нельзя. Теперь же Леншерр и вовсе был священной коровой — наконец-то была возможность прославиться. — Ты и правда думаешь, что сенатор Уортингтон что-то тебе предлагал? — голос возник совсем рядом, но дрожи у Эрика не вызывал; его подобные фокусы напугать не могли, сколько Шоу ни старался вызвать у него хоть какие-нибудь эмоции. Тюремный доктор обошёл своего пациента кругом и сел на койку, небрежно отпихивая документы, принесённые Чарльзом. У него на коленях лежала другая папка, по которой он постучал ручкой, извлечённой из кармана пиджака. Да, Себастьян знал обо всём: спасибо маленьким «жучкам» в этих камерах, которые помогали ему оставаться в курсе событий, даже если его в курс вводить не хотели. — Вот в его приёмной об этом и близко не слышали, — Шоу улыбнулся широко и мерзко, наслаждаясь своим превосходством. — Мистер Ксавье обвёл тебя вокруг пальца, Эрик, и вряд ли испытывает муки совести. Ты повёлся на его смазливую мордашку или сладкие речи? Или хорошенькая задница не давала тебе спать по ночам? — Себастьян коротко хохотнул. — Не замечал раньше за тобой тяги к мальчикам… Он положил папку на койку, бросив ручку рядом, и поднялся, подходя вплотную, долго вглядываясь в серые глаза. Сколько нервов вытрепал ему этот псих… Сколько времени потратил он на то, чтобы разговорить его, чтобы получить хоть какую-то пользу, а тут появляется этот сопляк с недельным удостоверением агента, которое у него скоро (Шоу на это очень надеялся) отберут — и получает всё, чего хочет. Информацию, помощь… доверие. Себастьян почти ревновал, но больше злился, потому что мальчишке удалось то, что у него не получилось и после пяти лет попыток. — Я думаю, он не выдержит и бросится искать Оскопителя сам… — Шоу быстро облизнул губы и зло, надменно улыбнулся. — Я почти уверен, что он его найдёт, но такому юнцу не справиться с опытным убийцей… Как думаешь, Эрик, он отрежет его маленький член до или после того, как хорошенько вставит ему по самые яйца? Себастьян почувствовал, как пульс участился, а пот мгновенно покрыл его спину: взгляд Леншерра изменился после этих слов так сильно, что лишь слепой бы этого не заметил. Вот оно, слабое место Магнето, маленькая болевая точка, которую он создал себе сам. Вот то, что может заставить его испытывать страдания… Как жаль, что он так поздно это понял, правда — жаль. Впрочем, он всегда сможет навещать Эрика, чтобы напомнить ему о том, что он сам отправил Ксавье в руки Оскопителя, в том, что мальчишка этого психопата найдёт, Шоу был уверен: он мог заочно ненавидеть Чарльза за его умение расположить к себе, но не мог отказывать ему в том, что он был умён. Неудивительно, что этот агент приглянулся Леншерру. — О, не переживай, — Себастьян поднял руку, поглаживая маску своего подопечного тыльной стороной ладони. — Я позабочусь о том, чтобы ты был в курсе всех новостей, я обеспечу тебя необходимым информационным потоком. В отличие от мистера Ксавье, у меня есть настоящая договорённость с сенатором — за его подписью и печатью, тебя переведут в Сан-Квентин, если ты назовёшь имя убийцы и скажешь, где его искать. Шоу приблизился максимально, чувствуя, как его самого сковывает ужас: теперь серо-стальные глаза смотрели с новым выражением, и в них читалось неприкрытое и искреннее обещание разорвать его, Себастьяна, на мелкие кусочки при первой же возможности. Но нужно было держать себя в руках, нужно было быть сильным, в конце концов — он здесь главный и у него на руках все козыри этой колоды. — Соглашайся, Эрик, — голос Себастьяна вдруг стал ласковым и вкрадчивым, правда, от подобной интонации Леншерра скорее тошнило. — Если они найдут Оскопителя сами, ты ничего не получишь, а вот если сенатор сделает это с моей помощью… Ты получишь всё, о чём мечтал. — Доктор Шоу! — голос Петра заставил мужчину едва не подпрыгнуть на месте, таким эхом он разнёсся по коридору. — Вас к телефону! Секретарь сенатора Уортингтона! — Подумай, пока я буду уточнять детали, — Шоу даже подмигнул Эрику, пусть и немного нервно. — Давай поможем друг другу. Он скрылся в коридоре, спеша ответить на звонок, и доктор проводил его внимательным взглядом, так и не проронив ни слова. Совсем скоро он скажет, что согласен, да, он согласится, в этом сомнений не было. Эрик полагал, что обо всём этом раструбят на всю страну, впрочем, ему бы хватило пары выпусков новостей, одного упоминания — Чарльз точно не пропустит. Леншерр перевёл взгляд на ручку, оставленную Шоу рядом с папкой, и уголки его губ под маской дрогнули, обозначая улыбку.* * *
