Burning for your touch

Исак стоит, засунув руки в карманы, и ждёт, когда Юлие вывернет из коридора в холл с лифтами. Он позвонил ей тридцать девять секунд назад, так что в любой момент ожидает увидеть копну её светлых волос. Он опускает кепку ниже на лоб и натягивает сверху капюшон толстовки. Он прекрасно отдаёт себе отчёт в том, что вообще-то подобные трюки скорее привлекут к себе внимание, что толстовки в сочетании с кепками — особенно в таких стерильных местах, как больницы, — часто ассоциируются с угрозой. Исак знает, что и язык его тела вряд ли можно сейчас считать не привлекающим внимания. Он знает, что каждый, кто пройдёт мимо, отнесётся к нему с подозрением из-за его одежды, что ему было бы правильнее избавиться от обычных слоёв. Но он не может позволить себе в данный момент не прикрывать лицо. Не теперь, когда он с трудом может контролировать свои мысли, когда тревога грызёт его мозг. Не теперь, когда он не уверен, что лицевые мышцы не подведут его, что взгляд останется холодным и собранным. Исак не доверяет собственному лицу, поэтому скрывает его, прячет, прикрывает и надеется, что Юлие повернёт за угол, не удостоив его взглядом. И он ждёт, терпеливо ждёт у пустой палаты, которую уже несколько дней использует в качестве наблюдательного пункта, чтобы видеть, кто приходит и уходит из палаты Эвена. Исак ждёт так же, как ждал вчера, и как ждал позавчера, со скручивающим внутренности страхом, и раскаянием, и злостью — с чувствами, которым он обычно может найти объяснение и которых избегает любой ценой. Он ждёт и старается объяснить себе происходящее, снова проговорить про себя все «за» и «против», концентрируясь на «за», потому что ему нужно войти в эту палату сегодня, потому что ему нужно увидеть его сегодня, сделать это сегодня. Исак ждёт. Прошла уже целая минута, и он начинает беспокоиться, что Юлие, возможно, не купилась на звонок от некоего Адриана Эксетта, который попросил её переставить машину на больничной стоянке. Вероятно, ему нужно было постараться, чтобы его голос звучал более сердито. Может быть, ей плевать, что какому-то мужчине необходимо добраться сейчас до своей машины. В конце концов всего несколько минут назад она выглядела невероятно расстроенной в палате Эвена, не желая выпускать руку сына из своих ладоней, даже чтобы ответить на звонок, который он инсценировал. Или, возможно, она поняла, что это был Исак, когда у него во время разговора задрожал голос. Он ничего не мог поделать, когда вина из-за того, что он использует такой дешёвый трюк, чтобы заставить её покинуть палату, внезапно затопила его. Обычно у него отлично выходит — эти липовые телефонные звонки. Он уже давно к ним прибегает, особенно если нужно выбраться из дома, когда атмосфера там становится слишком напряжённой из-за матери. Но Исак полагает, что если бы Юлие узнала его голос, то не осталась бы такой спокойной, что она бы закатила истерику, накричала бы на него и повесила трубку, или, что ещё хуже, потребовала бы сказать, где он, чтобы иметь возможность высказать ему в лицо всё, что думает о человеке, по вине которого её сын оказался в больнице. Ох. Возможно, она действительно поняла, что это он, и сейчас ищет его. Вероятно, она продолжила вежливое общение по телефону, чтобы убедиться, что он не убежит и не спрячется. Да, наверное, дело в этом. Исак оглядывается по сторонам, пытаясь высмотреть её. У него два варианта: уйти или принять неизбежность встречи с ней. И не то чтобы он не думал об этом — о вероятности, что мать Эвена заметит, как он болтается вокруг больничной палаты. Он готов к этому. Исак знает, что Юлие добрая и заботливая мать. Он также знает, что она крайне эмоциональна и что последние три дня проплакала у кровати сына. Поэтому наиболее вероятная реакция на встречу с человеком, ответственным за трагедию, случившуюся с её сыном, — это по-настоящему сорваться на него. У Исака нет данных, чтобы подтвердить своё предположение, но он практически уверен, что срыв Юлие может принять форму физического столкновения. Возможно, она