Burning for your touch

. — Даже не думай. Ты будешь спать на полу, — говорит Исак, стоит им оказаться в комнате и закрыть за собой дверь. — Прости, что? — Я беспокойно сплю. Я в буквальном смысле покалечу тебя. Так что лучше держись подальше, — пожимает плечами Исак. — Почему бы тебе не спать на полу? — С чего бы? Я первым оказался здесь. Я вообще спланировал всю вылазку! — Ты предложил такое размещение по комнатам, — констатирует Эвен. — Да, чтобы остаться в тени. Я не хочу, чтобы все мои усилия пошли прахом, когда я уже так далеко зашёл. — Какие усилия? — прищуривается Эвен. — Никакие, — Исак пожимает плечами, а потом кидает ему подушку. — Держи. Я отдам тебе своё одеяло, мне оно не нужно. — У меня спина болит, — пытается убедить его Эвен. — Мне всё равно! Мы не будем спать в одной кровати! — стонет Исак. — Почему? Потому что ты не гомосексуал. — Иди нахуй! — Боже. Да тебя и правда беспокоит эта тема. Не так ли? — Заткнись! . Эвен проводит на полу примерно пять очень мучительных минут, после чего Исак стонет и приглашает его лечь на кровать. Он не может его винить. Эвен и сам был близок к тому, чтобы подняться и снова вступить в полемику. Он не уверен почему, но чем ближе они физически, тем сильнее ощущается необходимость приблизиться ещё больше. Эвен ощущал это всем телом, и он подозревает, что тяжёлое дыхание Исака — следствие того же. — Притяжение сегодня сильное. Обожаю науку, — шутит Эвен, забираясь на кровать и натягивая на себя одеяло. — Никаких разговоров! — заявляет Исак, надев пуховик и перчатки и укладываясь рядом. — Зачем это тебе? — Чтобы не обжечь тебя. Говорю же, я беспокойно сплю, много двигаюсь. Эвену становится немного неловко. Исаку пришлось укутываться в одежду, обрекая себя на неудобство из-за него. Эвен хочет признаться, что он обжёг его лишь однажды, но он не уверен, что прав. Он не хочет добавлять Исаку поводов для беспокойства. Так что он поворачивается на бок, спиной к спине Исака, и пытается заснуть. . Эвену снятся оранжевые языки пламени и оранжевые небеса. Ему снятся насыщенные краски и мягкие оттенки. Ему снятся тепло и безопасность. Ему снятся щёки с ямочками и мягкие светлые кудряшки. Ему снятся обнажённые руки, и барабаны, и пот, и футболка с надписью Ramones. Ему снятся слёзы, которые не должны были пролиться, руки, обнимающие его шею и спину. Ему снятся зелёные глаза, прикрытые от удовольствия, снятся губы, открывающиеся ему навстречу, словно никто и никогда раньше не касался их. Ему снятся ладони, жаждущие прикосновений, кожа, молящая о поцелуях. Эвену снятся тепло и безопасность. Эвену снится он. Эвен просыпается и слышит, что Исак тихо стонет рядом, и всё его существо вспыхивает огнём. Твою мать. Тихое постанывание заставляет его кровь устремиться в неудобные места, и Эвен прикладывает все силы, чтобы не двигаться, не повернуться к нему, хотя сердце сейчас, кажется, выскочит из груди. Я сплю? Стоны Исака становятся более явными, и голова Эвена заполняется мыслями, которых не должно там быть. Исаку снится что-то эротическое? Он возбуждён? У него часто такое бывает? Это из-за того, что Эвен спит рядом? Он вообще думает о сексе? Может ли он прикасаться к себе? Он сейчас спит? Он убьёт Эвена, когда проснётся? Исак, вероятно, и понятия не имеет, что сейчас рядом с ним Эвен. Ему, наверное, снится какая-нибудь девушка, которой нравится хэви-метал, или герои манги. Кто знает. Это всё не имеет никакого отношения