Burning for your touch

От переводчика: глава будет разделена на 4 части -------- У Эвена не очень приятные воспоминания о том, как он впервые очнулся в больнице — в этой больнице. Не потому, что ему было больно дышать, а трубки впивались в кожу; не потому, что мозг лихорадочно пытался понять, где он находится. Это было ужасно потому, что он всем сердцем желал вообще никогда больше не приходить в себя. Потому, что само осознание, что он очнулся — или что он жив — было слишком болезненным, слишком жестоким, слишком пугающим. Когда Эвен впервые очнулся в больнице, он не особенно пытался это сделать. Позднее он научился быть благодарным. Он научился ценить жизнь и второй шанс, подаренный ему вселенной. Он научился. И хотя на это ушло несколько месяцев, но он снова мог спокойно проходить мимо больницы, смотреть на неё издалека, не морщась, думать о ней, не ощущая спазмов, от которых перехватывало дыхание. Позднее он научился быть благодарным, смирился со своим недолгим пребыванием в больнице. Он научился забывать об этом. Он старался изо всех сил. Он обещал себе, что никогда больше не вернётся. По крайней мере не в качестве пациента. Эвен научился. Эвен старался. Ради своей матери, но также ради себя. Эвен сделал всё от него зависящее. . У Эвена не было времени подумать, как он будет чувствовать себя, когда очнётся в больнице во второй раз. Он пишет и доводит до совершенства сценарии для практически любого варианта развития событий в каждодневной жизни, но он никогда не думал, что ему нужно будет обыгрывать такой сюжет. Очнуться в больнице. Снова. Он не думал об этом, потому что не знал, что ему придётся. Но если бы знал, то ожидал бы, что всё произойдёт немного иначе. Во-первых, он бы ожидал большего хаоса. Большего хаоса в голове и в собственном теле. Он бы ожидал, что будет чувствовать себя немного более потерянным, немного более дезориентированным. Он бы ожидал, что будет паниковать, пытаясь понять, где находится, что разозлится и попытается вырвать из себя трубки. Возможно. Он не уверен. Он бы ожидал, что будет чуть более печальным, возвращаясь к жизни и пытаясь вспомнить, как он вообще здесь оказался; возможно, предположит самое страшное, разбив себе сердце мыслями о том, что он оказался здесь по собственной вине. Возможно. Эвен не уверен, что бы спланировал и предпринял, если бы у него было время подумать об этом. Но всё точно было бы не так. Когда Эвен второй раз приходит в себя в больнице — в этой больнице — он чувствует себя нормально. Он чувствует некоторое оцепенение, но в хорошем смысле. Он чувствует себя защищённым, благодарным, практически счастливым. Он чувствует облегчение. Он чувствует умиротворение. У него болит голова, и всё тело пульсирует от острой боли, но он всё равно чувствует себя хорошо. Ему хочется улыбаться. Эвен приходит в себя, чувствуя тепло. Эвен приходит в себя, чувствуя его. . Однако первый человек, которого он видит, — это не он. Это Мутта. Старый добрый Мутта с его кудрявыми волосами, и тёплой улыбкой, и приятным запахом. Эвен не помнит, как говорить, но он улыбается, когда Мутта разражается смехом, заметив, что он открыл глаза. Кто вообще так делает? Кто смеётся, когда их друг просыпается? Эвен любит Мутту. Правда любит. Он надеется, что у каждого, кто оказывается в больнице, есть свой Мутта, которой просто смеётся, приветствуя их. У него щедрый смех, такой же щедрый, такой же заразительный, как он сам. Несколько мгновение спустя рядом оказывается мама. И она тоже смеётся, но её смех смешивается с рыданиями и влажными поцелуями в лоб, и Эвен слишком устал, чтобы жаловаться, поэтому не жалуется. Потому что он счастлив, что в сознании, счастлив вернуться. . Медсёстрам приходится в буквальном смысле выталкивать людей из его палаты, и Эвен чувствует благодарность. Потому что как бы сильно он ни наслаждался вниманием — крохотная его часть всегда будет думать, что никому не будет дела, если он вдруг прекратит существовать — ему действительно нужно поспать. Ему действительно нужно, чтобы всё это остановилось на какое-то время. Но Эвену