захочет влепить ему пощёчину. Пощёчина. Исак может перенести пощёчину, но не хочет. Не потому, что считает, что не заслуживает её, но потому, что не хочет, чтобы Юлие обожглась в момент удара. Он сомневается, что исключение из правил, позволившее ей быстро обнять его в прошлый раз на своей кухне, сработает сейчас, и он не хочет так рисковать. Исак обдумывает способы избежать удара, чтобы при этом не задеть чувства Юлие ещё больше. Он думает, не предложить ли другие варианты наказания. Он задумывается, окажутся ли её удары такими же быстрыми и хлёсткими, как у его матери, если они последуют с того же угла и с той же частотой. Его мысли на секунду возвращаются к Марианне, ко всем ожогам, полученным ею, после того как она била его по лицу — в основном, после того как он провоцировал всплески её безумия, эгоистично надеясь, что она забудет о его проклятии и ударит его, тем самым подарив редкое прикосновение. Исак думает об этих «прикосновениях». Сильных, эмоционально заряженных, безжалостных, полных злобы и разочарования, лишённых нежности. Он думает о том, насколько очищающими они казались, как он дорожил ими, пусть они и наполняли его отчаянием и стыдом. Думает, как много усилий приходилось прикладывать, чтобы почувствовать их на своём лице. А ещё он думает о том, как всё в нём разбилось вдребезги, когда Эвен впервые дотронулся до него, и в этом действии не было ничего кроме нежности и заботы; думает о том, как клетки его мозга охватило огнём, как им пришлось приспосабливаться к этому новому «прикосновению», о том, как само значение этого слова изменилось для него, наполнилось новым смыслом. Исак думает об этом и чувствует ком в горле. Юлие выворачивает из-за угла, и Исак качает головой, готовясь к столкновению, к взрыву. Он вежливо уклонится от удара, увернувшись в сторону, а потом пообещает никогда больше не беспокоить её и Эвена. Он даст ей контактную информацию своего отца и уверит, что родители позаботятся о компенсации. Он всё обдумал. Он лишь надеется, что его не охватит пламя, когда её добрые голубые глаза встретятся с его глазами, и, что ещё хуже, когда он увидит в них слёзы. Но потом Юлие просто проходит мимо него, нажимает на кнопку вызова лифта, держа в руке ключи от машины, и исчезает в открывшихся створках, оставляя Исака, который испытывает одновременно облегчение и смятение. . Исаку необходима минута, чтобы набраться смелости и зайти в палату Эвена. Он видел его сквозь жалюзи бессчётное множество раз. Он запомнил очертания его тела на этой больничной койке и точно может сказать, сколько трубок прикреплено к нему сейчас. Он также в курсе основных жизненных показателей Эвена, так как поздно вечером, после того как Исак притворился сыном всеми любимого пациента и завёл странную дружбу с медбратом по имени Якоб, ему удалось заглянуть в историю болезни. Исак знает, что Эвен ещё не приходил в сознание после операции. Но все цифры говорят о том, что он, вероятно, будет в порядке — по крайней мере если верить словам Якоба. Так что Исаку не следует слишком беспокоиться. Но он беспокоится. Он уже трижды делал это — создавал возможность побыть наедине с Эвеном. Но так и не мог заставить себя зайти в палату, потому что был слишком взволнован, слишком напуган. Страх не оставлял его с тех пор, как он впервые оказался в больнице и понял, что по-прежнему не может чувствовать Эвена. Исак помнит, что ощущал, когда их связь превратилась в небытие, стоило телу Эвена рухнуть на землю, а глазам закрыться — Исак больше не мог его чувствовать. Исак помнит, насколько был напуган, как замер от ужаса, когда мозг мгновенно предположил самое страшное, и как не мог не сорваться после этого. А вот нападения на Вильяма Исак не помнит совсем. Неважно. Сконцентрируйся. Исак заходит в холодную тихую палату и закрывает за собой дверь. Он сглатывает ком в горле, прежде чем обернуться и посмотреть на Эвена. Эвен. На больничной койке. Исак уже видел его издалека раньше, но он не думает, что хоть что-то могло бы подготовить его к тому, что он видит