к Эвену. Совершенно никакого. — Эвен… — стонет Исак, и мозг Эвена плавится. Кровь устремляется вниз с новой силой, и Эвену будет сложно объяснить это Исаку, если он проснётся. Блядь. — Эвен, пожалуйста! О господи! — Эвен… Эвен поворачивается к нему. И он не знает, чего ожидал, но точно не этого. Не Исака, задыхающегося и пропитанного потом, готового потерять сознание. Не больного и горящего Исака. — Исак! — Эвен садится, и его явное возбуждение выглядит возмутительно, контрастируя с беспокойством на лице. — Я не могу дышать! — Блядь! — Эвен встаёт на колени и подползает ближе, чтобы убрать одеяло. Он тянется к рукам Исака и хмурится, когда тот морщится. — Ты весь горишь! Давай я сниму с тебя одежду! — Нет, — слабо протестует Исак. — Нет! Я тебя обожгу. — Не обожжёшь, — настаивает Эвен и садится на его ноги, забыв на мгновение о собственном возбуждении. — Что за херня! — вскрикивает Исак, и Эвен предпочитает верить, что это из-за того, что он сел на него верхом, а не из-за видимого стояка. — Не дёргайся, — говорит Эвен и начинает стаскивать с него перчатки. — Как ты вообще можешь так спать? — Заткнись! — стонет Исак, но этот звук больше похож на хныканье, и Эвен чувствует себя беспомощным. Таким беспомощным. — Слезь с меня, извращенец! Ясно. То есть дело в стояке. Эвен отодвигается в сторону и начинает расстёгивать его пуховик. — Прекрати! — Не волнуйся. Ты меня не обожжёшь. — Нет! — протестует Исак, но его губы приоткрываются, а спина выгибается. Вау. Эвен останавливается, но не убирает пальцы от молнии. Это глупо, но ему интересно, прикасался ли кто-нибудь к застёжке его одежды раньше. — Пожалуйста… — снова стонет Исак, и Эвену хочется вспыхнуть пламенем. — Пожалуйста что? — Ты, блядь, о чём? Думаешь, я буду называть тебя господином или ещё как-то? — Что?! Я имел в виду, что ты хочешь, чтобы я сделал! — восклицает Эвен, и, если бы Исак не испытывал сейчас настоящую боль, Эвен бы засмеялся от хода его мыслей. — О боже! — Я сейчас сниму с тебя куртку, ладно? Исак кивает, закрыв глаза и прижав правую руку к лицу. Эвен старается как можно быстрее расстегнуть куртку, но звуки, которые продолжают слетать с губ Исака, очень сильно всё усложняют. Эвен не может сконцентрироваться, и к тому моменту, когда он наконец расстёгивает куртку, у него дрожат руки. — Я сейчас вытащу твои руки из рукавов, ладно? — Мм, да. «Ему больно. Для него это НЕ развлечение», — напоминает себе Эвен. Но каждый раз, когда он прикасается к телу Исака, будь то его запястья, предплечья, бока, грудь, Исак выгибает спину, и его губы раскрываются самым непристойным образом. Это доставляет ему удовольствие?! Эвен добирается до свитера и не знает, снимать ли его тоже. Он замечает, что под ним у Исака надета футболка, так что решает снять. Он освобождает обе руки, а потом, когда наконец стягивает свитер через голову и пытается приподнять Исака, чтобы вытащить из-под него пуховик, Исак обхватывает Эвена руками за шею и притягивает к груди, обнимая его. Тепло. Электричество. Всё это горит в его сердце, но не обжигает его тело. Эвен теперь чувствует разницу. Исак не обжигает его сейчас. Он впускает Эвена в свой жар, освобождает для него место, обволакивает своим теплом, молит об успокоении, облегчении, освобождении. Исак цепляется за него изо всех сил, и Эвен хочет подарить ему весь мир. — Больно! Так больно! — хнычет Исак. — Обними меня, пожалуйста. Сердце Эвена разбивается от