От гнева и воли

Теперь, когда мой мир оказался в смертельной опасности, а всё, что мне дорого — под угрозой уничтожения, я всё чаще думаю о том далёком и страшном времени и его героях. Что оправдает меня? За мной — тысячелетнее царство свободы, процветания и благоденствия, а они, обернувшись, увидели бы тысячелетия неволи и унижений. Зорко Ар-Нелл. Дневники

Море бросалось на берег, пенистой грудью ударялось о скалы и со стоном и злобным шипением отступало. Ставр не боялся его бессильной ярости. С равнодушным спокойствием, достойным Великих гор, что далеко на юге, он смотрел, как волны – шустрые зверьки с блестящими горбатыми спинами, обгоняя друг друга, бежали к земле. Для Гьорта Море и вовсе было священно. Сколько раз эта могучая свирепая стихия была добрее и ласковее к его народу, чем твёрдая, неуютная земля. Не Море ли на заре времен подарило скитальцам новый дом — заповедный остров, а потом долгие века стерегло его лучше любой армии, не оно ли лелеяло их корабли, такие легкие и прекрасные, что древние легенды приписывали им способность взлетать в небеса, как взлетают птицы? Нечего страшиться Моря, его дыхания, его волн. Если одна из них, в серой мерцающей чешуе, с серебристым пенным гребнем на загривке, и окажется на деле чудовищным морским змеем, значит, так тому и быть — он падет на лагерь и утащит его за собой в бездну. Всё лучше, чем каждый день видеть, как умирают друзья, и ждать, когда смерть придёт и за тобой. Ставр еще спросил Гьорта, жили ли здесь аветы. И Гьорт, сам серый и тусклый, будто сотканный из морского тумана — лишь в светлых волосах, разлетающихся по ветру, как дым, блестели крупицы соли — ничего не ответил. — Я не знаю, как сказать тебе, Ставр, — предвидя новые вопросы, он все же прервал молчание. — Они были здесь, да. Но посмотри сам, разве можно выжить здесь, на голых скалах? Здесь не жили, здесь умирали. Наверное, так я должен ответить на твой вопрос. Ставр склонил голову. Он не знал ничего об аветах, нашедших последний приют на этих берегах, но хорошо знал смерть — её тяжелую ладонь, слишком часто опускавшуюся и на мирные народы, не искавшие битв. — Прости, я не хотел тревожить твоих ран. — Не проси прощения, Ставр, — сказал Гьорт, — ты не виноват, что не видишь и не слышишь. Я бы с радостью поменялся с тобой местами. Потому что я вижу и слышу. Их тени до сих пор бродят здесь, стонут и плачут, и Море плачет вместе с ними. — Ты можешь воззвать к ним? — Зачем? – удивился Гьорт. – Какое безумие – взывать к мёртвым! Я ни за что не стал бы. А к ним и не могу — они же ушли. А тени — это как следы на песке. Однажды их сотрут Море и ветер, но пока они свежи. Не знаю, как лучше объяснить. — Я понял, — Ставр скрыл усмешку. — Ты хорошо объясняешь. — А ты очень умен и чуток для человека. До знакомства с тобой я ненавидел твоё испорченное, вероломное племя, — признался Гьорт, — а после того, что ты сделал для моего народа, я готов отвечать на любые, даже самые пустые и глупые твои вопросы. — Мы сделали, — поправил его Ставр, — для двух наших народов. Но как знать, не разделим ли мы в скором будущем горькую участь твоих родичей, умерших здесь. — Не самое плохое, что может случиться, — Гьорт расправил плечи, жадно вдохнул сырой, тяжёлый воздух. – Раньше я думал: как это бессмысленно, как жалко — бежать от резни, от жестокого преследования сюда, к Морю, на бесплодные, пустые берега, чтобы беспомощно истаять, сгинуть без следа. Разве не этого добивались завоеватели – чтобы мы исчезли? Но теперь я понимаю, что их смерть не была бесславной. Они цепко держались за жизнь, и долго, до последнего боролись с холодом, голодом и болезнями, они остались самими собой — не опустились, не утратили разума, иначе нас встретили бы