перед собой сейчас. Эвен без сознания. Его голова забинтована, и они обрили его в том месте, куда пришёлся удар бутылкой. Он будет выглядеть смешно с такой проплешиной. Исак думает, что мог бы одолжить ему снепбек на какое-то время, но вдруг вспоминает, что Эвен этого не захочет, совсем не захочет. Эвен без сознания, но его лицо спокойно и идеально несмотря на мешки под глазами. Губы потрескались, а шея открыта. Исак не может сконцентрировать на чём-то одном, поэтому блуждает взглядом по Эвену, подмечая все детали одновременно. Он наконец понимает, что имеют в виду люди, говоря, что что-то «разбило им сердце». Исак знает, что сердце — это всего лишь мышца, которая качает кровь, разгоняя её по всему телу. Но сейчас он чувствует, словно его сердце разбито. Словно кто-то сильно ударил его изнутри. Он стоит у двери несколько секунд, а потом направляется к стулу у кровати. Сейчас идёт трансляция какого-то важного футбольного матча, и Исак специально выбрал это время, чтобы убедиться, что никто из друзей Эвена не захочет его навестить. Он концентрируется на этой мысли. Они одни. Он может позволить себе быть так близко к нему. Всё нормально. Исак сидит всего в нескольких сантиметрах и ощущает, как ком в горле становится всё больше. Он не чувствует Эвена. Он сидит так близко и не может его чувствовать. Исаку хочется закричать. Повинуясь порыву, он тянется к руке Эвена. Его сердце — всего лишь мышца, качающая кровь по всему телу, но сейчас оно вспыхивает пламенем. И ему больно. Ему больнее, чем обычный физический дискомфорт, который привыкло испытывать его тело. Эта боль опьяняет. Она кружит голову, так сильно, что он крепче стискивает руку Эвена. Прикосновение. Возможно, оно разбудит Эвена. Возможно, оно по крайней мере сможет возродить их связь. Исак по-прежнему его не чувствует. Он ощущает тепло кожи Эвена, и пульс, безусловно, присутствует, но Исак по-прежнему не может его чувствовать. Что если я обжёг его. Исак в панике отдёргивает руку и рассматривает кожу Эвена. Никаких ожогов. Сердечный ритм стабилен, если верить монитору. На запястье Эвена нет ожогов, но сердце Исака всё равно обрывается, потому что там есть порезы. Целая их коллекция, множество. Его сердце — всего лишь мышца, но оно болит. Исак ничего не может с собой поделать — он пересчитывает их, один за одним, запоминая, рассматривая рубцы и пытаясь определить, насколько недавно они были сделаны, пытаясь понять душевное состояние Эвена, когда он наносил их себе. Исак не слепой. Он знает. Он, вероятно, знал с самого начала. Он слышал об Эвене. Он разузнал о нём, когда пытался определить, может ли ему доверять. Исак знает. Эвен всегда носит одежду с длинными рукавами. Эвен обнажает кожу лишь при Исаке, и ему понадобилось какое-то время, чтобы уложить это в голове — негласное доверие, которое Эвен оказывает ему. Эвен никогда ничего не рассказывал, но Исак знал уже какое-то время. Однако увидеть шрамы так близко — совсем другая история. Это заставляет Исака осознать, что они никогда не разговаривают, что он никогда не спрашивал Эвена о его чувствах, что в их отношениях всё всегда вертелось лишь вокруг него. Исак не думает о том, что делает, когда подносит руку Эвена к губам и целует его запястье. Он не думает. В этом нет смысла, но он всё равно делает это. Он прижимается губами к коже Эвена и дрожит от ощущений, переполняющих его. Его губы на чьей-то коже. Не на чьей-то. На коже Эвена. Отчаяние, сумасшествие? Исак не может подобрать слово тому, что овладевает им, когда он хватает кисть Эвена обеими руками и целует раз, другой, снова и снова. Ему стыдно оттого, как сильно ему нужно сделать это для себя и для Эвена. Но он никогда больше не сможет оказаться к кому-то так близко. Возможно, он больше никогда не сможет оказаться так близко к Эвену. Потому что он сам позаботился об этом, когда встал с его кровати, чтобы затеять драку, вместо того чтобы остаться и позволить себя поцеловать. Исак знает, что ему нужно было остаться. Он знал это ещё до того, как ушёл из квартиры Эвена. Он