едва ли удаётся удержать глаза закрытыми, потому что всё его тело, кажется, на грани. Он чувствует себя разбитым, а голова болит несмотря на обезболивающие, и тело никак не может расслабиться. Оно ждёт тепла, которое снова его переполнит. Ждёт этого с момента пробуждения. Эвен ждёт Исака. Он чувствовал его. Он знает, что это был Исак. Это было первое, что он ощутил, приоткрыв глаза. И где-то глубоко внутри живёт мысль, была ли его близость причиной, по которой Эвен вообще пришёл в себя. Он хочет спросить, но часы посещений закончились. Он надеялся, что кто-нибудь просто упомянет его. Он надеялся, что Исак просто зайдёт в палату, в своём снепбеке и бесчисленных слоях одежды, окинет его холодным взглядом, а потом, возможно, обнимет на глазах у всех. Возможно. Но Исак так и не переступает порог палаты, и Эвен придумывает для него оправдания и ждёт завтрашнего дня. Или, может быть, вечера. Возможно, Исак нервничает из-за обилия людей и не появится до тех пор, пока не будет уверен, что все ушли, пока не закончатся часы посещений. Возможно, Исак появится вечером. Теперь, когда эта мысль поселилась у него в голове, Эвен не может уснуть. Ему бы не хотелось, чтобы Исак развернулся и ушёл, поняв, что он спит. Звучит жалко, но Эвен практически благодарен за свою травму, потому что это, возможно, означает, что Исак будет более добрым, мягким, нежным и открытым с ним. Так думает Эвен и надеется, и надеется, и надеется, и минуты тянутся и складываются в часы в темноте его маленькой палаты. Он представляет их воссоединение. Возможно, будут слёзы. Или, может быть, смех, как это случилось с Муттой и мамой. Теперь, когда он думает об этом, он не может представить, чтобы Исак плакал из-за него, Исак, который плачет, лишь когда его предаёт собственное тело. Исак, вероятно, еле заметно улыбнётся ему и скажет что-нибудь о том, что рад, что его партнёр по науке к нему вернулся. И они будут смеяться, пока Эвен не отодвинется к краю кровати, чтобы освободить для него место. И, возможно, Исак укутает его своим телом. Возможно. Возможно, они тесно прижмутся друг к другу. Он может представить, как Исак говорит о том, что обнимашки способствуют выздоровлению, на что Эвен скажет: «Это наука, не гомосексуальность». Он надеется, что Исак не забудет о том, что у него травма, и не оттолкнёт его слишком сильно, когда неминуемо закатит глаза. Эвену становится тепло от одних лишь мыслей об этом: о том, как будет обнимать Исака, о его запахе, о его волосах, о том, как его тело прижмётся к нему. Эвену тепло от мысли, что он чувствует его. Но Исак не приходит к нему, и Эвен не чувствует его присутствия. Разочарование уверенно поселяется в нём, проникает глубоко внутрь, когда Эвен открывает глаза и понимает, что за окном светло. Завтра уже наступило. А Исака всё так и нет. Он хмурится целых четыре минуты, прежде чем вспоминает очень важную деталь, очень важную картинку, о которой его мозг забыл из-за произошедшего хаоса. Исак, сидящий верхом на Вильяме, и не в том смысле, что мог бы возбудить Эвена или заставить его ревновать. Нет. Исак, упирающийся коленями в грудь Вильяма. Исак, обхвативший руками шею Вильяма. Исак, кричащий так, словно его обжигают. Исак, душащий Вильяма на земле. Око за око. Возмездие. Месть. Внезапно Эвен не может дышать. Он начинает задыхаться, пока мать рассказывает ему историю о человеке по имени Адриан Эксетт, который три дня подряд случайно парковался рядом с ней и каждый раз звонил и просил переставить машину. Эвен кашляет до тех пор, пока она не треплет его рукой по спине и не исчезает в коридоре, чтобы позвать медсестру. Он чувствует себя глупым, таким невероятно глупым из-за того, что не спросил об Исаке, хотя он в сознании уже почти сутки. Он чувствует себя идиотом, потому что вёл себя так робко, ожидая какого-то грандиозного сюрприза, какого-то идеального воссоединения, наполненного слезами и смехом, и, возможно, поцелуем, тем поцелуем, который так и не случился прежде. — Эвен, что случилось? — спрашивает Мутта, заходя в палату позже тем утром, и видя, что улыбка больше