стаи кровожадных зверей, вроде тех, что служат сейчас врагу. И они хранили надежду… — И унесли её с собой в Море, — такие слова нельзя услышать от аветы, но Ставр был человеком, к тому же человеком прямым и простым. — Не тревожься, Гьорт, я не сомневаюсь в их мужестве. И никто не сомневается. Разве тебя смутили речи наших врагов? — Если бы только речи, Ставр! Их речи пусты, и ветер уносит сказанные ими слова. Но они пишут, пишут об этом! В их летописях, которые, если их не сжечь, переживут поколения, мои предки показаны тупыми животными, которые вполне заслужили дикую жизнь в скалах. Ни слова о славных и кровавых битвах, в которых женщины сражались наравне с мужчинами, о крепостях, в которых враг входил только после того, как умирал последний защитник. И никто, кроме нас, не помнит, никто, кроме нас, не расскажет! Мы – последние, и наше поражение завершит историю моего народа. — Я готов поклясться, что видел корабли, — Ставр повысил голос: слушать причитания аветы порой становилось невыносимо. — Да. И я их видел. Ты приказал зажечь костры на холмах — напрасно, — покачал головой Гьорт. – Нечего скрывать, это корабли Ульриха. Но он не станет помогать нам. — Он обещал. Он клялся. Если бы не его обещание, какой был смысл нам бежать сюда, на проклятые северные берега? — Тебе до сих пор трудно поверить в его предательство. Но если бы он на самом деле хотел помочь, он бы помог нам раньше, когда мы побеждали. Теперь же мы для него мертвецы. Ты стал бы помогать мертвецам? — Одно дело — воевать и проливать кровь за наше дело, такого я ни от кого потребовать не могу, — для Ставра это было ясно, как день, — другое дело — перевезти нас на кораблях. Он ведь авета наполовину, так? — Верно, — мрачно подтвердил Гьорт. — Значит, его предки тоже умирали здесь, и он тоже слышит их. Он не должен желать победы Тугкору, убийце его родных. Он должен помочь нам. — Ты мало знаешь Ульриха, — глаза Гьорта гневно сверкнули. – У него нет чести. Он устроил свое разбойничье гнездо в святом месте и мнит себя владыкой авет. Тех авет, конечно — нас он считает скотами и в этом подпевает нашим врагам. От него мы не видели помощи. — Не хочешь ли ты сказать, что и те, кто умирал здесь, тоже не дождались кораблей Ульриха? — Ставр недобро нахмурился. — Нет! Он запятнал себя, но не настолько. Эти берега опустели за четыре столетия до того, как Ульрих с родней и немногочисленными слугами ступили на святую землю. Знаешь, а ведь их положение было схоже: то же отчаяние, то же бегство от захватчиков. Но у Ульриха были корабли. Он решился на дерзость, но тогда эта дерзость была простительна. — Ульрих основал на Последнем острове своё королевство, — догадался Ставр. — Да. В благословенные времена там никто не жил, кроме святых, посвятивших себя молитве и размышлениям о вечном. У них не было войска — с севера и запада не от кого ждать нападения, там нет живых, там начинается тень. На юге и востоке лежал наш дом, славное и сильное королевство. У святых отшельников не было также и флота, потому что они никогда не возвращались. Редкие паломники посещали их на своих кораблях, и был красивый обычай — чтобы посетить святыни, мужчина или женщина специально строили корабль, обязательно из белого дерева. Многие продавали свои дома и земли, оставались нищими, но исполняли обет и достигали Последнего острова… Ставр слушал его плавную, необыкновенно музыкальную речь и думал, что Гьорта вполне можно принять за одного из Старших авет, свидетеля расцвета королевства, одного из тех, кто чудом уцелел во время нашествия и пронес сквозь тьму столетий огонь прежней славы. Однако обманываться не стоило: Гьорт родился уже на оскверненной земле. Его родители научились низко склонять головы, и сын