знал это ещё в тот момент, когда выскользнул из его объятий и отошёл от кровати. Он знал, что ему нужно было обернуться и позволить Эвену прижаться губами к его рту, даже если он собирался это сделать из-за привязанности или чего-то подобного. Но правда в том, что Исак почувствовал облегчение, когда зазвонил телефон. Потому что чем ближе Эвен наклонялся к его лицу, тем труднее становилось притворяться, что это всего лишь эксперимент, тем сложнее было держать себя в руках, чтобы не взорваться, когда это наконец произойдёт. Поэтому сейчас Исак целует руку Эвена, и его ладонь, и костяшки, и запястье. Поцелуй для каждого шрама, для каждого пореза, для каждого раза, когда Эвен чувствовал себя настолько несчастным и беспомощным, что надругался над собственным телом, чтобы забыть, чтобы заглушить свои мысли. Как и я. Точно, как я. Исак по-прежнему не чувствует его, и страх возвращается. Он придвигается ближе к кровати и кладёт голову Эвену на плечо, неловко его обнимая, надеясь, возможно, что это заставит его прийти в себя. — Я здесь, — говорит он, и это глупо, но вдруг Эвен может его слышать. — Мне так жаль. Блядь, мне так жаль, Эв… У него перехватывает горло, и голос срывается, и Исаку приходится отстраниться, чтобы взять себя в руки. Скоро вернётся Юлие. Наверное, она уже идёт обратно. — Я никогда не хотел, чтобы ты пострадал, — шепчет Исак, и знает, что это важно скорее для него, но не может не продолжить свою речь. — Ты был прав. Это того не стоило. Я должен был остаться с тобой. Сердечный ритм Эвена не меняется. Он не слышит Исака. Его даже нет здесь. Это лишь оболочка Эвена, однако вот он, Исак, со всей своей логикой и научным мышлением говорит с ним, пытаясь вернуть в сознание, словно это какая-то сказка. Это же не какое-то дерьмо о спящей красавице. Исак внезапно встаёт, словно на него только что снизошло озарение. Он дотрагивается рукой до лица Эвена и гладит его. У него мягкая кожа. Такая мягкая. Исаку интересно, у всех ли кожа так мягка, или это особенность Эвена. Исак проводит большим пальцем по его губам и ждёт знака, затаив дыхание и слушая стук сердца — мышцы, которая разгоняет кровь по его телу. Эвен остаётся недвижим, и Юлие вернётся в любую секунду. Исак осознаёт, что, возможно, у него больше никогда не будет такой возможности и наклоняется к нему. Поцелуй. Возможно, поцелуй разбудит его. На хуй науку и логику. Поцелуй. Эксперимент. Рука Исака, лежащая на щеке Эвена, дрожит. Можно ли считать это настоящим поцелуем, если второй его участник без сознания? Можно ли это считать обменом биологических жидкостей? Да и вообще, обмен ли это? Он касается носом носа Эвена, его губы так близко, и Исак хочет поцеловать его. Не ради привязанности, а просто чтобы он очнулся. Пусть в основе этого и не лежит научно обоснованное предположение, но это всё равно теория. Эксперимент, стоящий того, чтобы его провести. Исак ненавидит себя. Не так. — Мне так жаль, — с трудом произносит он. Исак прижимается губами ко лбу Эвену и встаёт, чтобы выйти из палаты, пока ураган в его голове не заставил его сделать что-то безрассудное. . Выйдя из палаты, он сталкивается с Муттой, в последний момент умудряясь избежать физического контакта. Блядь. — А я всё думал, когда ты появишься, — говорит тот, и в его голосе больше снисходительности, чем злости. — Разве ты не должен сейчас смотреть футбол? — Мой лучший друг приходит в себя после серьёзной операции на черепе. Так что нет, не должен. Исак делает шаг назад. Вот и конец попыткам сделать всё незаметно. Он бы предпочёл, чтобы Мутта просто наорал на него. Он не может сейчас вынести пассивно-агрессивного отношения. Особенно от Мутты, который был к нему исключительно добр до произошедшего. — Вильям говорит, что откажется от обвинений против тебя, если Эвен откажется от обвинений против него, — говорит Мутта. — Я знаю, — кивает Исак. — Девушка Вильяма Нура связалась со мной. — Надеюсь, ты также знаешь, что мы не откажемся от обвинений. Мы. Исак задумывается, кто же эти «мы». Входит ли в их число Юлие, плевать