The darkness in your soul

Неизвестность есть убежище надежды. © Анри Амьель

Сознание возвращалось ко мне лениво и неохотно, и, честно говоря, я и сам был не рад тому, что тело, более или менее окрепшее после произошедшего казуса, решило вытянуть меня в страшную действительность. С великой радостью я бы и дальше предавался забытью, потому что стоило мне очнуться, как на меня навалилась вся боль и весь дискомфорт, которых, пребывая в бессознательном состоянии, чувствовать я не мог. Решив оглядеться, я приоткрыл глаза и, скрипнув зубами, вновь зажмурил их — электрический свет больно резанул по сетчатке и голубо-белым пятном отпечатался на внутренней стороне век. Постепенно все чувства и ощущения возвращались ко мне, я начинал чувствовать, как ноют запястья, стянутые за спиной пластиковым браслетом, какие обычно используют полицейские, и как трещит от боли моя голова. Я слышал пульс своей крови, стучавшей в висках не хуже набата, и ощущал холод вокруг себя. Казалось, что по венам мне пустили жидкий азот, и теперь я, медленно, но верно, замерзаю и вот-вот превращусь в одного из антагонистов из комиксов про Бэтмена, Мистера Фриза, или, возможно, в йотуна, одного из ледяных великанов из скандинавской мифологии. В целом, положение у меня было плачевным, но, придя к выводу, что когда-то было и хуже, я вновь попытался открыть глаза. На этот раз все получилось куда проще, пускай у меня перед глазами и маячило белое пятно, мешающее осмотреться. Когда я привык к свету, а иллюзорное недоразумение растворилось, более не мешая мне, я вернулся к своему изначальному замыслу и присмотрелся к окружающей обстановке, крутя головой из стороны в сторону. Держали меня в мрачном, убогом помещении, которое, судя по замогильному холоду и запаху мороженого мяса, ранее, да и сейчас было и оставалось холодильной камерой. Вряд ли где-то в отеле имелась холодильная камера, которую решили расчистить для того, чтобы поселить в нее меня, потому в мою голову сразу закрались мысли о заводах, которые мне довелось видеть по дороге на судьбоносную встречу — вот в них наверняка можно было найти для меня место. Мрачные и громоздкие здания промышленных предприятий не привлекали ничьего внимания и являлись одной из неотъемлемых частей урбанистического пейзажа, который мне довелось увидеть несколько часов назад сквозь толщу тонированных стекол. Под потолком виднелись вделанные механизмы, с которых свисали, побагровевшие от крови и ржавчины, массивные крюки — на них за ноги подвешиваются туши забитых на скотобойнях животных. Рядом с этими агрегатами соседствовали несколько коротких люминесцентных ламп, которые своим тусклым, убогим светом разгоняли окружающую тьму, перекрашивая мрак в холодный циан, казалось, что даже искусственный свет, касающийся моей кожи, постепенно замораживает ее и заставляет продернуться инеем. По периметру — четыре стены, облицованные светло-голубым кафелем и, местами, металлическими листами. Об одну из стен я опирался спиной, сидя на холодном, покрытым линолеумом грязно-рыжего цвета, полу. Под потолком виднелись коробки, в черных круглых прорезях которых двигались лопасти вентиляторов — вентиляционная система тут явно была ни к черту, потому что смердело жутко. Казалось, запах мяса уже впитался в мою кожу и будет сопровождать меня весь остаток жизни, если я, конечно, не отдам концы уже сегодня, чего мне делать очень не хотелось ввиду привитой любви к жизни и банальной человеческой гордости, которая вопила где-то во мне на втором плане и призывала все мое существо взбунтоваться против охамевших похитителей, которые додумались вершить свои богомерзкие поползновения в сторону моего бренного тела и моей же жизни заодно. Ни страха, ни отчаянности во мне не было, только отвращение — если уж меня считали врагом, то лучше бы пристрелили хотя бы для верности, а не бросили бы издыхать в этом малоприятном месте, яркими характеристиками которого можно было считать холод и затхлый запах мяса. Не это ли то самое безумие, о котором мне говорили? Это было похоже на очередную попытку сжить меня со свету, не прилагая собственных усилий — если уж я и в огне не горю, и в воде не тону, то и из ледяного плена тоже найду выход. Это стоило понять и принять как факт, а после пристрелить, заранее проверив, не имеется ли у меня экзоскелета из адаманта под кожей, а то мало ли, чего я о себе не знаю. В тот момент, когда поток моих мыслей перешел в разряд «саркастично-сказочные», и я усмехнулся уголком губы, про себя же отмечая, что мои палачи — люди весьма скудного ума. Чтобы это вновь доказать, в первую очередь им же, мне нужно было как можно быстрее найти выход из западни, в которой я оказался по собственной же дурости, и нанести ответный удар. Второй пункт был обязательным требованием