неизбежно стал бы таким же рабом, если бы не очередной королевский указ и не очередная охота на авет. К счастью, теперь охотниками были не закованные в сталь солдаты Гемы Великого и Тугкора Старшего, прозванного Жестоким, а селяне, такие же нищие и голодные, как их жертвы. И беременной матери Гьорта с горсткой соплеменников удалось бежать в горы. Гьорт не напрасно гордился теми, кто в дни преследования остался самими собой. В сырой пещере, в дымном чаду, где они едва могли разглядеть лица друг друга, его научили языку и песням. Он читал звездное небо, как открытую книгу, ведал тайные свойства трав и мог исцелять недуги, облегчать чужие страдания — в своей мудрости гонимые все еще превосходили своих гонителей, хотя многое было утеряно навсегда. Он спокойно прожил бы свой век в глуши, без тревог и страданий, если бы не был настоящим безумцем и не отправился странствовать, едва достигнув совершеннолетия. Судьба хранила его — бродяг в те годы вешали прямо у дороги. Какое-то время авета жил при Храме: «аветийская вера» не исчезла, хотя стать жрецом авета уже не мог. Гьорт рвался к библиотеке, чем немало смущал служителей Божества. Но и отказать ему жрецы не посмели: вера предписывала утешать страждущих, а что могло быть лучшим утешением для того, чье настоящее обращено в прах, чем красивые сказки о прошлом? Но все эти годы, изживая страх, укрепляясь телом и духом, Гьорт и не подумал взяться за меч. Меч ему вручил Ставр, чужеземец из далёкой восточной страны, бежавший из плена и собравший вокруг себя таких же беглых рабов и нищих. Меч был плох — потом, в бою, Гьорт добыл себе более достойный — с ненавистными крылатыми змеями на черном клинке, и с тех пор не сомневался в выбранном пути. Так сбылись грезы юности Гьорта. Ставр не знал поражений. Теперь и аветы присоединялись к нему и признавали златовласого чужака своим вождем. И сам Ставр полюбил их кроткий и отважный народ. Разум его был открыт для их премудрости, сердце — для их страданий. И утром самого долгого дня года, при свете звезд небесных и разгорающейся зари Гьорт преклонил перед Ставром колени и присягнул ему как своему королю. Аветы последовали его примеру, а за ними и люди – как жители порабощенных земель, так и чужестранцы, волею судеб оказавшиеся рядом со Ставром. — Последний остров был разорен на десятый год, — продолжил Гьорт, — отшельников и всех, кто пытался укрыться там от войны, убили, святыни сровняли с землей. Но счастья это не принесло: все люди, ступившие на святую землю, вскоре умерли. Их смерть была действительно ужасна… — Верю, — Ставр отвернулся от Моря. — Но, видимо, такой должна быть расплата за убийство беззащитных. — Они заслужили, — согласился Гьорт, — только их гибель мало связана с их деяниями. Та земля свята… — И ни один человек не может ступить туда, — вспомнил Ставр. – Но мне казалось, это просто запрет вашей веры! — Увы, человек! У нас нет пустых запретов. Но ты знаешь, мне попадались легенды о людях, которые возвращались оттуда целыми и невредимыми и потом жили долго и счастливо. — Значит, авета наполовину — может? — Может. Видишь теперь, как хорошо устроился Ульрих? — Не смею осуждать его. На его месте я поступил бы точно так же. — А я – смею, — горячо сказал Гьорт. – Он не сделал ничего, чтобы помочь нам. Достичь Последнего острова удавалось лишь единицам, да и то – это были их труды и их заслуга, не Ульриха. — Значит, я велю повернуть назад, — решил Ставр. – Если сюда не придут корабли Ульриха, то и ждать нам нечего, разве что смерти. Я не убийца своего народа. Как только люди немного отдохнут, мы возвращаемся. — Может быть, нам лучше остаться, — задумчиво произнёс авета. — Не забывай, с кем мы может встретиться на пути назад. Здесь, по крайней