этого признания, от уязвимости, от полной капитуляции. Исак никогда бы не попросил обнять его так, если бы не был полностью лишён способности дышать, существовать. — Блядь… — выдыхает Эвен, прежде чем обвить руки вокруг спины Исака. Он поднимает его, потом перекатывается на бок, укладывает Исака на себя. Последнее, чего Эвену сейчас хочется, — это раздавить его. И он обнимает его. Обнимает Исака так крепко и так сильно, что у него болят кости. Эвен обхватывает ногами его ноги и вздыхает, когда Исак обвивается вокруг него, всё ещё дрожа и хныча. — Пожалуйста… — снова умоляет Исак, и Эвен не знает, чего он хочет, не знает, в чём нуждается, поэтому просто гладит Исака рукой по спине, массирует, успокаивает боль, овладевшую им. Эвен обнимает его, и прикасается, и укачивает, пока дыхание Исака не выравнивается, пока он сам не остаётся единственным, кто дрожит. Смущённый собственным возбуждением и недостатком самоконтроля, Эвен перекатывает Исака на его половину кровати, когда тот засыпает, потом уходит прогуляться. . Эвен возвращается к завтраку. Он замёрз и чувствует себя идиотом из-за того, что заснул, сидя у дерева. Когда он заходит в коттедж, те немногие, кто уже проснулся, либо ухмыляются, либо смотрят на него с тревогой. — Что? — хмурится он. — Чувак, ты что, трахнул Вальтерсена прошлой ночью? — спрашивает Вегард, отчего двое парней за его спиной разражаются смехом. — Что?! — Эвен чуть не давится от этих слов. — Что это были за стоны, бро? Да и как вам удалось? Вы что, вместе порнуху смотрели? Ты надевал перчатки, чтобы дотронуться до него? — ухмыляется Вегард. — Что за хуйню ты несёшь? Он заболел, ты, мудила! — шипит Эвен и уходит из гостиной, чтобы проведать Исака. . — Так, какого хера ты делаешь? — Микаэль накидывается на него, когда Эвен снова обувается у входной двери. — Я спущусь в ближайший город, чтобы купить лекарства в аптеке, — отвечает он. — Попроси кого-нибудь из парней тебя отвезти. — Там снег валит. Они не смогут вести машину в таких условиях. — А что заставляет тебя думать, что ты в таких условиях сможешь идти? — Ничего страшного, это ерунда, — пожимает плечами Эвен. — Нет! Ерунда — это то, что Исаку плохо. Он только что сказал тебе, что может подождать, пока кто-нибудь достанет ему лекарства, которые он забыл дома. — Этот парень врёт, как дышит. Я вчера спал рядом с ним. Это не ерунда. Ему очень больно. — Но почему именно ты должен горы свернуть, чтобы добыть для него обезболивающее? Это бред. Что если ты упадёшь и сломаешь себе что-нибудь?! — восклицает Микаэль. — Позволь мне хотя бы пойти с тобой. — Нет, ты должен присматривать за ним. Я не доверяю этим козлам. — Эвен… — Микаэль, со мной всё будет нормально. Я вернусь через пару часов, ладно? . Эвен приходит к выводу, что это глупое решение, минут через двадцать после начала спуска с горы. Он больше не чувствует пальцев, лица, ног, и ему становится по-настоящему больно. Ещё больше беспокоит тот факт, что снег доходит уже до икр и он не видит протоптанной дорожки для спуска, не говоря уже о том, что он вообще практически не видит, куда идёт. Эвен идёт сквозь снег, тащит свои длинные и слабые ноги, продолжает двигаться вперёд, шаг за шагом. Он идёт, и идёт, и идёт, пока ему не становится тяжело дышать, пока мысли не спутываются в непонятный клубок. Эвен думает, как много времени понадобится людям, чтобы найти его тело, если он остановится и ляжет в снег. Он думает, сколько