моей гордости, которую я игнорировать не умею, как и большинство людей. Подняться мне удалось не сразу — со связанными руками балансировать оказалось куда труднее. Кое-как, перебирая ногами, скользя спиной по кафельной поверхности и изрекая проклятия на все и вся, мне удалось подняться на ноги. Голова моя почти прояснилась, боль отступила на второй план, и я более не чувствовал надрывного стука крови во вздувшихся венах. Внутри меня что-то сломалось, но далеко не внутренний стержень, а, скорее всего, та самая клетка, в которой я отчаянно и глупо пытался скрыть того, кем являлся раньше. Тьма — это зверь, а зверь — это я, только другой — страшный, опасный и непредсказуемый ублюдок. Мое внутреннее я представлялось мне таким же, каким было и во снах — сильный, покрытый чужой кровью, с перекошенным усмешкой лицом и горящими глазами, а в руках нож и пистолет, первый — для сильных и достойных врагов, а второй — для слабых, лишенных чести и ума пешек. К сожалению, сейчас у меня не было ни пистолета, ни ножа, ни даже панциря из потемневшей, свернувшейся крови на одежде и коже, у меня были руки — и те были стянуты, а это значило, что сейчас надо опираться только на свои знания и рассудок. Преисполненный решительности и желания посмеяться ублюдкам в лицо, я, не чувствуя слабости в мышцах, метался по камере словно рассвирепевший медведь, ища хоть какую-нибудь, даже самую небольшую и жалкую лазейку, ища знак свыше или что-нибудь, что помогло бы мне осуществить мой замысел. Но сегодня Фортуна не улыбалась мне, или же улыбалась, но не мне. Чертыхнувшись, я подошел к одному из металлических листов и принялся бить по нему ногой, удары эти отдавались громким, громоподобным звуком. Пусть я и морщился от шума и от боли в ноге, на которой уже наверняка отбил пальцы, я не мог остановиться, вымещая всю злобу и отчаяние, першие из меня, на неповинной бездушной стене своей темницы. К горлу подкатил комок, я уже готов был биться головой о ненавистную мне стену, в исступлении не находя себе места, как откуда-то издалека послышались шаркающие шаги и задушевный мат. Я застыл на месте и прислушался, не веря в то, что меня кто-то нашел. Я уже было понадеялся на то, что этот человек пришел вызволить меня из плена, из которого сам я найти выхода не смог, но все мои надежды покрылись тленом ровно в тот момент, когда неприметная тяжелая дверь со скрипом отворилась в сторону и ударилась о стену. На пороге моего обиталища стоял мрачный, явно недовольный всем происходящим пират, судя по помятому лицу и красным глазам, я оторвал его ото сна, это была пусть маленькая, но победа. По крайней мере, теперь я хотя бы знал, что меня не просто бросили на произвол судьбы, а банально держат в заточении, как это было и когда-то на Рук. Усмешка вновь вернулась на мои губы, что явно разозлило моего визитера. - Чего ты скалишься, Белоснежка? Если ты очнулся, это еще не значит, что тебе разрешается все крушить и отвлекать работящих людей ото сна, - я звучно фыркнул и отступил от стены, становясь как раз напротив моего визитера. Не знаю, что больше его разозлило — мое молчание или непомерное количество дерзости в глазах, но удара я точно не ожидал, что, впрочем, не помешало мне его избежать, рефлекторно уйдя в сторону, так что, вместо возможной травмы, я отделался легким испугом. - Отошел к стене, петух, и сел на место. Когда босс проснется, доложу, что наша принцесса ожила и вполне готова принять его, - пират усмехнулся, зато теперь пришел мой черед злиться, никогда мне не нравилась эта кличка, данная мне по, черт его разбери, какому предлогу. Я, было, хотел врезать ему, но вместо удара смог только дернуть руками и зашипеть от боли из-за того, что пластик больно впился в кожу, мой тюремщик зашелся мерзким, громким смехом, и, использовав это, я от души врезал ему ногой. Хотелось, конечно, ударить в пах, но, ввиду сбивчивой координации, угодил куда-то в бедро, но и этого хватило для того, чтобы ублюдок перестал смеяться и снизошел до болезненного стона. Зло посмотрев на меня, он дернулся вперед, не успев отступить, я был повален на холодный пол и придавлен сверху тяжелой тушей соперника, тот уже, было, приподнялся на локтях и готовился ударить меня локтем по ребрам, но рефлексы взяли свое, и, с выражением огромного удовольствия на лице, я дернул головой, впечатываясь лбом в переносицу пирата. Тут же послышался жалобный хруст кости и хрящей, после него отчаянный вопль, и на лицо и шею мне брызнуло чем-то теплым и липким, в чем я мгновенно, по характерному цвету, распознал кровь. - Больной полуебок! Ты мне нос сломал, сука! - вопил мой противник, в то время как я, извиваясь на полу ужом, чувствовал себя опрокинутым на спинку жуком и раскачивался из стороны в сторону, пытаясь перевернуться на живот