мере, мы можем быть уверены, что не будем окружены – в Море они не полезут, Море свято. Он замолчал — верно, услышал шаги Эвела ещё раньше, чем тот появился. Эвел был родом из тех же земель, что и Ставр. Он были похожи, словно братья, только кто мог сравниться со Ставром? Ростом он был выше любого из людей своего войска, никому из них не уступал ни в силе, ни в ловкости, а сражался так умело, что не каждый авета мог ему противостоять. Глаза Эвела также были светлыми, как небо, но не было в них того света, как у вождя, а волосы вместо золота отливали медью. Гьорт и Эвел были верны Ставру и с друг другом вежливы, как того требовали обычаи их народов. — Беда, Ставр! — осунувшееся лицо Эвела было белым, как мел, губы посинели. Гьорт вздрогнул, подался вперед и встал между Ставром и Эвелом. — Что случилось? — спросил Ставр. Волна плеснула ему под ноги, и Ставр начинал уже злиться на авету. — Они уже здесь, — глухо сказал Эвел. — Этого стоило ожидать. Ты видел? Сам? — напирал Гьорт. — Да, — Эвел поднял глаза — тёмные, потухшие. – Я даже узнал его. Совсем молодой, тоненький, как тростинка. Я его копьём к земле пригвоздил. — Жалеешь его? — не унимался авета. — Да, — спокойно ответил ему Эвел, — но не больше, чем можно жалеть врага. Похоже, Гьорт остался доволен его ответом. — Прикажи выставить дозор из авет, — он повернулся к Ставру. – У нас острее слух. Человеку ни за что не услышать, как крадется упырь. — Авете тоже, — сказал Эвел. – Они крадутся неслышно, совсем как тени. — И одного пропущенного будет достаточно, чтобы потерять сотню людей, — печально заключил Ставр. – Лучших людей. — По крайней мере, одного мы уже можем не опасаться, — рука Гьорта потянулась к мечу. — Что же ты сделал с ним Эвел? Как ты справился с тем, кто уже мертв? — Разорвал надвое, — ни одна черточка не дрогнула в лице Эвела. – А вот как ты справишься, авета? Гьорт бросился на него. Ставр успел закрыть глаза, но кровь брызнула ему в лицо, замарала одежду. — Мне жаль, правда. Эвел лежал на земле, не шевелясь. Малейшее движение, и его голова совсем отделилась бы от тела. Но, похоже, Гьорт вовсе не желал этого. — Неплохо, авета, — прошептал Эвел. – Только я все равно подошел слишком близко. Если бы я прыгнул, ты бы не успел. Уж поверь, в скорости они опережают даже вас. — Я бы успел, — Гьорт вложил меч в ножны. – Как раз — оттолкнуть Ставра и стать на твоем пути. — Я бы сломал тебе шею! — Возможно, — не стал спорить авета, — только, полагаю, Ставру хватило бы этих мгновений, чтобы убежать. Он был готов к такому. — Он не сразу догадался, — улыбка Эвела слишком походила на оскал. — Однако довольно скоро, — Гьорт бросил на Ставра быстрый взгляд. — Прекратите свой спор и услышьте меня. Ставр почувствовал, как предательски задрожали его руки. К горлу подкатывал ком. — Слушаем, господин, — в один голос сказали Гьорт и Эвел. — Я безмерно благодарен вам. Вы снова спасли мою жизнь. И не только мою. Эвел, мне очень жаль. То, что ты сделал для нас сегодня, превзошло все твои подвиги, которые ты совершил до этого, — Ставру не хватало воздуха. — Поразительная преданность! – как отличался чистый, звонкий голос Гьорта от его, Ставра, невнятного бормотания – какой стыд! – Не меньше аветийской! Эвел пристально смотрел на Гьорта, и в мёртвых глазах плясали весёлые огоньки. — Спасибо, авета. Но ты мне льстишь — тот паренек прошёл мили, чтобы достать нас! Вот это верность приказу, куда больше моей преданности. Гьорт только хмыкнул. — Видимо, вы совсем отвыкли от похвал… Кстати, когда говоришь авете, что он тебе льстит, ты обвиняешь его во лжи, а это чревато. Хотя тебе уже все равно… Но все же знай, знай и ты, Ставр! Упырями движет голод и лютая ненависть ко всему живому. Они управляемы