не играет на губах Эвена в отличие от вчерашнего дня. — Где Исак? Что случилось с Исаком?! — немного задыхаясь, выпаливает Эвен, чувствуя, что задаёт этот вопрос с некоторым опозданием. Мутта меняется в лице, и Эвен не может поверить, что провёл практически двадцать четыре часа, фантазируя о грёбаном воссоединении, вместо того чтобы задать правильный вопрос. — Они забрали его?! Он сказал, что больше не может никого обжигать. Он сказал, что не сделает этого. Но потом он просто… Блядь! Мутта закрывает дверь и садится чуть ближе, чем обычно. Он рассказывает о том, что ему известно. Он рассказывает, что у Вильяма ожог, но он не знает, насколько всё серьёзно. Он рассказывает, что Исак позвонил ему, Микаэлю и Юлие практически сразу, но что, когда они приехали туда, Исака уже не было. Он рассказывает, что какой-то парень по имени Юнас поехал вместе с ними в больницу и был настолько мил, что ждал с ними всю ночь, пока длилась операция Эвена, и что он обнял Микаэля, когда тот больше не мог сдерживаться. Он рассказывает, что Вильяма в эту же больницу привезла его девушка Нура несколько часов спустя, и что он не хотел оставаться, и это, вероятно, означает, что ожоги не настолько ужасны. Он рассказывает, что с ними связались некоторые пенетраторы, предложившие сделку: если Эвен не выдвинет обвинений против Вильяма, ударившего его бутылкой по голове, то Вильям не выдвинет обвинений против Исака, обжегшего его. Мутта также говорит ему, что они ни за что на свете не позволят Эвену отказаться от обвинений против Вильяма, и что он рассказывает ему об этом просто из вежливости. — Так Исак не в полиции? Его не арестовали? — спрашивает Эвен с излишней горячностью. — Полицию не вызывали, потому что драка прекратилась, как только тебя ударили, и все поняли, что всё это большая ошибка, — отвечает Мутта. — Очевидно, Вильяму сказали, что главарь якудза будет в зелёном свитере, и он подумал, что это ты, потому что было темно, а он не удосужился проверить. Грёбаная задница. — Так Исак пошёл домой? Мутта закусывает губу изнутри и неуверенно кивает. — Ну, то есть я не уверен, куда он пошёл, но его не держат в полицейском участке, если тебя это беспокоит. Эвену нужна минута, чтобы осознать сказанное. На него напали случайно, по ошибке, потому что на нём был зелёный свитер. Исак вышел из себя и поранил Вильяма из-за своих твёрдых убеждений относительно возмездия и, возможно, из-за личных тёрок с ним. Потом он успокоился, позвонил маме Эвена и его ближайшим друзьям, попросил Юнаса побыть с ними, и отправился домой, чтобы избежать дальнейших неприятностей. Всё очень логично. Всё укладывается в манеру поведения Исака кроме, возможно, нападения на Вильяма. Исак всегда в первую очередь заботится о себе. Наверное, он попросил Юнаса остаться, чтобы тот информировал его о состоянии Эвена, возможно, из чувства вины. Исак ненавидит быть кому-то должным. Эвен пытается найти всему логическое объяснение, но его мозг почему-то отвергает подобную версию. С одной стороны, всё логично, но с другой — совсем нет. Потому что в его памяти вспыхивают образы Исака, нависшего над ним, когда он лежал на земле. Он вспоминает его отчаянные крики. Это были крики. Исак звал его снова, и снова, и снова. Эвен не выдумал это. Исак был в истерике. Это не могло быть просто чувство вины. Это должно было быть что-то большее. Он должен значить что-то для Исака. Но если это так, то где он? Почему он не здесь? Он был здесь в тот день, когда Эвен очнулся? Он чувствовал Исака, или это просто были ощущения от возвращения в собственное тело? — Он так и не навестил меня? — спрашивает Эвен и ненавидит, сколько грусти и разочарования слышится в его голосе. Он ненавидит, что Мутте приходится видеть его таким, страдающим по парню, которому, возможно, есть, а, возможно, и нет до него никакого дела. Мутта колеблется — возможно, потому что не хочет причинять боль Эвену — но в результате качает головой. — Ну, то есть я не знаю. Возможно. Я не был здесь 24/7, — добавляет Мутта, почёсывая шею сзади, словно он врёт, и Эвен чувствует себя жалким.

