Ужасные злодеяния совершаются Вилмаром, этим злодеем — маррой — с именем святой Минны на устах. Но разве должно это удивлять нас? Она была хищницей, как и прочие, преданные "аветийскому делу" — делу порабощения и угнетения народов. И в ней, этой их святой, мы можем видеть яркий пример того, что представляет из себя женщина, лишённая благословения Великой матери. Вард Орм, идеолог тугкоровского возрождения, проповедник из Митхимляны.
Новый дом Айно, серый северный край, был скуден на жизнь. Кости земли здесь проступали на поверхность, едва прикрытые плотью, и лишь великими трудами удавалось получить от них то немногое, чтобы не умереть от голода. Прежнюю жизнь девушка помнила слабо. Иногда снились ей луга, залитые солнцем, и люди, в яркие одежды облачённые, с сияющими золотыми глазами. Весёлый смех звучал в её снах — но далеко остался тот мир, за древним ельником, за холмами и реками. Всё было там, кроме свободы. Так говорил отец, а Айно была слишком мала, чтобы принять или отвергнуть. Северными землями правила Ринд, величественная жена с волосами белыми, как снег. Правую руку потеряла она в сражении, о котором не смели спрашивать, и по-прежнему носила у пояса меч, а на плечах — лазоревый плащ, не выцвевший за долгое время. Умела Ринд заклинать воды, врачевать раны, знала тайны трав и птичью речь. Под властью её жил народ мирно и просто, не мечтая о славе и не сражаясь за золото. Куда важнее было пережить зиму. В этом году была она люта и страшна. Прежде приходили к домам волки — теперь незваные гости. Безмолвными тенями явились они, мертвенно-белые, как кость, с губами красными, будто ягоды. И горе случалось там, куда они заходили. Зверь не терзал так, как они — разрывали на части беззащитных, не успевших бежать. Те же, кто оставался в живых, холодели и бледнели тоже, точно потеряв всю кровь. И бежали люди из домов. Ринд собрала всех на холме у алтаря, где два раза в год во имя Всевышнего лилась на камень солёная вода. По приказу госпожи смелые люди обыскали и обшарили каждый угол, и пришельцев побивали камнями или поднимали на копья. Напрасно — те не умирали. Спасал лишь огонь, но как много требовал он пищи, прежде чем обретал силу схватить и пожрать неживую плоть! Амарт поразил страшных пришельцев больше, чем кто-то ещё из селения — и без страха подходил к сражённым, срезал золочёные застёжки с их плащей — с затейливым знаком змея. Но не одни только беды принесла зима. На исходе последней зимней луны, в пору терпения и надежды загорелась в небе золотая звезда — так ярко, что можно было пересчитать рассыпанные на снегу зёрна. — Есть, есть избавление! — воскликнул Амарт среди народа. — Не о том ли пели отцы наши? И, опьянённый надеждой, он ушёл, чтобы помочь освободителю, где бы ни был тот и кем бы ни был, и многих увлёк за собой. Ринд была недовольна — трудна, горька была жизнь в том краю, чтобы легко расставаться с сильными, с труженниками и защитниками! Но удержать свободного мужа не могла она. Айно долго верила, что переменится жизнь. Что с победой возвратится отец, и будет за его плечами обновлённый и чистый мир, мир сбывшихся снов и надежд. Но шёл за днём день, словно через силу и сражаясь. Сады не цвели в ту весну — поздние морозы погубили в них жизнь. Золотая звезда погасла, словно и не было её никогда. Но каждую ночь видела девушка сон, как звезда та срывается с небес и падает в дикий лес, и путается в тёрне, и свет её оставался на шипах — клоками, сочащимися кровью. Хмурым был новый день, когда снова вышла Айно пасти коз. Сестричка смеялась в скалах. Её струи, знала Айно, одинаково холодны зимой и летом. Холодны и чисты, и благословенны. Они оживляли не только твёрдую, грубую землю, но и весь угрюмый край, где Айно предстояло жить и умереть, так и не увидев танцующих на лугу, держащихся за руки, как братья с сёстрами. Обрести бы крылья, как вольной птице, и лететь прочь, куда душа пожелает! В растерянности Айно подняла глаза в пустое тусклое небо, даже весной скупое на солнечное золото. Себя не понимая, сдерживая встрепенувшееся сердце, она поспешила к Сестричке. Зря! Пусть белой птицей билась в реке, борясь с течением, чужая, незнакомая девушка — Айно не могла ей помочь. Сестричка — дитя, и опасно