только первые часы — пока не почувствует всего ужаса своего жалкого посмертного существования. А затем им уже все равно, кто перед ними: друг ли, враг, мать или владыка… Мощи Тугкора хватило, чтобы поднять их и послать по нашим следам, но сейчас встреча с упырями для него так же страшна, как и для нас. — Тугкор и не станет искать встречи с ними, — рассудил Ставр. — Он ушел зимовать на юг, в богатые города и сытые деревни. А упыри идут по нашим следам, и идут быстро. — Многие отстанут, — сказал Гьорт. — Но осядут в лесах и долинах, разбредутся по всему северному берегу, и на своём пути истребят все живое. Горе тем деревушкам, которые попадутся им по дороге, крестьянам в жизни не отбиться от них… — А ведь они подержали нас, — Ставру стало не по себе, — это наши. — Прости меня, Ставр, — Гьорт понизил голос, — но такова участь многих, кто поддержал нас. Ставр был благодарен, что он не сказал — кто поддержал тебя. — Но весной чары рассеются, — авета с ужасом смотрел в его вытянувшееся лицо, — даже самые сильные чары исчезнут, когда поднимется над миром юное, сильное солнце, когда пробудится земля… — Увидим ли мы это? — спросил Ставр. — Увидите, — голос Эвела тонул в шуме Моря. — Отпусти его, — то ли попросил, то ли приказал Гьорт. — А как? — не понял Ставр. Гьорт не ответил и, похоже, отвечать не собирался. Ставр подошел к Эвелу, склонился над ним. — Не дело мёртвому бродить среди живых, — он положил руку на грудь Эвела — будь тот живым, Ставр почувствовал бы биение его сердца. — Ты и сам понимаешь это. И тебе страшно и трудно. И мне трудно, и всем нам. Ты хотел вернуться домой, но из любви ко мне остался здесь и разделил со мной тяготы и горе. Как я могу отблагодарить тебя? Да и кто из людей или авет может? Будь свободен от боли, от страха и скорби! А мы пока должны остаться, и я обещаю, что мы будем стойкими и верными, и еще не раз сразимся с теми, кто отнял у тебя то, что составляет радость человека. Иди, Эвел, тебя ждут! Твой дом, настоящий, дивно прекрасный! Я знаю тебя давно и не думаю, что у тебя там могут быть какие-нибудь…трудности. Хотя ты, наверное, станешь ступать по звездному мосту осторожно, и путь твой будет долог… Но и он завершится, как завершается все, кроме той радости, которая ждет тебя в вечности! Прощай, брат. Он закрыл Эвелу глаза, поцеловал в лоб и поднялся. Над Морем разливался холодный желтый свет. — Ты хорошо поступил, Ставр. Воистину, хорошо! — А ведь ты сделал все, чтобы случилось по-твоему, Гьорт. — О чем ты? — авета нахмурился. — Ты знаешь, о чем! Ты знал, что Эвел верен мне. Я могу повелевать ими! Мёртвыми! — Нет, не так, всё не так! Я не мог знать точно, я обязан был сомневаться! Эвел явил поразительную стойкость, да! И ты сейчас мог приказать ему, и он бы все исполнил, верно. Только упырю не дано сохранить разум, никак не дано! Безумие овладело бы им через несколько часов, Ставр. Теперь Ставр не знал, куда деться от этого укоризненного, колючего взгляда аветы. — И разве это нужно тебе? — громко спросил Гьорт. — Повелевать мертвыми — не благо, не знак великого владыки, но великий грех. — Все мы грешны, — напомнил Ставр. — Так наша вера учит о вас, — губы Гьорта искривились в усмешке, — предание говорит о падении людей. Я не думаю, что аветы намного чище, так что будем считать, что ты прав – все мы грешны. Только это не повод грешить снова, умножая наши грехи и отягчая вину. — Не повод, согласен. — Праведность и чистое сердце – такое же оружие против врагов, как мечи и копья. Это то, что отличает тебя от других. Если бы ты занимался темным колдовством, для меня ты был бы вторым Тугкором, — Гьорт схватил его за руки, — а так я верю, что ты спасешь мой народ. Ставр был тронут до глубины души. — Если мы