________________________________________

Гераклит 17:18

Я вернулся В смысле очнулся Ну, вдруг тебе интересно, ха-ха Просто сообщаю тебе, потому что знаю, что тебе небезразлична «судьба твоего партнёра по науке» Надеюсь, у тебя не возникло проблем в ту ночь, и прости, что нарушил твой план Это научит тебя не использовать мою внешность в своих целях: p Кстати, ты был в больнице, когда я очнулся? Кажется, я почувствовал тебя

________________________________________

— Где твой парень? — шутливо спрашивает его Элиас в день выписки, когда они идут к машине его мамы. И Эвен ничего не может поделать с глубокой морщиной, залегающей между бровями. Это шутка, и ему, наверное, следует от неё отмахнуться, но слова всё равно обжигают его. Он знает, что у Исака есть причина для жестокого молчания, для того, чтобы не отвечать на сообщения, которые отправляет ему Эвен, но от этого не становится менее больно. Его друзья больше не дразнят его из-за Исака в те выходные. Соня приходит днём, чтобы полежать с ним и поиграть с его волосами, а мама освобождает от необходимости готовить пасту на ужин и делает это сама. Потом, когда Эвен признаётся в сообщении, что не может спать, к нему приходит Микаэль и, расстелив несколько одеял, укладывается на пол рядом с его кроватью. — Тебе необязательно это делать, — говорит Эвен, чувствуя себя нелепо из-за того, что все друзья нянчатся с ним. — Но я этого хочу, — отвечает Микаэль. И, наверное, в какой-то другой вселенной эти слова наполнили бы сердце Эвена невероятной нежностью, и он бы вылез из кровати и лёг с ним рядом; возможно, использовал бы своё состояние, чтобы вымолить для себя объятье, просто чтобы вдохнуть его запах. Но в этой вселенной слова никак не помогают, лишь делают пустоту в душе ещё больше. Эвен просто лежит в кровати, пялясь в потолок и страдая по кому-то другому, думая: «Я что, всегда буду выбирать тех людей, которым я не нужен?» . На следующий день мать отвозит его к психотерапевту. Перенесённая операция не была пустяковой, и хотя о его выздоровлении говорят как о «невероятном», принимаемые медикаменты могли повлиять как на дозировку его обычных лекарств, так и на его настроение. Эвен не возражает, потому что мать пока не спрашивала его об участии в драке, потому что она пока не задала ни единого вопроса, будучи слишком благодарной за быстрое выздоровление сына. И хотя он подозревает, что она могла узнать кое-что от других людей, он знает, что ей требуется вся её сила, чтобы удержаться от прямых вопросов. Его врач немного меняет дозировку лекарств и задаёт несколько назойливых вопросов, призванных проверить, не специально ли Эвен оказался в этой ситуации. Он улыбается всё время, пока продолжается приём, а потом протягивает матери, ждавшей в коридоре, правую руку, и они направляются к выходу. Эвен концентрируется на хорошем: на том, что сегодня хоть и холодно, но солнечно, на том, что мать подпевает какой-то попсе, играющей по радио. Он отвозит их в супермаркет и толкает тележку по проходам, пока Юлие наполняет её овощами и фруктами, даже не спрашивая о том, как