и встать на ноги, чтобы добить пирата. Но на это ушло слишком много времени, и пират, зажимая рукой нос, кровь из которого била, как из фонтана, уже вскочил на ноги, все-таки наградил меня ударом под ребра и попятился к двери. Ровно в тот момент, когда он схватился за ручку и потянул ее на себя, мне удалось встать на колени, после чего я повернулся к нему. Испачканный кровью и со зверской улыбкой на губах, я, пребывая в каком-то туповатом состоянии, заорал как умалишенный: - Беги, ублюдок, беги! И расскажи своим друзьям о том, что даже со связанными руками я могу надавать вам таких пиздюлей, что мало не покажется! – последние слова я орал уже в закрывшуюся дверь и, будь у меня возможность, еще погрозил бы кулаком, для более устрашающего эффекта, но мой визитер уже сбежал с поля брани, чтобы зализать раны, а я вновь оказался наедине с холодом и тусклым светом. Теперь мое положение не казалось мне таким уж и печальным, скорее всего, утром ко мне прибудет босс этих ублюдков. Ваас Монтенегро. Сволочь. Я зло сплюнул на пол, пошатываясь, поднялся на ноги и какое-то время нарезал круги, чуть слышно бранясь. Когда это занятие мне осточертело, я все с той же мрачной рожей уселся на пол в центре камеры, закрыл глаза и попытался привести мысли в относительный порядок. Начать стоило с того, что несколько дней назад в моем спокойном существовании обозначились первые признаки близившегося театра абсурда, и сейчас это недоразумение стремительно набирало обороты. Вылезший из подготовленной для него могилы, Ваас, с его клятвами о дружбе и полюбовности, пираты, базы, дашнаки, погони и мафия со всех концов света — вот вам и список того, что мне не импонирует ни в коем разе. А ведь это еще не все, теперь к этому списку было приписано похищение моего друга и мое собственное заточение. Моя жизнь напоминала мне компьютерную игру жанра шутер, с массой пометок «18+», «Насилие», «Наркотики», «Нагота» и прочих ярлыков. Хуйня в том, что выйти из нее я мог только вперед ногами, но я ведь уже говорил о том, что такое гордость? И теперь я думал о нынешнем, не то, чтобы я пытался оправдать поступки Вааса, я просто хотел найти убедительные причины его предательства, но ничего рационального в его действиях мне никак не виделось. Впрочем, простите мою глупость, когда в его поступках было хоть что-то рациональное и логичное? Псих и останется психом, каким бы человечным он не прикидывался и что бы не говорил. Сволочь. Очередной плевок, я кривлю лицо, я не хочу принимать мысли о том, что меня банально наебали, как маленького мальчика, и посадили сюда, то ли в надежде на то, что я поскорее сдохну от переохлаждения, то ли думая о том, что пути наружу я не найду. Хотя бы в чем-то они были правы — пути не было, но вот подыхать я еще не собирался, просто так, как бы назло, хотя я вполне мог бы раскроить себе череп или откусить язык, но делать этого не собирался ввиду своей... Ну, вы поняли. Не могу говорить о том, насколько бедственно мое положение, да и все ли в действительности так плохо, потому что не знаю наверняка. Так что у меня остается проверенный способ — убедить себя в самом ужасном, чтобы потом или спокойнее отнестись к смертельному приговору, или возрадоваться менее губительной участи. Я даже не знаю, сколько времени, да что уж там, я не могу понять какой сегодня день недели, полная дезориентация, меня это не пугает, как должно быть, а злит. Не знаю, какую дрянь затеял Ваас, и отпустил ли он Кита, и что вообще мне уготовано, но доверять ему я более не желал, даже если это доверие было натянутым. Проще вновь перерезать ублюдку глотку или выпустить в его выбритую башку обойму, а лучше пулеметную ленту, просто так, чтобы уже наверняка не ожил. Путешествие, а лучше сказать, игра, в которую я был втянут насильно, под угрозой смерти не только своей, но и близких, как ни странно не начала надоедать мне, она только раззадоривала, и, поверьте, когда придет мой черед действовать, я убью каждую мразь, которая решила помешать моему гребаному существованию в спокойной, солнечной Калифорнии. Решительность и гнев, вскипевшие во мне, дали еще больше сил, я был готов вновь диким зверем кидаться на стены, был готов убивать без рук, одними зубами, но я не был готов принять смерть из рук врага и умереть на поле брани, не потому, что боялся, а потому, что я — счастливый ублюдок Джейсон Броди, и я натаскан только на то, чтобы побеждать. Но каким бы героическим и воодушевляющим не был момент моего озарения, вокруг не происходило ровным счетом ничего, даже вонять и то стало меньше. Складывалось такое ощущение, что жизнь любит подсовывать мне судьбоносные встречи только тогда, когда мое тело трещит по швам, грозя развалиться на куски, а моменты, во время которых надо принимать молниеносные