отнимать её игрушки. Не отдаст ни за что, а то и заберёт к себе неосторожную. Не со зла, но чтобы было весело, чтобы танцевать и кружиться с ней, пока не вынесет вниз и не выбросит на берег, уже белую и холодную. Девушка в реке не страдала долго. Волны понесли её, как клубок — лица не разглядеть, лишь белые, как снег, длинные одежды и чёрная сеть волос. Айно добежала до того места, где широко разливалась, просторно растекалась Сестричка — и успокаивалась, будто взрослея, перед встречей с Матерью-рекой, оставляя детские забавы. Друзей и подружек — тоже. Девушка из реки лежала у берега. Расплывались, волновались её одежды, и, как солнце, блестела и сверкала на них вода. Что-то было в ней от раненой птицы, бессильно раскинувшей изломанные крылья. Айно склонилась над девушкой, развернула к себе, убрала с лица её спутанные волосы. И едва сдержала крик, увидев как бы ком оплывшего воска вместо лица — но лишь на миг, прежде чем стало оно прекрасным и печальным. От уст незнакомки потекла вода, но неподвижна и будто пуста была грудь. Напрасно пыталась Айно уловить дыхание или услышать стук сердца. Но, живая или мёртвая, девушка из реки заслуживала, чтобы о ней позаботились. На себе несла её Айно, а козы скакали вокруг, не думая разбегаться. У селения встретились ей женщины, и на руках принесли утопленницу в дом Ринд, потому что она одна распоряжалась о жизни и смерти. Там сняли с девушки сияющие мокрые одежды, и заметила тогда одна, что там, где коснулась её рука ткани, затянулись царапины и порезы, очистилась грубая кожа. И, узрев чудо, разделили между собой одежды. — Возьми и ты себе, — предлагали они Айно. Но, плача, отказалась та. — Верно, ты настолько гордишься собой, — решили женщины, — что думаешь, будто нельзя стать тебе белее и прекраснее. Так говорили они, потому что красива была Айно, хоть и несхожа с ними. Смугла была, словно на бесцветном севере тайно целовало её солнце, а глаза, большие и ясные, смотрели на мир прямо и смело. Гордился Амарт красотой дочери и уберёг её от поругания, пусть и пришлось ради того взяться за меч и бежать на край света. Айно вернулась к козам, но не погнала их далеко — ждала Ринд, чтобы первой встретить её. Госпожа северных земель была в тот день с охотниками и вернулась лишь к вечеру. На закате шли они мимо сада, мёртвого, чёрного среди блёклой зелени вокруг, и увидела Ринд, что на хрупких, ломких ветвях распустились золотые цветы. Наполнился воздух ароматами, каких не знала весна, и радостно, вольно пели птицы. В волнении, оставив спутников, вбежала женщина в дом, и красным огнём горело лицо её. Там взяла руки девушки в свои и простерлась над ней, и прижалась лбом к её лбу, устами — к ее устам. И очнулась та, и открыла глаза — полные золотистого мягкого света. Ласково обратилась к ней Ринд, спросила о том, какая беда привела её на пустынный север. Но только одно слово повторяла спасённая — "гульд, гульд", будто имя или прозвание своё. Айно стояла в пороге, не смея войти, пока не позвала её Ринд, Гульд смотрела на них обеих с испугом, за чёрным покрывалом волос пряча глаза. — Слава Всевышнему, что жива она! — воскликнула Айно. Ринд не прославила с ней Божество, смотрела в сторону. Она уже овладела собой, и снова белым, будто из мрамора, было её лицо. — Позволишь, госпожа, чтобы я забрала её к себе? — попросила Айно. — Нет, милая. Она останется со мной — оставайся и ты при мне. Нельзя было и мечтать о большем. Но горько стало Айно — неужели она всё же сирота, и не вернётся отец? — Гульд прозывается она, — сказала Ринд. — Кожа её бела, и глаза её золотые, — в восхищении произнесла Айно, садясь рядом с Гульд, — Говорил мне отец, что на юге, притесняемый, но гордый, живёт народ мудрецов и целителей, от которых и придёт спасение. — Аветы — тот народ, — Ринд отвернулась, задумавшись о своём. — Но на юге слабы и угнетены они, не собирают войска и не имеют короля. Только с севера придёт избавление. — От холодного Моря? — удивилась Айно. — Но даже если так, то отец мой пошёл за звездой, поднявшейся от севера. Если бы вернулся он! Ничего не ответила ей Ринд. В лучшие одежды одела она Гульд. Как ребёнок, была девушка кротка и послушна, но не знала ни речи, ни трудов женских. Айно сначала учила