прошёл приём. Как обычно, они делают вид, что ничего не происходит. К ним подходит женщина, чьего имени Эвен не помнит, но он точно видел её раньше. Подруга матери или, возможно, знакомая. Он наблюдает, как женщины, улыбаясь, приветствуют друг друга. — Эвен, как ты? — спрашивает она с широкой улыбкой — фальшивой, такой фальшивой. — Мы слышали, ты попал в больницу. Надеюсь, тебе уже лучше. — О да, ему уже гораздо лучше. Спасибо, Элла, — нервно усмехается Юлие, так сильно сжимая ручку тележки, что у неё белеют костяшки. — Операция на плече, верно? Ларс так сказал, — продолжает женщина, и Эвен внезапно замирает на месте. — Ох, хм, да, — снова смеётся Юлие. — Эвену пришлось сделать операцию на плече. Он неудачно упал несколько лет назад. А сейчас, когда он начал заниматься плаванием, старая травма стала его беспокоить. Правда, Эвен? . По дороге домой Эвен не улыбается. Он не спрашивает мать о выдуманных падении и травме плеча, о которых она рассказывала своим коллегам на работе. Он не спрашивает, потому что она не спросила, почему нашла его всего в крови в каком-то грёбаном парке. Так будет лучше. — Эвен… — бормочет она, когда он начинает доставать продукты из машины, и он притворяется, что не услышал, бросается к входу в здание. Он бежит вперёд, потому что ему хочется расплакаться, но он не желает, чтобы она видела его слёзы. Тогда до него доходит. Как сильно она стыдится его и всего этого дерьма. Как тяжело ей быть его матерью. Как ей, наверное, постоянно приходится выдумывать истории для коллег и друзей, чтобы они не смотрели на неё с жалостью. Юлие и её неуравновешенный сын. Юлие и её сумасшедший сын, страдающий биполярным расстройством, сын, который отпугнул отца. Отца, который даже не удосужился появиться в больнице. Юлие. Бедняжка Юлие. Он наконец понимает, почему она настояла на том, чтобы он сегодня надел кепку. Дело было не в солнце и шрамах от акне. Дело в том, что нужно было прикрыть выбритую часть головы сбоку, чтобы история с плечом выглядела правдоподобной. Травма плеча, когда на него напали. Ему интересно, что она рассказала остальным, когда он специально резал себе вены. Блядь. Он бьёт кулаком по стене, поднимаясь по лестнице к квартире. Он бьёт снова и снова, пока костяшки не начинают хрустеть и ныть от боли, пока он не перестаёт чувствовать, что сейчас расплачется, пока он не знает точно, что мать уже оказалась в квартире, воспользовавшись лифтом. Она стоит у двери, когда он наконец преодолевает последний лестничный пролёт. И когда она обнимает его, шепча «прости, прости меня, малыш» снова и снова, он позволяет ей это и обнимает в ответ. — Всё нормально, мам.

________________________________________

Гераклит 14:18

Ты тоже иногда чувствуешь, что твоя семья тебя стыдится? Я люблю маму больше жизни, но она только что разбила мне сердце

Твоё сердце — всего лишь мышца, разгоняющая кровь по всему телу

… Я думал, твоя мама снова забрала твой телефон Видимо, это не так

Почему ты так решил?

Потому что ты не отвечал на мои сообщения

Может, мне нечего было сказать

Меня выписали. Мне лучше.