решения, показываются на горизонте тогда, когда я, например, чищу зубы, не готовый к аномальным катаклизмам или прочей хуйне, которая навязчиво лезет в мою жизнь. Так что сейчас, когда я был весь такой из себя решительный и готовый, хоть спасать принцесс от драконов, хоть грызть глотки всяким безумным пиратам, мог только сидеть на месте и во всех красках представлять себе, как буду убивать каждого, кто сунется ко мне. Видимо, именно из-за своих ярких, почти реальных грез, я упустил из виду одно изменение в обстановке своей комнаты. Из фантазий, в которых я уже приставил дуло пистолета к виску Монтенегро, меня вырвало неожиданное, просто невероятное озарение — в другом углу комнаты лежал и тускло поблескивал нож, который я каким-то образом упустил из поля своего видения. Я окончательно застыл на месте, хотя и так был недвижен, я перестал дышать, мои глазные яблоки не двигались, а зрачки смотрели в одну точку — на нож. Я взирал на ту самую надежду, которую я так упорно выпрашивал у удачи несколько минут назад, и вот, надежда выпала из пояса незадачливого тюремщика, разум которого, затуманенный болью, приказал ему отступать, уже не думая ни о чем и не обращая внимания на пропажу. Но скоро, когда он остановит кровотечение, он поймет, что оружие пропало, и тогда бросится за ним. Испуганный тем, что у меня отберут последнюю надежду на лучшее, я резко вдохнул, время скоро ускорилось, я оттолкнулся ногами и, накренившись, рухнул вперед, впечатываясь лицом в линолеум, кость в носу надрывно хрустнула, и по моим губам потекла горячая кровь, пачкая меня еще больше. Все к нам возвращается, вот и сломанный тюремщику нос вернулся ко мне, словно бумеранг. Но сейчас меньше всего меня волновали мысли о философии и жизни, не тратя времени, я, отталкиваясь ногами, как пингвин, скользящий по льду, с тем же успехом скользил по линолеуму, не чувствуя ни боли, ни дискомфорта, ни чего-либо еще. Все мои мысли были сосредоточенны на оружии и на слухе, потому что я боялся, что вот-вот на лестнице раздадутся торопливые шаги и вопли. Эта мысль подстегивала меня еще больше, и я, путаясь в ногах и шипя от боли, цеплялся за пол едва ли не зубами и толкался ногами, с каждым моментом приближаясь к заветной цели. Беспокойство отпустило меня только тогда, когда рукоять ножа легла в мою ладонь, что далось мне с трудом — пришлось вывернуть руки, это привело в действие мышцы, и, в итоге, кроме стесанных пластиком запястий, заболело еще и растревоженное пулевое ранение в плече. Но о какой боли я мог думать, когда в моих руках был небольшой, но все-таки шанс? Пыхтя, ругаясь и выворачивая руки, я, прилагая титанические усилия, стал скрести лезвием о пластик, надеясь на освобождение от пут, а развязанные руки давали еще несколько процентов тому, что у меня получится выбраться из склепа, в котором я провел не меньше часа или двух. Кажется, прошла вечность, когда пластик ослаб настолько, что я, дернув руками, смог разорвать его пополам, и тогда браслеты упали на пол, а я вытянул руки вперед, разминая затекшие мышцы. Это было непривычно, руки словно сами гнулись назад, в изначальное положение, в котором и одеревенели мои мышцы, но прилагая усилия, я смог их размять и к тому же растер холодные, побелевшие кисти, стало намного легче, теперь передвигаться было куда проще. Подняв с пола нож, я предусмотрительно припрятал его, просовывая между полоской ремня и тканью джинс — оружие мне еще пригодится, и довольно скоро. Обрадовавшийся очередной победе, я какое-то время нарезал круги по камере, огляделся, удостоверившись, что никто даже не додумался установить камеры. Вновь начал представлять себе расправу над каждым, кто доставил мне неприятности, немного потренировался с ножом, вспоминая забытые, но укоренившиеся в моем сознании приемы. В общем говоря, я ждал и занимался хоть чем-нибудь, потому что сидеть, сложа руки, не мог, а сон не шел ни под каким предлогом. Все мои недомогания отступили на задний план, голова уже не болела, а об инциденте напоминала только образовавшаяся на виске бархатных, насыщенных цветов гематома, которая просто наверняка заживет в ближайшее время. В итоге, я вновь сел на свое прежнее место и принялся буравить взглядом дверь, теперь оставался один вопрос: что делать? Самым предсказуемым было бы метнуть в вошедшего пирата нож, но делать это надо моментально, чтобы он не успел даже испугаться, и что-то мне подсказывало, что Ваас вполне может выставить вперед своего человека, а если я убью не того — все будет зря. К тому же, я не был уверен в своем глазомере, потому что на ноже, в отличие от автомата, не было ни мушки, ни прицела. Посему вариант с броском остается на втором месте. Далее — я мог бы затаиться около входа, вжавшись в стену, и напасть неожиданно, и, опять