её ходить, водя за руку. После называла для Гульд всё, что видела: тарелки и скамьи, порог и дверь, растения и животных. Та всё схватывала на лету. И только показала ей Айно, как прясть — больше не расставалась Гульд с веретеном, и ловки, проворны были её пальцы, не знавшие до этого работы. Не могли не заметить ни Ринд с Айно, ни другие женщины, что тянется к Гульд всё живое: кошки и козы, что птицы без страха садятся ей на руку. Где проходила девушка, там на другой день ярко зеленела трава. Всё, чего касалась рука Гульд-утешительницы, исцелялось и обретало новые силы. Ринд взяла благословить посевы, и там, благословив чашу, обошла Гульд всё поле, окропляя его. Каждого дерева в саду коснулась она, и поднялся в тот час сильный ветер. Но ничего не рассказывала Гульд о себе. Через некоторое время узнали, что она носит ребёнка. О том, кто отец, не могли дознаться. И радовалась Айно, будто родная сестра или брат её ждали появления на свет. Ринд же становилась задумчива. Но бежало время, одевались зеленью и цветами некогда голые холмы. Тёплое и плодоносное лето обещало щедрую осень. И впервые Айно думала о том, что могла была быть счастлива и здесь, на краю мира.***
В положенное время, в начале зимы, родила Гульд дитя — мальчика с золотыми глазами, и веселились о том люди. Через женщину даровал Всевышний благословение северному краю, и от сына её тоже ждали чудес. Айно не сомневалась, что Ринд, хранившая Гульд и младенца, сумеет воспитать его сильным и смелым — немного таких осталось здесь после ухода Амарта. Айно надлежало смириться с тем, что отца она больше не увидит, и оплакать его, словно мёртвого, но слёзы не шли. Тяжело расстаться с надеждой, когда судьба благосклонна! Теперь жила Айно в доме Ринд, носила красное платье, её слова слушались все женщины, старики и даже Гульд. Обилен был урожай, ни в чём в этом году не терпели селяне недостатка, но всё же странника, постучавшего в ворота, пустила Ринд с неохотой. Айно не понимала, почему так недобра к нему госпожа. Не походил пришелец на чудовищ в человеческом обличье, терзавших селение прошлой зимой. Был он высок и приятен лицом, лишь глубокие тени лежали у его сияющих, будто зори, глаз, у тонких губ. А волосы гостя, светлые, как облако, заплетены были в косы. Он назвался Хортом, и смутно знакомым казалось Айно это имя, будто произносил его отец. Но о судьбе отважного Амарта Хорт не знал ничего. Рассказывал странник, что полыхает по всему острову война, и пришлось ему бежать от смерти и железа, потеряв всё, что может потерять человек. И верно, ничего не было при нём, в худой одежде и с пустыми руками пришёл Хорт. Но зато знал он дивные песни, ласкавшие слух, был приветлив и учтив. Он пробыл в селении почти луну и не мог больше называться гостем. Чтобы остаться, чужак должен признать власть Ринд и исполнять её слово. Айно не сомневалась, что будет так, и радовалась. Однажды вечером позвала его Ринд к себе в дом, и Гульд с сыном тоже были там. И когда взглянул Хорт блестящими глазами на мать и дитя, пронзительно-острым, как лезвие, сделался его взгляд, и смутилась женщина. Помрачнело её лицо, она опустила голову и будто хотела сказать что-то, но не решалась. — Госпожа моя светлая! — обратился к ней Хорт. — Могу ли спеть для тебя? Гульд не ответила, но Ринд позволила ему и подала арфу. Печальной была на этот раз песнь Хорта. Рассказывалось в ней о сияющем клинке, что преломился, столкнувшись с неодолимой силой, но сумел ранить врага и открыл свету его кровь. Младенец, игравший на руках Гульд, притих, и сама она словно окаменела. Айно же, слушая, плакала горько. Верно, много пережил Хорт, раз сложил эту песню! И желала девушка, чтобы успокоилось и согрелось его сердце. Но не захотел он оставаться в селении — кланялся Ринд и прощался со всеми, с кем проводил долгие часы. И накануне дня, когда должно было Хорту уходить, позвала госпожа Айно и подала ей на белом платке синюю горошину. — Когда станешь подносить Хорту последнюю чашу, брось в неё это, — велела Ринд.