времени пройдёт, прежде чем люди вообще заметят, что он ушёл. Он думает о Микаэле, который не хотел его отпускать. Возможно, он испытает облегчение, узнав, что Эвен наконец умер, что на этот раз всё получилось. Ему не нужно будет притворяться, что всё нормально, когда к нему пристаёт его предполагаемый лучший друг, не желающий уважать границы. Мику не нужно будет притворяться, что ему есть до Эвена дело. Эвен думает о матери, о том, как она сейчас несчастна. О том, как её муж — его отец — оставил их из-за него. О том, как мать никогда не винила его, ни разу. О том, как она беззаветно любит его, но совсем не любит себя. Эвен думает о ней. Он думает о своих друзьях, которые шутят над тем, что он сумасшедший, и нянчатся с ним, словно он может разбиться, относятся к нему, как к фарфоровой статуэтке. Он думает о том, как низко ценит себя, что бросил вызов метели, чтобы достать лекарства парню, который, вероятно, терпеть его не может. Он думает о своих рубцах и шрамах, где кожа пульсирует, прося добавить туда новых. Он думает о том, насколько он слабый, о том, как его мозг не даёт ему жить. О том, какой он фальшивый, о том, что чувствует себя одиноким и нелюбимым. О том, что не верит, что кто-нибудь полюбит его настоящего, о том, что ему до гробовой доски придётся скрываться под маской. Эвен не просто так не любит холод. Он всегда сокрушает его. Всегда напоминает обо всех проблемах, обо всём неправильном в нём. Плачущий философ. Эвен задумывается, кто разбил сердце Исака, возможно ли, что это та же сущность, что разбила его собственное. Эвен стоит на коленях в снегу. Слёзы кристаллами застыли на его щеках, вокруг его ресниц, и это причиняет боль. Он не должен плакать в такой холод. Не должен. Хотя это так приятно. Сладкое освобождение. Эвен ещё минуту обдумывает возможность сдаться, но потом поднимается на ноги. Его мама и друзья не переживут, если с ним что-то случится. А Исаку нужны его лекарства. . Эвен добирается до города с ужасной головной болью, и его предлагают отвезти обратно в коттедж вместе с лекарствами. Однако ему не доводится отдать их Исаку. Он даже не может проверить, как он. Потому что в тот момент, когда он добирается до коттеджа, он падает ничком на землю. . Эвен просыпается на диване, который должен был делить с Микаэлем, и его трясёт. Микаэль объясняет, что это, вероятно, гипотермия. И что ему нужно принять ванну. — Как Исак? — спрашивает он. — Да какая разница, Эвен?! Почему ты не вернулся, когда увидел, насколько всё плохо? Какого чёрта?! Эвен просит Микаэля набрать ему ванну. Его по-прежнему трясёт, когда он выходит из неё. Голова по-прежнему раскалывается. Он чувствует себя ужасно. Но когда Арвид говорит, что то, что он сделал для Исака, очень круто, Эвен немного гордится собой. Он решает, что всё пройдёт во сне. И ему снятся белые небеса, белые горы и холод, проникший в кости. Эвену снятся его демоны, его самые потаённые страхи. Эвену снится, что он сдаётся, что он отпускает себя. Эвен чувствует, что тонет, и тонет, и тонет. И он надеется, молится той божественной силе, что присматривает за этим миром, что это мимолётно, преходяще, что это не начало депрессивного эпизода, что в этом нет ничего плохого, что это просто побочный эффект гипотермии. . Микаэль приносит ему ужин, потом пытается заставить поболтать с мамой по видеосвязи, но Эвен отказывается. Он не хочет, чтобы она видела его таким. Он перебирается в комнату