же, проблема в том, что я могу убить не того, кого намереваюсь. Я задумался, оставался последний и самый правильный вариант — действовать по ситуации и импровизировать, это было моим самым любимым и самым часто принимаемым решением. Пришедши к внутреннему согласию, мне оставалось только молиться на то, что мой тюремщик забудет про нож и ничего не скажет о потере Ваасу, и тогда у меня появится призрачный шанс на удачное завершение своей миссии. Не знаю, сколько прошло времени, но, услышав шаги за пределами своей камеры, я резко распахнул глаза, кажется, я все-таки задремал, донимаемый мрачными мыслями и жестокими видами. Моя верхняя губа вздернулась вверх, стоило ключу провернуться в замке, я нащупал ладонью нож, готовый уже плюнуть на все мысли и ринуться вперед, вспарывая глотки и не смотря на лица, гнев накатывал на меня штормовыми волнами, и только чудом мне удалось побороть себя, план выстроился в голове мгновенно. Люди в состоянии паники делятся на две категории — паникеры, неспособные ни на что, кроме метаний, воплей и плача, и аналитики, начинающие соображать вдумчиво и крайне быстро, умельцы, принимающие молниеносные решения и спасающие окружающих их овец. Я относился ко второй категории, и то только потому, что Рук вырастил из меня не Зверя, и даже не берсерка, а Великого Воина. А Воину положено две вещи: слиться со своим оружием в единое целое и быть умнее своих врагов, кем бы они ни были, будь то пират, Великан или дракон из средневековых легенд. Овладевши собой, я понял, что решение убить пирата было поспешным, перед этим мне надо было узнать, что происходит, и почему, рискуя своей головой, Ваас все-таки пленил меня, помимо этого была и масса прочих вопросов, но ответы на них, в отличие от первого, я мог бы добыть и сам. Посему, я спрятал пластиковый браслет глубже в задний карман джинс, вновь проверил, крепко ли держится нож и, заведя руки за спину, сцепил их вместе, имитируя факт того, что я до сих пор связан и не могу причинить никому вреда. Только я опустил голову на грудь и прикрыл глаза, прикидываясь спящим, как дверь отворилась, и в пятно света вступил Монтенегро, после чего дверь вновь захлопнулась, отрезая путь к побегу. - Открывай глаза, Броди, я знаю, что нихуя ты не спишь, - спокойно, даже без нажима говорит пират, и я подчиняюсь и поднимаю голову, смотря на него с неприкрытой злобой и презрением. - Вали отсюда, ублюдок, видеть тебя не желаю, - я плюнул в его сторону. Ваас посмотрел сначала на плевок, а после на меня, и вновь я поразился его мимике. Лицо пирата, ранее спокойное и умиротворенное, напряглось, под кожей заходили желваки, глаза продернуло злобной пеленой, черты лица обострились, придавая ему хищности, и он подобрался всем телом, как животное, готовящееся к броску, который не заставил себя ждать. В одно мгновение он подступил ко мне, в следующее взял меня за шею и потянул вверх, и я, не желая задохнуться, был вынужден подняться, помогая себе ногами и подавляя желание вцепиться в его руку пальцами. Монтенегро смотрел на меня столь же злобно, как и я на него, но у него было одно преимущество — в его глазах было безумие, и это было куда весомее моего презрения. Я лишь ощерился, поджал нижнюю губу и свел брови вместе, я не дергался, не шевелился в его руках, и только воздух, со свистом вырывающийся из моего носа, говорил о том, что я все еще жив. Вот она — прекрасная возможность, сейчас, всадить нож в его глотку не составит великого труда, но я ждал, придерживаясь своих умозаключений. Мы были подобны двум змеям, почти равным по силе и упертости, не желающим отступать, сам воздух вокруг нас загустел и сделался тяжелым. Мое сердце, обуреваемое гневом, стучало громко, сильно ударяясь о ребра, но и сердце Вааса било сильно и быстро, я чувствовал это биение сквозь подушечки его пальцев, сжимающих мою шею до синяков, и я очень хотел оборвать эти мгновения, хотел никогда не слышать этого стука. Я готов был стать жрецом ацтеков, которые вырывали у своих жертв сердца, растягивая их на жертвенных камнях и вспарывая их груди кинжалами из вулканического стекла. Я готов был продать душу дьяволу, лишь бы заставить сердце Вааса Монтенегро остановить свой ход навеки, но дьявол уже был передо мной, душил меня, и он не даст мне убить его. - Мне не нравится, как ты со мной разговариваешь, - тихо цедит он слова, а я не спешу отвечать, зная, что после моего ответа последует удар, а за ним и еще один, и что в итоге я вновь обмякну, погрузившись во тьму забытья, это для меня было слишком дорогим удовольствием. - Мне тоже много чего не нравится. Рожа твоя мне, например, не нравится, но я же не плачу об этом, как девочка, - я успеваю усмехнуться до того, как мощный удар впечатывается в мой живот, заставляя меня на миг задуматься о том, что