все не сгинем здесь, а я надеюсь, этого не случится, я сделаю все для твоего народа, — пообещал он. — Но нам еще многое предстоит. Они скоро будут здесь, нужно подготовиться к встрече. Чего они боятся? Огня, железа? Как их убить? — Снести голову или сжечь дотла. Наверное, есть другие способы… Не думай, Ставр, я с ними сталкивался до этого всего пару раз и даже не сражался сам. Еще были рассказы Старших, книги из храмовой библиотеки и, — тут Гьорт улыбнулся, — глупые человеческие книжки, по которым якобы можно обучиться магии. Вот эти творения глупцов наперебой говорили о безумии упырей, которое не может долго сдерживать даже очень сильная воля. — Ты тоже говорил об этом. Ставр поднял с земли голову Эвела. Гьорт же легко подхватил мёртвое тело, взвалил себе на плечи. — Я понесу его сам, — сказал авета, — мне не тяжело, не так, как вам. Про безумие упырей – чистая правда в этих книжонках. Только это очевидно. Но раз они так многословны, говоря об этом, боюсь, авторам пришлось худо. — Горький опыт, — усмехнулся Ставр. — Как будто все могут овладеть магией, — вздохнул авета. – Нет, не все! Не все же могут сражаться и вести войско, как ты. — Я долго учился. И учусь по сей день. Почему же людям нельзя научиться? — Для того чтобы сражаться, нужны твердая рука и верный глаз. Или хотя бы руки и глаза… Ну, хотя бы тело нужно, если мы говорим о борьбе в нашем понимании. Или так: чтобы держать меч, нужно быть воплощенным, а чтобы идти против врага, надо иметь дух, позволяющий отличать врагов от друзей, — объяснял Гьорт по дороге к лагерю. – Люди изначально не способны к магии, у них отсутствует то, что нужно. — Я могу повелевать мёртвыми. Тугкор — человек — вот поднял своих воинов из мёртвых. — Это не магия, а чёрное колдовство. — А разве у них не одна природа? Как один взмах руки с зажатым в ней ножом может быть убийством брата, а может и не быть преступным — срезать ветвь дерева, к примеру, не грешно. — У тебя острый ум, — вновь отметил Гьорт. – знаешь, в школы королевства принимали и людей, ты мог бы стать учёным в благословенные времена. Но тут ты не прав. Если бы все было так, как ты говоришь, то у власти над мёртвыми была бы благая сторона, применение, не противоречащее воле Творца, а такого нет. Это грех и преступление, и ничего больше, зря о нем пишут в книжке о магии. — Пусть будет по-твоему, — Ставр чувствовал в рассуждениях аветы некий изъян, но пока не мог указать на него. Он подумал, что Гьорт снова ошибся насчет него: учёным, как то понимали аветы, Ставру не стать. Он никогда не любил пустых споров, поэтому прекратил и этот. — Упыри убивают или обращают в себе подобных? — а это было действительно важно. — Я знаю твердо только то, что не каждый способен стать нежитью. Для этого нужно иметь, как сказано в «Слове о воле разумной», запятнанную душу. — А о желании что говорится? — Ничего, — покачал головой Гьорт. Тело и голову Эвела они молча отдали двум воинам, вышедшим из лагеря навстречу своему вождю. — Ставр, — Гьорт подошел к костру, протянул руки к огню — даже если не озяб, обычай повелевал хоть недолго, да постоять у огня после возвращения к своим, — я бы должен ответить тебе, что мы не оборачиваемся, но то, что случилось с моим народом, навевает мне тревожные мысли. Старшие аветы точно не превращаются в нежить после смерти, что же касается нас, Меньших, родившихся после нашествия, я не знаю. Можем, наверное. — Но, по крайней мере, если такое случится с аветой, мы об этом узнаем довольно скоро. Пламя бесновалось на ветру. Ставр с тревогой думал, что же будет с людьми и аветами, когда с севера придут еще большие холода, а упыри наконец настигнут своих жертв. Взгляд Гьорта был обращен к Морю. Но на Море больше не было надежды.