Эрик давно понял, что спешка — дурной тон. Из миллиона действий, на которые был способен человек, спешки требовали всего несколько вещей, в остальное время не стоило никуда торопиться, если в планах было получить удовольствие. Ужин, партия в шахматы, беседа, убийство и занятие любовью — ничто из этого нельзя было делать быстро, если хотелось насладиться. Эрик любил наслаждаться процессом, действительно любил, поэтому очень расстраивался, если ему приходилось торопиться. Торопятся лишь те, кто не понимает сути, Эрик же её видел в полной мере. Разговор с сенатором был очень быстрым: все суетились и торопились, несколько действуя на нервы, но доктор был к ним снисходителен. Простые люди очень любят торопиться. Сенатор, большой мужчина в строгом костюме и с серым от страха лицом, как будто постаревший на несколько лет за эти дни, но полный энергии и решимости, его сопровождающие, несколько людей в похожих костюмах и все с какими-то чемоданчиками… Шоу, чья болтливость была совершенно неуместна, и за подобную бестактность самому Эрику хотелось попросить прощения, но он промолчал. Все они спешили, да, спешили, они хотели спасти жизнь этого маленького ангелочка… И Эрик спросил, какую фотографию сенатор выберет для надгробия своего ангелочка, когда они будут хоронить его изуродованное тело — такую же трогательную, как та, что показывают в новостях, или же посуровей. Уортингтон разозлился, он разгневался, приказав отправить «эту тварь туда, откуда она выползла», он собирался уйти, кажется, теряя надежду прямо на глазах у всего мира — и видит Бог, Эрик сделал это ради выражения, которое нарисовалось на лице Шоу. Это было великолепно. Они разошлись достаточно далеко, когда Эрик заговорил снова. Он описал Оскопителя в деталях, назвал его возраст, расовую принадлежность и имя, которое едва не унёс порыв ветра: «Уэй Виктис». Сложно было сказать, что отразилось в тот момент в глазах сенатора, но в тот же миг он и его люди засуетились сильнее, забегали, словно муравьи в затопляемом муравейнике… Только спасать они бежали не матку, а яйца, одно-единственное яйцо, отливающее золотом на солнце. Спасать своего ангелочка. И все про него тут же забыли, притащили сюда, посадили в клетку посреди комнаты, словно зверя, охрана заполнила всё здание до самого верхнего этажа, и они, люди в форме, приходили посмотреть на него. Кто-то с ужасом, кто-то с презрением, кто-то… с восхищением. Но Эрик этого почти не замечал, он слушал музыку и рисовал, находя что-то бесконечно притягательное в грифеле, которым пачкал пальцы во время работы над каждой новой картиной. Как и практически любой другой доктор, Эрик любил чистоту, но чёрная пыль, покрывающая кожу, завораживала так же, как и алая кровь, которую он так высоко ценил, что делился ей с миром. Чужой, правда, но делился. Прутья клетки были широкими и жёсткими, вряд ли бы кто-то смог с ними справиться голыми руками. Стены его тюрьмы возвышались почти до потолка, а внутри всё было обставлено практически с комфортом: кровать, кресло, стол, стул… И ещё кое-что, по мелочи, но главное — ему вернули бумагу и грифель. Эрик рисовал — рисовал Чарльза, с нежностью и трепетом выводя линию губ, осторожно рассыпая веснушки, тщательно прорабатывая прядки в волосах и, конечно, любовно воссоздавая глаза. Чарльз торопился, да… Убегал после их бесед, говорил часто быстро, словно боялся что-то забыть, делал выводы слишком поспешно, порой не замечая очевидных вещей, но он был молод и горяч, причиной его спешки была не глупость, как у многих людей, а энергия, переполняющая всё его существо. Эрик готов был поклясться, что никогда не встречал таких людей. Горячее сердце в груди Ксавье своим пламенем опаляло его пальцы, стоило лишь слегка протянуть руку. И, что самое удивительное, казалось, что если для блага других нужно будет вырвать это сердце и поднять высоко над головой, освещая людям путь, Чарльз станет этим маяком без колебаний. Вытащит своё горящее сердце из груди и вскинет руку с ним, чтобы все видели, куда им надо следовать, чтобы спастись*. Он и сам не понимал, какой он особенный, о-о-о, Эрик отлично это видел: этот мальчик совершенно не понимал, как много он значит. Даже не представлял, что он отмечен — судьбой, Богом, кем или чем угодно, отмечен для сотворения благих дел. Чарльз был светом. Светом, который не слепил, а согревал, который манил к себе, который успокаивал… Светом, который рассеивал тьму в душе Эрика, свободного в своём выборе стороны — добра или зла. Сам Эрик считал, что не бывает абсолютного добра или абсолютного зла, всё многогранно, но Чарльз был светом. Без сомнений. И Эрик рисовал его, думая о том, чем сейчас занят его маленький светлячок. Ищет