будь он чуть сильнее, я бы отрыгнул свои кишки и все другие органы заодно. Я даже не могу согнуться, только стоять, корчиться от боли и сдавленно кашлять. - Что ты сказал, Джейсон? Повтори-ка... – нарочито медленно, нарочито нежно. Я поднимаю на него прослезившиеся глаза и едва ли не по слогам повторяю то, что говорил, очередной удар приходится в лицо, и я сплевываю кровавую юшку. - Еще раз, Джейсон. Мне начинает это нравиться. - Нахуя ты пришел? – спрашиваю я вместо того, чтобы и дальше потакать его желаниям. На короткое мгновенье Ваас задумывается и тут же отпускает меня, я продолжаю стоять на ногах, не так уверенно, как сначала, но все-таки стоять. - Ах да, я же ведь пришел поговорить... - я вскидываю голову, слыша звук передернутого затвора, и наблюдаю перед своим лицо дуло пистолета, - но я передумал, - палец на курке. Сейчас или никогда, или вообще никогда, я нашариваю рукой рукоять ножа, дергаю на себя и тут понимаю, что вместо Фортуны, меня заклинает злой рок, потому что нож остается в петле, зацепившись за что-то, и я выставляю вперед пустую руку. Провал. Я мигаю и глупо смотрю на пустой кулак, Ваас смотрит на него точно так же, а после опускает оружие и смеется, время от времени ехидно поглядывая на меня. Я опускаю руку и тяжело вздыхаю, ожидая того, пока он успокоится. Мужчина замолкает, и, вместо того, чтобы вновь поднять пистолет и закончить все это, он в мгновение ока убирает оружие в кобуру и оказывается близко, придавливает меня грудью к стене, обжигая дыханием ухо. - Кажется, Фортуна отвернулась от тебя, Белоснежка, - чувствую, как одна его рука ложится мне на бок, а другая на плечо, палец надавливает туда, где когда-то была пулевая рана, тревожит. Боль накатывает толчками, сначала незримыми, а потом сильными, лишающими разума, я все-таки срываюсь на остервенелый крик, смешанный со стоном и рычанием, а он давит только сильнее, жадно ловя каждый издаваемый мною звук, издевается. Когда в глотке запершило, я затыкаюсь и хрипло кашляю, давление прекращается, а пират любовно смотрит на кровавое пятно, растекающееся по моей рубашке. Выродок. Обхватывает пальцами подбородок и проводит подушечкой пальца по нижней губе, я даже не успеваю ничего сделать, а этот выродок уже целует меня. Целует. Что, простите? Я открываю глаза и, упершись одной рукой в плечо, толкаю его, Ваас поддается и отстраняется, смотря на меня с насмешкой. Я просто выбит из колеи, что вообще происходит? - Ты, наконец-то, заткнулся, это просто великолепно. Запомню, - я морщусь, неплохой фокус, но явно не для меня, я вновь открываю рот, чтобы вывернуть из себя поток ругательств, но чувствуя теплые, шершавые пальцы на своих губах, вновь захлопываю рот, так и не произнеся ни звука. Кажется, я начинаю верить в магию. - Ты все-таки умный парень, Джесс. Вывернулся из браслетов, даже парня моего успел избить, а вроде бы все меры приняли. Нравишься ты мне, Броди, не будь ты еще и мудаком, цены бы тебе не было, - похвала срывавшаяся с его губ, звучала как насмешка, и я подозрительно прищурился, растирая запястья. Меня радовало только то, что, кажется, Монтенегро все еще не подозревал о том, что помимо того, что я выпутался, я еще и обзавелся оружием, это давало мне призрачный шанс, за который я цеплялся из последних сил. - Ну, парень, опять этот твой взгляд, опять мне тебе ебнуть? Ты снова вынуждаешь меня делать то, что мне нахуй не нужно, Броди. От тебя, сука, одни проблемы! - децибелы в голосе пирата постепенно возрастали, и под конец я уже слышал только громкий, полный злобы крик. После толчок в плечи, я вновь ударяюсь спиной и вновь оказываюсь зажатым между стеной и телом пирата. Сдавленно шиплю, но не пытаюсь вырваться, я жду, жду того момента, когда смогу протиснуть руку, схватиться за рукоять ножа и всадить его в глотку этого ублюдка. Отвращения я не испытываю, Монтенегро стал для меня явлением привычным и безумным, а словом «безумие» можно оправдать любое действие. Я оправдываю грубые прикосновения к моим бокам и ребрам, я оправдываю внимательный взгляд, оправдываю колючие поцелуи на висках и скулах, оправдываю его участившееся дыхание и жадный блеск в глазах. Я оправдываю даже тот момент, когда рука пирата подлезает под ткань моей футболки и касается холодной кожи, у него горячие руки, теплые. Я думаю о том, что он может меня согреть, а после о том, что его кровь согреет меня лучше всего. Гнев, ярость и натянутая до предела узда видимого спокойствия. - Ваас, - коротко, четко и грубо. Это не должно продолжаться, это не то, чего я искал, хоть и кажется мне чем-то нормальным. Пальцы пирата смыкаются на камне, висящем на моей шее, эта безделушка, оказывается, до сих пор была у меня. Пират молчит, обводит пальцами острые грани. Я поднимаю глаза на его лицо, всматриваюсь