— Сделаешь так — благо тебе будет. У Айно загорелось лицо, задрожали губы. — Но как возможно, госпожа моя! — воскликнула девушка. — Он не враг нам, но гость! Хорт ел наш хлеб и пел для нас. И даже будь он врагом, не простил бы нам Всевышний такого вероломства! — Сделай, как я говорю, — строго повторила Ринд, — и благо будет тебе. А проступок ляжет на меня, и ответ перед Всевышним держать буду я. Если позволить ему уйти, то быть беде, отнимут жизни наши. — Но в чём виноват он, госпожа? — упрямилась Айно. — Почему ты, мудрая, видишь в нём врага? Платок с ядовитой горошиной она всё же взяла — Он молод и силён, — Ринд, спокойная, села прясть, — и не изувечен — такие не бегут от сражений. А если и спасаются от притеснений, как твой отец, то не отказываются от защиты. Под кровом нашим было бы Хорту безопасно и привольно. Но он, словно соглядатай, ходил между домов, и теперь возвращается к господину. — Отчего тогда не обвинить его прилюдно? — потупившись, тихо спросила Айно. — Чтобы он оправдывался перед тобой, госпожа, и, если нужно, взялся бы за раскалённое железо. Невинных рук оно не опаляет. Так в старые времена проверяли заподозренных в коварстве, сама Ринд рассказывала об этом. — Не в чем мне уличать его, — вздохнула женщина. — Ни одного нашего обычая не преступил он. Откажется пройти испытание, и ничего нельзя будет поделать с ним. А я выдам своё подозрение. Нет, лучше умрёт он по дороге к себе! — Но если ничего чужого в нём нет, то как может он быть доносчиком врага? — удивлялась девушка. — Отец говорил, что издалека пришли завоеватели, отличается у них язык и платье от нашего, исконного. — Глупа ты, Айно! — вспыхнула Ринд, бросив веретено. — Конечно, завоеватели родом из дальних земель, что за Морем, долинами и горами. Но многие из народа твоего покорились им и верно служат. Предали авет, отвернулись от их горя и выдали их в руки мучителей. Так он выдаст и Гульд! Разве не видишь, как прекрасна и светла она, каким великолепным светом сияют её глаза? Она не смертной крови. И сын её — дитя великого героя, ибо не рождает женщина без мужа! И ради Гульд согласилась Айно отравить Хорта. Но, подходя к его дому, увидела девушка, как сидит он у порога, подвязывая обувь. И дрогнула душа Айно. Не бросила она горошину в вино, а раздавила между пальцами. И будто живым огнём опалило кожу. — Ты встревожена, дитя, — Хорт улыбнулся, когда Айно поднесла ему чашу. Левой рукой — правую спрятала девушка в складках платья и едва не плакала от боли. — Страшно мне, что долгий путь предстоит тебе, господин. Почему ты не останешься с нами? — Айно почти умоляла. — Здесь славно и вольно тому, кто не хочет покоряться иноземцу. — Лучшей доли хотел бы я для нашего народа, — он пригубил вино. — Чтобы жить нам не только на диком севере, но по всему Благословенному острову, ничего не боясь. — И я бы желала этого! — призналась Айно. — И за это ушёл сражаться мой отец, когда зажглась золотая звезда. Но сгинул он без вести. Не уходи и ты, господин! Если и погасла та звезда, то есть у нас Гульд и её сын. Возрастёт — и Ринд вложит меч ему в руки, и он покарает всех врагов. Хорт подошёл к ней совсем близко и вытер слёзы. Нежнее южного ветра было прикосновение его руки. — Не печалься, дитя. — Не дитя я уже, господин, — она не отстранилась, но во все глаза смотрела на него. Будто жаром обдало её лицо, и красные цветы расцвели на щеках. — Если так, — засмеялся Хорт, — то да будет благословен жених твой! Он ушёл, а Айно забежала в дом и легла на лавку. Руку жгло непереносимо, но страшней было, что узнает обо всём Ринд. Сжавшейся в комок, плачущей нашла девушку Гульд. — Милая, — женщина села рядом и погладила её по волосам. — Что с тобой? Айно показала ей язву. — Мелочи какие! — улыбнулась женщина. — Будь осторожней. И в тот же миг, подув на руку Айно, исцелила её Гульд. — Кажется мне, будто сделала я страшное, — открылась ей девушка. — И будто погубит это тебя и твоё дитя! — Ничто не может погубить нас, если Всевышний хранит, — лицо Гульд сияло, как луна в небесах. — Утешься, дитя! Не верю, что ты могла сделать мне что-то дурное! Не вижу никакой беды, не вижу зла в тебе. Айно прильнула к ней, словно к матери. Чудно и странно: Гульд, не возвышавшая голоса в собрании, не приказывавшая никому, была не менее могущественна, чем Ринд, носившая меч и одним словом обрекавшая живую душу на смерть. Не от железа, не от строгости исходила власть Гульд, но от милости Божества.