убийцу? Отчитывается перед Мойрой, которая, безусловно, тоже видит этот свет — и жадно хочет спрятать его в своих паучьих лапках? Или сидит в своей комнате, сокрушаясь о том, что его маленький обман раскрылся? Чарльз спешил, потому что спешил гореть, он был таким умным и таким наивным одновременно, что нельзя было понять, как сочетается подобное в разуме одного человека. Невинный освободитель, решительный святой, мальчик с большой тайной в душе, которую Эрик так хотел раскрыть. Он так боялся, что кто-то сломает его, но, кажется, Ксавье был сильнее, чем казался. Он верил в то, что мир можно изменить к лучшему, искренне верил, а такое не разрушить одним взмахом руки — и даже ураганом не сдвинуть. Эрик ждал его, надеясь, что успеет закончить портрет, правда, он пока не определился, что делать с руками. Единственное, в чём был уверен доктор: на левом запястье он обязательно нарисует розу ветров, конечно, без обозначения сторон света. Возможно, когда-нибудь он сможет подарить Чарльзу эту картину, да, он очень постарается, но пока что у Эрика был подарок поценнее. Осталось лишь дождаться адресата. Эрик глубоко вдохнул и медленно выдохнул, откладывая грифель и смотря на свои пальцы в чёрной пыли. Прямо сейчас ему уже не хватало света.* * *
Чарльз ужинал, точнее, пытался запихнуть в себя хоть что-нибудь под пристальным взглядом сестры, когда по телевизору начались новости часа, и диктор громогласно заявила, что «знаменитый маньяк-каннибал доктор Эрик Леншерр по прозвищу «Магнето» благодаря усилиям доктора Шоу решил помочь в поисках Оскопителя». Ксавье и так не особенно много съел, скорее поковырялся в тарелке, но и то немногое тут же подступило к горлу, грозя вернуться на стол, правда, в менее аппетитном виде. — Тихо, тихо, — Рейвен схватила стакан и притащила брату воды, помогая выпить. — Всё хорошо… — Вот чёрт, — Чарльз пил мелкими глотками, но прервался, глядя на портрет Шоу, занимавший добрую половину экрана. — Значит, он знает… — Знает о чём? — девушка обеспокоенно вглядывалась в лицо Чарльза, сдвинув брови. — Что наше предложение было фальшивкой. Он уже не смотрел в телевизор, он смотрел прямо перед собой, замолчав и уйдя в глубокие размышления. Шумно втягивая воздух, Ксавье думал о том, как Шоу преподнёс доктору Леншерру новость про то, что его обманули. В груди что-то жалобно ныло, тихо, но ощутимо — и Чарльз допил воду залпом, надеясь заглушить этот голос, но понимая, что так просто он не отделается. Не в этот раз. Чувство это усиливалось, постепенно заполняя всю грудную клетку, мешая вдохнуть, подталкивая сердце к горлу, а желудок — к позвоночнику. Он солгал. Об этом узнали. Дело было не в страхе перед доктором, нет, не в нём, дело было в необходимости его… признания? В необходимости его внимания, его взгляда, его голоса. В необходимости общения с ним на особой, доверительной волне, которой Чарльз воспользовался, чтобы получить информацию. Агент МакТаггерт обещала, что она свяжется с приёмной сенатора и попытается выбить этот перевод, но, должно быть, не успела. И теперь… Чарльз сжал пальцы на стакане так, что мог бы его раздавить. Шоу наверняка всё обставил так, чтобы максимально отвадить своего подопечного от общения с какими-то там агентами. И ему самому не нужно было искать маньяка и кого-то там спасать, нет, ему нужна была слава… Ему нужен был успех. Ксавье поймал себя на мысли о том, что тюремному доктору признание Леншерра, признание своей значимости, нужно было не меньше… И тут же отогнал эту мысль, не позволяя себе на ней зациклиться. Да и не смог бы — чувство потери чего-то важного достигло пика, сплющив лёгкие, и Чарльз вдруг стал задыхаться, сидя на одном месте. — Чарльз, Чарльз! — Рейвен перегнулась через стол, беря его лицо в свои ладони, она была напугана до полусмерти. — Чарльз, смотри на меня!.. Врача! Девушка обернулась, чтобы позвать кого-нибудь в столовой, на них уже начали оборачиваться, но в этот момент ощутила сильные пальцы на своих запястьях. Она вздрогнула — и вздрогнула ещё раз, когда обернулась и встретилась взглядами с братом. Чарльз смотрел прямо и решительно, от охватившей его паники вдруг не осталось и следа. — Не надо врача. Я в порядке. Я лечу туда немедленно. — Но, Чарльз… — Я лечу туда, — он повторил, поднимаясь из-за стола. — Напишу мисс МакТаггерт из самолёта. — А если она скажет, что не отправляла тебя? — Рейвен сглотнула, тяжело дыша, теперь, кажется, паниковала она. — Самолёт никто разворачивать не будет, — Чарльз улыбнулся скорее нервно, но без тени сомнения, и девушка вдруг поняла, что его никто и ничто не остановит. — А там разберусь на месте.