в спокойное выражение, в задумчивость в глазах, думаю о том, что все хорошо, а после вспоминаю, что мне только кажется, что на самом деле все очень плохо. Этот ублюдок, к существованию с которым я привык за столь короткий временной промежуток, убил моего брата, вторгся в мою жизнь, опять похитил моего друга и предал меня. Предал. Смешно. Он не может быть мне другом, даже знакомым быть не может, Ваас мне враг, и врагом всегда будет. О чем я только думал? И почему так мерзко думать о предательстве. Я одергиваю себя, сейчас не время для размышлений, надо действовать, пока есть возможность. - Какого хуя, Ваас? Я не спрашиваю о том, что ты делаешь сейчас, мне интересно, какого хуя ты, собака, меня наебал? – пирата передергивает, то ли от моего хамского тона, то ли от мыслей, которыми он все еще увлечен. Медленно он заглядывает в мои глаза и видит в них непонимание и остывающие угли былого гнева. - Приказ, - он простодушно пожимает плечами и отходит на шаг, ярость во мне снова разгорается. - Ты до сих пор не понимаешь, в какую ситуацию попал, амиго, но тебе простительно, - он отмахивается от меня, как от назойливой мухи, я хмурюсь. - Попытайся объяснить, - и тут я натыкаюсь на его недобрый взгляд. - Командовать дома будешь, Белоснежка, сейчас ты не в той ситуации, чтобы подавать голос, - он закуривает, я молчу, чувствуя, как рука моя непроизвольно тянется за спину. Я думаю о том, что Ваас, подвешенный за ребра на один из крюков, которые свисают с потолка, будет смотреться великолепно. Великолепно и устрашающе. Облизываю губы и жду. - Ты хочешь, чтобы я рассказал? Оке-ей, амиго, твоя взяла. Будем считать, что это твое последнее желание. Так вот, начну с того, что наверняка тебя интересует, кто отдал приказ, а точнее отдала, как ни странно, этим человеком была наша общая знакомая, - я, почему-то, даже не удивился. Как-то все с этой загадочной дамой слишком просто и хорошо складывалось, так что подводные камни должны были быть, пират тем временем продолжал, не обращая внимания на выражение крайней задумчивости на моем лице. - Второй вопрос — почему? Так вот, амиго, твой друг, ну тот пидор, который так полюбился Баку. - Кит, - глухо отозвался я и понадеялся своим гневным взглядом выжечь в затылке Вааса две дыры, что естественно не получилось. - Ну да, Кит... Судя по всему, у него очень хорошие друзья, которые для нас являются врагами, как-то не вовремя мы это узнали, но лучше поздно, чем никогда, ага? – он посмотрел на меня, я только фыркнул в ответ и вновь принялся задумчиво разглядывать крюки. - А ты ему звонил, да и он тебе позвонил, ну такое дело... - Действительно. Ты знаешь, при каких обстоятельствах Кит звонил мне, так что, как-то нихуя все это неубедительно. Хочешь сказать, что он пытался переманить меня? Да нихуя подобного не было, и ты это прекрасно знаешь. Какого хуя, Ваас? – опять повторяю я один и тот же вопрос. Точное повторение одного и того же действия, ну вы знаете. - Такого, блять, - кулак пирата впечатывается в стену рядом с моей головой, я чуть отступаю в сторону, но смотрю все равно прямо и упрямо. - Ты чего такой бестолковый? Говорю, не тявкай, когда не просят, а ты продолжаешь? Окончательно отупел, а, Броди? Хромосом прибавилось? Если тебе интересно, блять, ты можешь просто закрыть пасть и послушать? А, амиго? Ответь мне, блять! – я не отвечаю, я только киваю головой. - Ты должен был сдохнуть еще тогда, в номере. Ты блять представляешь?! Сижу я такой себе в баре, напиваюсь на радостях, и тут «динь-динь» на мобильный, и мне говорят, мол: «Иди завали этого уебка», и вместо того, чтобы тебя реально завалить, я тебя спиздил и отвез сюда, и что я получаю? Охуевшего дебила Броди, во всей красе, который вваливает люлей моим людям и страдает хуйней! Амиго, очнись, тебе пиздец, потому что я тут подумал и пришел к выводу — моя шкура, мне дороже! Усек? - «Ах, вот оно что», - думаю я и сильно сжимаю в пальцах рукоять ножа, теперь я вряд ли промахнусь. Нож выходит из петли легко, на секунду я замечаю, как стушевался Ваас, при виде оружия в моих руках, видимо вспомнил, как хорошо ему было еще тогда, на острове. Ничего страшного, я хороший мальчик, я люблю доводить дела до конца. - Ну давай, шкура, говоришь? Помнится, я любил спускать шкуры. Твою ждет та же участь, - зло прорычал я и, перехватив оружие поудобнее, метнулся вперед, не оставляя пирату времени на то, чтобы вытащить пистолет из кобуры. Ударив его плечом в грудь, я все-таки повалил его на лопатки и занес над своей головой руку с оружием. В моей голове проносятся воспоминания грез. Вот он, тот момент, момент, когда Джейсон Броди в очередной раз доказывает, что убивать его нужно или сразу, или никогда. В глазах Монтенегро нет страха, только злоба и раздражение. - Опять, Белоснежка? Опять