Я слышал.

И тебе нечего сказать?

Я рад, что ты не умер, если ты об этом спрашиваешь

Я не об этом спрашиваю

А о чём ты спрашиваешь?

Ты был там, когда я пришёл в себя

Не был

Был. Я тебя чувствовал

Тебя сильно ударили по голове Я бы на твоём месте не доверял своим «чувствам» после операции

Почему ты такой жестокий? Что это? Что происходит?!

________________________________________

Исак не отвечает, и Эвен отправляется к Мутте, чтобы скурить косяк-другой, чтобы немного забыться, чтобы немного подышать спокойно. Мутта не смотрит ему в глаза, а Эвену этого и не хочется. Поэтому они молча курят, пока Эвену не начинает казаться, будто он парит, пока желание пойти домой к Исаку и, возможно, выяснить с ним отношения, не исчезает.

________________________________________

Юнас 18:24

Привет, чувак Как дела? Чувствуешь себя лучше?

Привет Да, спасибо

Без проблем

И спасибо за тот вечер Мутта сказал, что ты был там и всё такое Спасибо большое

Не вопрос Я рад, что ты быстро поправляешься Исак ужасно переживал

Ну, я теперь в порядке Так что скажи ему, чтобы не переживал

Почему ты сам ему не скажешь? Погоди Не может быть Бля

?

Он тебя игнорирует теперь? Ведёт себя как мудак?

В смысле?

Пожалуйста, не говори мне, что ты расстроен, что он теперь отталкивает тебя, после того как ты по его вине оказался в больнице, так как думает, что он никогда не сможет ни с кем сблизиться, не причиняя этим людям боли, или какую еще херню он там выдумал.

________________________________________

Ох. «Мне приходится держаться от него на расстоянии. От Юнаса». В затуманенном мозгу Эвена вдруг всплывают пьяные признания Исака о Юнасе, о том, как он стал отталкивать его и вести себя с ним мерзко, после того как тот по его вине оказался в больнице, потому что Исак для него зло, потому что он должен защищать Юнаса от себя. Эвен чувствует себя идиотом, снова. Он чувствует себя невероятно тупым из-за того, что оказался настолько предсказуемым, что его задело что-то настолько тривиальное, что он опять стал жертвой игр Исака, что не приложил больше усилий, чтобы достучаться до него. Конечно же, Исак теперь будет отталкивать его. . Эвен не видит его в школе в понедельник. Как не видит и во вторник, и в среду. Он выясняет, что Исак не показывался там со дня неудавшейся драки. Он хочет позвонить ему, хочет пойти к нему домой и поговорить, но всё ещё чувствует слабость из-за травмы головы, да и не он должен преследовать Исака, не в этот раз. Он заполняет своё время тем, что нагоняет пропущенный учебный материал и игнорирует слухи о случившемся. До него доходит множество слухов. Но не все они о нём. Люди болтают, что Исак якобы прячется, потому что Арвид открестился от него, так как якудза и пенетраторы, и вообще все в этом городе хотят заставить его заплатить за большую драку, единственной жертвой которой по иронии судьбы стал Эвен. Он слышит множество историй, но одна из них по-настоящему обращает на себя его внимание: Исака собираются отправить в какую-то лабораторию примерно в часе езды отсюда. В этой сплетне странно много конкретики, и Эвен не может отмахнуться от неё. Он решает отправиться к Исаку после школы несмотря на тупую боль в голове и суставах. Потому что ему нужно знать, потому что ему нужно поговорить с ним, увидеть его, заглянуть в глаза. Потому что прошло уже больше недели, и он никогда не может доверять словам Исака или его молчанию, когда они не рядом, ибо лишь в такие моменты Исак перестаёт прятаться за свои стены. Но потом Юлие присылает ему сообщение, что ей нужны какие-то особенные фрукты, которые продаются только в MENY*, и он послушно, пусть и с неохотой, отправляется туда.