Исака, потому что ему нужно спать, а все тусуются вокруг дивана, на котором он лежит. И он не думает об этом или о том, где же сейчас Исак. Эвен концентрируется на том, чтобы заглушить собственные мысли. Однако Исак находит его. В какой-то момент он оказывается рядом, сидит у кровати и просто смотрит на него. — Почему ты это сделал? — спрашивает он. — Тебе было больно, — бормочет Эвен. — Блядь, Эвен! — стонет Исак, но выглядит при этом застенчивым, практически счастливым. — Какая самая приятная вещь, которую для тебя когда-либо делали? — спрашивает Эвен, натягивая одеяло до подбородка. Ему слишком холодно. — Кое-кто спустился с горы, чтобы добыть для меня обезболивающее. Эвен улыбается. — Хорошо. Я люблю соревноваться, — отвечает он, пусть и слабо. — А ещё ты безрассудный, и импульсивный, и тупой, и сложный, и я никогда не могу понять, ты хочешь меня ударить или обнять. — Чаще всего и то, и другое. Единство в многообразии, верно? Твой приятель Гераклит. — Он не мой приятель! — Исак закатывает глаза. — Скажи, почему тебя нравится Плачущий философ? — Ты его погуглил. — Да, — кивает Эвен. — Так что ответь мне. — Потому что мне кажется, что он похож на меня. . Эвен засыпает, а когда просыпается, то чувствует, что к его спине прижимается тёплое тело, согревающее его. ИСАК. У Эвена голая грудь, а Исак полностью одет, укутан в обычные слои, и он согревает его, водя пальцами, закрытыми перчатками, вверх и вниз по его рукам. «Ты меня не обожжёшь». Исак не причиняет ему боль. Исак согревает его, прикасается к нему, воспламеняя изнутри и утешая. — Исак. — Я знаю, знаю. Но я уверен, что не обожгу тебя, если буду в перчатках и одежде и если достаточно сконцентрируюсь. К тому же ты до сих пор очень холодный, и всё, что может поднять температуру… — Исак… — повторяет Эвен, на этот раз желая прервать ход его мыслей. — Да? — Сними перчатки. — Что? — Поверь мне, — бормочет Эвен. — Ты меня не обожжёшь. Я это знаю. Просто сними их. Исак так и делает, хотя и нерешительно. И когда он понимает, что от лёгкого прикосновения пальцем Эвен не морщится от боли, он начинает взволнованно трогать его с нарастающим энтузиазмом. — Как это возможно? — спрашивает Исак и, кажется, он сейчас задохнётся. Думаю, я создан для тебя, а ты создан для меня. Эвен снова засыпает, а когда просыпается, он лежит на груди Исака, уткнувшись носом в изгиб его шеи, и слушает его тихое дыхание. Ему совсем не больно. В положении их тел чувствуется умиротворение и мягкость. Правда, Исак спит, и Эвену хотелось бы знать, бодрствовал ли он, когда они легли так. Уже поздно, по крайней мере если судить по отсутствию звуков в доме. . — Он говорил, что огонь — это Архэ́, — рассказывает Исак, когда просыпается, и они отстраняются друг от друга. — Гераклит. Он говорил, что огонь является первопричиной всего, единственной стихией, подчиняющей себе всё. Думаю, поэтому он мне так сильно нравится. — Думаю, теперь он мне тоже нравится, — кивает Эвен. Огонь. Огонь — это центр вселенной. — Плачущий философ. — Да. — Я тоже чувствую себя, как он, — продолжает Эвен. — Правда, только в части «плачущего». Исак смеётся, потом поворачивается на бок, чтобы посмотреть на Эвена. Его ресницы кажутся нереально длинными в мягком лунном свете, проникающем из окна. — Нам нужно поспать, — шепчет он, робко улыбаясь, словно знает, как сильно Эвен хочет его сейчас. — Да. Нужно. . Они просыпаются снова посреди ночи, горя в объятьях друг