ты за свое? Уебок, - рычит он и перехватывает мою руку, отводя ее в сторону, лезвие все-таки чиркнуло по коже, а на кончике острия собрались темные кровяные капли. Пират взглянул на кровь, а после вновь на меня, зарычал и дернулся так, что, повинуясь законам физики, я дернулся куда-то вперед. Я успел упереться рукой в пол, после чего почувствовал удар в многострадальный живот и завалился на бок. На мои бедра мгновенно уселся Ваас и приблизил мою же руку, с зажатым в ней ножом, к моей шее, разжать пальцы я не мог, потому что одна ладонь пирата их сдавливала, а вторая удерживала за кисть и давила вперед. Я спохватился лишь тогда, когда сталь коснулась моей шеи. Второй провал. Я напряг руку, но отстранить от себя беду почти не удалось, подключив к делу и вторую руку, я принялся остервенело отстранять от своей шеи злополучное лезвие. - Пошел. На. Хуй, - раздельно вывел я и, оскалившись, вложил в сопротивление все оставшиеся у меня силы. Нож отлетел в сторону, Вааса лишь отшатнуло, после чего, не дав мне даже отдышаться и не тратя времени на извлечение оружия из кобуры, он положил ладони на мою шею и сдавил, не сильно, но ощутимо. Я впился ногтями в его кожу и приоткрыл рот, втягивая в легкие воздух, которого все равно не хватало. Бороться, надо бороться, до последнего, до конца. Я начал извиваться, ерзая туда и обратно, пытался дотянуться до шеи пирата, но тот лишь с самодовольной усмешкой, отстранялся в сторону, наблюдая за моими мученьями. - А ты ведь мне так нравился, Броди, хороший бы из тебя получился работник, буйный, но хороший, - я не разбираю его слов, потому что в ушах шумит кровь, но чувствую прикосновение пальцев к своей щеке, в какую-то секунду давление ослабевает, и, улучив момент, я жадно глотаю воздух, после чего давка продолжается. Когда мозгу не хватает воздуха, он постепенно начинает отключаться, погружаясь в анабиотическое состояние. В общем говоря, я начинал засыпать, чего мне делать не хотелось, как минимум, потому, что я знал, что если сейчас я закрою глаза, то никогда их не открою. Движения мои стали медленными, а рывки вялыми и неубедительными, руки, пальцы которых впивались в кожу пирата, ослабли и безвольно сползли вниз. Я пытался бороться, пытался противостоять, но ничего не мог поделать с позывами своего организма. Я смотрел в лицо того, в ком несколько дней назад мне привиделся если не друг, то хотя бы партнер, и понимал, что это конец. Никаких белых туннелей, никаких воспоминаний, в моей голове только мысли о том, что я не желаю принимать собственную слабость, я должен бороться так, как боролся раньше, и, конечно же, сейчас, именно сейчас, я очень сильно надеюсь, что удача меня не оставила. - Я не хочу этого делать, Джейсон, но... Что это блять такое? – последний возмущенный вопль я слышу особенно четко, пират ослабляет хватку, и я, кашляя, вновь начинаю дышать, глубоко, сбивчиво и шумно. О, прекрасное мгновенье! Только тогда, когда рассудок прояснился, я чувствую, как содрогаются пол и стены, и после слышу звук взрывов. Мне кажется, или неизвестные обложили завод пластитом или килограммовыми зарядами С-4 и теперь методично жмут на кнопку детонации? Я не знал, что за бесовщина происходит, и посмотрел на пирата, тот вовсе был напряжен и зол, но видимо, задавался тем же вопросом. Мы столкнулись взглядами. - Это они! Блять, от тебя одни только... - он не успел договорить, потому что крюки над нашими головами жалобно заскрипели, растревоженные тряской, дверь выбило мощной ударной волной, а в лицо мне пахнуло чем-то горячим и неприятно пахнущим. На пол один за другим начали падать те самые крюки, один из которых угодил Ваасу прямиком в висок, после чего и оборвалась его тирада, а сам он обмяк и завалился на бок. Я моментально подскочил к пирату, не зная, что делать, то ли прикончить, то ли вытащить, где-нибудь привязать, дождаться, пока он очнется, и прикончить уже в сознании. Я мыслил как последний долбоеб, хотя бы потому, что несмотря на свою роль «аналитика» в панических ситуациях, все происходящее нагоняло на меня какой-то животный ужас и вселяло желание уносить отсюда ноги, и уносить их действительно стоило, потому что молния в одно место, может быть, два раза и не бьет, а вот тяжелому крюку на эту фразу вообще похеру, посему, прилететь мне могло в любую секунду и откуда угодно. Здание трясло не хуже заболевающего лихорадкой человека, а звуки взрывов все не прекращались, откуда-то до меня донесся чей-то крик, и мне почудилось, что вокруг запахло паленой человеческой плотью. Перекосило меня в тот момент, когда в проеме нарисовался до боли знакомый силуэт, я не мог понять кто это, как минимум потому, что пребывал в полнейшем смятении. Кем бы ни был этот человек, он нетерпеливым жестом поманил меня к себе.