ли и ей на то, что случится с ним, если в отношении её сына восторжествует справедливость. — Я знаю. Я тоже этого не допущу, — отвечает Исак. — Но ты получишь по полной программе за то, что сделал с Вильямом. — Я знаю. — И ты готов навредить себе ради Эвена? — Вопрос кажется ловушкой. Словно Мутта пытается получить ответ на другой вопрос. «Тебе действительно не плевать на Эвена? Что происходит между вами?» — Вильям чуть не убил его. Он должен за это заплатить. То, что я сделал с ним после, не имеет никакого отношения к Эвену и не должно быть использовано для заключения сделки. Я и Эвен — две отдельные единицы, — говорит Исак. Он замолкает и делает глубокий вдох. — Именно поэтому ты не видел меня сегодня. Мутта хмурит брови. — Я совершенно уверен, что вижу тебя сейчас. — Нет, это не так. Ты меня не видел. Я не приходил навестить Эвена, пока он лежал в больнице, — настаивает Исак. — Ты что, пытаешься меня загипнотизировать? — горько усмехается Мутта. — Нет. Я просто говорю, что ради всеобщего блага ты никому не скажешь, что наткнулся на меня здесь, — продолжает Исак. — И почему я это сделаю? — Потому что, если Эвен будет думать, что я проигнорировал его и не пришёл навестить, ему будет проще выдвинуть обвинения. Мутта складывает руки на груди и прищуривается. — Ему будет больно. — Он это переживёт, — резко отвечает Исак. — То есть тебе плевать, что ему будет больно? — Я просто хочу, чтобы человек, отправивший его на больничную койку, был наказан и никогда не мог больше сделать это с кем-то другим. Мне не плевать на правосудие, — отвечает Исак. — Но плевать на Эвена. Тебя не заботит Эвен как отдельная единица. Исак вспыхивает под проницательным взглядом Мутты. Он чувствует себя загнанным в угол. Он начинает задумываться, как долго Мутта стоял у двери палаты и как много видел. Он думает, не ждал ли он, пока Исак закончит, не сторожил ли у двери, чтобы их никто не побеспокоил. — Ты такой врун, — продолжает Мутта, словно молчание Исака послужило ответом на его вопрос. Но в его словах нет угрозы или злобы. Он практически улыбается. Исак решает, что Мутта, вероятно, видел его в палате. — Пожалуйста, не говори ему, — умоляет он, хотя и не уверен, о чём именно просит. Ему стыдно, что он чуть не поцеловал лежащего без сознания Эвена и проник к нему в палату без разрешения. Но больше всего он чувствует себя униженным из-за того, что кто-то раскусил его. — Не скажу, — отвечает Мутта, чем застаёт его врасплох. — Тебя здесь не было. — Я, э-э-э, да. Меня здесь не было. Исак натягивает капюшон на голову и собирается уйти, как вдруг голос Мутты смягчается снова. — Это правда? Что люди говорят? Что тебя отправят куда-то? Стыд. Он переполняет Исака. Грызёт его. «Что люди говорят». Люди говорят о нём. Люди знают, что он облажался, сорвавшись на Вильяма. Люди знают об угрозах отправки в лабораторию и о том, что он вот-вот потеряет свою свободу. Все знают. И Мутта смотрит на него сейчас так, словно беспокоится. Исак не может этого вынести. Не может вынести жалости. — Я… Исак собирается ответить, как вдруг чувствует это. Словно пламя вспыхивает в темноте. Наконец-то тепло. Наконец-то свет. Исак чувствует, как от радости и облегчения разглаживается его лицо. Он чувствует, как в улыбке изгибаются губы, а сердце переполняется чувствами. Его сердце — всего лишь мышца, качающая кровь по всему его телу, но сейчас оно переполнено. — Почему ты вдруг улыбаешься? — хмурится Мутта. Потому что я снова чувствую его. — Мне кажется, Эвен пришёл в себя. Когда Мутта оказывается у кровати Эвена и разражается бессмысленным смехом от облегчения и радости, что его лучший друг в порядке, Исака уже нет в больнице. Он убегает, потому что не заслуживает находиться рядом в этот момент. . И когда он вступает на случайный эскалатор на случайной станции метро полчаса спустя, он благодарен за свой снепбек и толстовку. Потому что, когда по щекам начинают катиться одновременно горькие и радостные слёзы облегчения, он не пытается их остановить. Я буду так сильно по тебе скучать.