друга. Исак в футболке, а грудь Эвена обнажена. Исак утыкается лицом Эвену в шею, словно вдыхает его запах, а Эвен скользит руками по его спине, заставляя издавать тихие, едва различимые звуки. Исак такой отзывчивый, что реагирует на всё, на малейшее прикосновение. Он настолько изголодался по ласке, что Эвену хочется кричать. — Я не понимаю, что происходит! Я схожу с ума! — хнычет Исак в ухо Эвена, впиваясь пальцами ему в бок. — Ты не всегда меня обжигаешь. — Но почему? — спрашивает Исак, ведя кончиком носа по подбородку Эвена, заставляя его крепче сжимать объятья. — Наука, — выдыхает Эвен, потому что не знает, что ещё сказать, слишком поглощённый близостью Исака, неприкрытой страстью, потребностью и нежностью, которые он испытывает. — Нам нужно проводить больше экспериментов. — Да, — вздыхает Исак, скользя губами по ключицам Эвена, но даже не пытаясь их поцеловать. Он просто касается их ртом и постоянно извивается, словно не может поверить в происходящее. Эвен понимает, что всё это для Исака в новинку. — Нам нужно делать это почаще. — Это, — повторяет Эвен. — Наука. — Наука, — соглашается Исак, зарываясь пальцами ему в волосы, и практически взвизгивает, когда Эвен обвивает руками его талию и притягивает ближе к себе. — Это наука, не гомосексуальность. Эвен заливается смехом, и они продолжают обниматься, пока не засыпают. Когда они наконец просыпаются утром, их ноги и руки переплетены, и сердце Эвена ещё никогда не было настолько наполнено чувствами. Исак выглядит таким красивым этим утром, настоящим, простым, но от этой простоты щемит сердце. Он слабо улыбается во сне, повернув голову к Эвену. К Эвену, которому не хочется его будить, хочется, чтобы этот момент никогда не заканчивался. Поэтому он смотрит на Исака ещё какое-то время, осторожно нажимает пальцем на кончик его носа, заправляет пряди волос ему за ухо. От Исака захватывает дух, когда он не строит козни, и Эвен краснеет, как влюблённый мальчишка. Исак придвигается ближе, и лишь когда их тела соприкасаются, Эвен замечает. Ох. Что это? Стояк? Исак распахивает глаза, стоит только этой мысли оформиться в голове, и Эвен видит, как унижение и смущение отражаются в его зелёных глазах. Он видит отчаяние, боль, непонимание, скрытые и противоречивые чувства. Он видит его стыд. Он видит его сомнения. Он видит его страхи. «Я не такой. Я не гомосексуал». Исак выглядит напуганным, словно его вынудили раскрыть тайну. Он выглядит так, словно сейчас взорвётся, словно сейчас разрыдается. Исак. Плачущий философ. Насколько ты одинок? Насколько одиноким ты чувствуешь себя? Эвен хочет потянуться к нему, успокоить, сказать, что в этом нет ничего страшного, что всё в порядке, что ему нечего стыдиться, что у него всё будет хорошо, что его отец не сбежит, что его мать не расстроится, что его сестра не перестанет его любить, что друзья не бросят его, что это нормально. Но Эвен и себя-то не может в этом убедить. И на этот раз, когда Исак плачет, лёжа в кровати в объятьях Эвена, его глаза не пусты. На этот раз он полностью сокрушён. Плачущий философ. Эвен протягивает руку, чтобы дотронуться до него, но Исак пихает его в грудь, а потом выбегает из комнаты, давясь сдерживаемыми рыданиями. И Эвен лежит на спине, поражённый и задыхающийся, с красным отпечатком руки Исака на груди. Ему больно. Даже больнее, чем когда Эвен дотронулся до него в Хэллоуин. На этот раз Эвен не сам обжёгся. На этот раз Исак обжёг его.