.
Исак просыпается от звука щёлкающей камеры. Ему нужно мгновение, чтобы распознать звук, и ещё немного времени, чтобы открыть глаза.
Сделав это, он обнаруживает нависающего над его кроватью Эскиля, который направляет на них с Эвеном телефон и делает фотографию, несколько фотографий.
— Эскиль! — стонет Исак, мгновенно выбираясь из объятий Эвена и садясь в кровати. — Сейчас же удали их!
— Ох, мальчики! Ох, моё сердце. Оно сейчас разорвётся. Я не знаю, как это пережить! — возбуждённо взвизгивает Эскиль.
— Дай мне свой телефон!
— Я распечатаю эти фотографии и развешу их по всей квартире. Это же мечта, ставшая реальностью. Ты даже не представляешь!
— Эскиль!
— Я же тебе говорил, малыш Иисус. Дело в геях. Все геи могут к тебе прикасаться! Твоё заболевание проявляется только в отношении натуралов. Ты только для геев! Ты обязательно должен пойти со мной на Прайд на этой неделе! О боже, как будет смешно, когда ты обожжёшь всех этих натуралок, которые обожают тусоваться с геями, потому что им не нужно пытаться угадать, почему они нас не интересуют. Наконец-то у нас есть настоящий гей-радар!
Исак хватает подушку и стонет, зарываясь в неё лицом, в то время как проснувшийся Эвен смеётся рядом. Он смеётся так сильно, что Исак с трудом сдерживает улыбку.
— Я тебя убью, — вздыхает Исак.
— Можешь это сделать после того, как уйдёт твой гость, — улыбается Эскиль.
— Так я теперь гость? — хохочет Эвен.
— Не ты, Остин Батлер. Да, ты, конечно, высокий и шикарный, и мне бы очень хотелось увидеть, что скрывается под этими штанами, но не всё в этом мире вертится вокруг тебя, ясно?
— Эскиль! — снова кричит Исак.
— Ладно, ладно. Неважно. Но ты, возможно, захочешь что-нибудь сделать со своими растрёпанными волосами, Исабель.
— О чём ты вообще болтаешь?
— Тебя в гостиной ждёт гость, — говорит Эскиль.
— Кто?
.
Это Юнас. Он, должно быть, писал Исаку, но тот забыл проверить телефон накануне, сосредоточив всё внимание на Эвене и его важном дне.
— Хм. Твои волосы выглядят… интересно, — шутит Юнас.
— Я много ворочаюсь во сне, — смущённо говорит Исак. — Ты и сам знаешь.
— А Эвен тоже много ворочается? Потому что его волосы…
— О боже! — Исак закрывает лицо руками, сгорая от стыда.
— Эй. Я счастлив за тебя.
— Это не то, что ты думаешь! Он просто…
— Он просто поцеловал тебя в щёку, прежде чем улизнуть.
Блядь.
У Исака особо не было времени оценить этот жест — это чрезмерное проявление чувств со стороны Эвена.
«Это за что?»
«За кебаб и за всё остальное вчера».
Исак до сих пор чувствует, как поцелуй горит на его щеке. Это был нежный поцелуй. Полные губы, скользящие по горящей коже. Это было «спасибо».
— Он это сделал, чтобы меня позлить! Он это делает с тех пор, как выяснил, что мы снова можем прикасаться друг к другу. Ничего больше.
Произнося эти слова, Исак чувствует себя ребёнком. Ему стыдно. Он горит.
.
— Может, он — твоя вторая половинка, — говорит Юнас.
Они лежат сейчас на траве, и солнце безжалостно обжигает кожу. Они пришли в парк рядом с домом Юнаса, и Исак включил музыку на телефоне, а Юнас скрутил им косяк.
— Ты и двух затяжек не сделал, — фыркает Исак. — Тебе солнце голову напекло?
— Я серьёзно. Может, он — твой соулмейт, или что-то типа этого, и поэтому он может к тебе прикасаться.
— Эскиль тоже может, — признаётся Исак, пока Юнас не начал развивать эту опасную тему. Он не хочет об этом думать, совсем не хочет.
— О.
— Ну то есть я ему не разрешаю, потому что не хочу его обжечь, но да, однажды он меня напоил, и я дал слабину, и в результате он обнимал меня на полу.
— Я не знал. Вау. Это круто. Рад за тебя.
Они докуривают первый косяк, и Юнас скручивает им второй.
— Хочешь попробовать? — спрашивает Юнас.
— Попробовать что?
— Прикосновения.
— Нет. Не особенно, — отвечает Исак.
— Почему нет?
— Не хочу тебя обжечь.
— Ты не обожжёшь. Я буду осторожен.
Последний раз, когда Юнас был
осторожен, они оказались в больнице. Исак ни за что не хочет повторения той ночи.
— Лучше не знать. Я не хочу снова разочароваться.
— Понимаю.
Они курят в тишине, пока Исаку не начинает казаться, что он парит в воздухе. Они никогда не делали этого раньше. Они были слишком маленькими, и Юнас считал Исака чем-то очень хрупким, после того как он лишился чувства осязания. Он никогда не курил с ним. Он никогда не пытался испортить его. Возможно, из-за его мамы. Или потому, что компания Исака перестала приносить радость. Нет ничего весёлого в том, чтобы проводить своё время с излишне самокритичными людьми, которые анализируют и ненавидят всё вокруг. Исак не уверен.
— Мы с Эвой снова вместе.
— Я не знал, что вы снова расставались.
— Мы брали паузу, — говорит Юнас. — Но я её люблю, и она любит меня, и нам нет смысла не быть вместе.
Исак чувствует, как ревность и зависть разливаются в крови.
— Я за тебя счастлив, — говорит он.
— А что насчёт тебя? — спрашивает Юнас.
— Что насчёт меня?
— Тебя кто-нибудь интересует?
— Хм, дай подумать, — задумчиво тянет Исак. — Недавно меня очень заинтересовал Артюр Рембо, особенно его работа «Одно лето в аду». Она очень сильно повлияла на сюрреалистов и даже вдохновила такое движение как экзистенциализм. Сартр многое почерпнул из его поэзии. Ты знал, что он опубликовал все свои работы до того, как ему исполнился двадцать один год?
Исак рассеянно продолжает свою болтовню, потому что он лучше тысячу раз умрёт, чем продолжит развивать тему, начатую ранее. Но это Юнас, и, если кто и умеет разговаривать с Исаком, когда тот начинает выпендриваться, так это он.
— А ещё у Рембо был бурный роман с Полем Верленом, и он заставил его уйти от жены и сына, чтобы погрузиться в жизнь, полную поэзии и излишеств, — говорит Юнас. — Ему было всего семнадцать, когда взрослый мужчина безумно в него влюбился. Настоящая легенда.
Исак молчит. Он забыл о гомосексуальных наклонностях Рембо, когда случайно упомянул его имя. Разумеется.
— Ещё он был очень привлекательным. Настоящий красавчик.
— Какого хрена? — фыркает Исак, слегка закашливаясь дымом.
— А что? Это правда, — смеётся Юнас. — Не знаю, зачем он тратил своё время на Верлена. По-моему, он был достоин гораздо лучшего. Легенда в истории сексуальных меньшинств.
Исак морщится каждый раз, когда Юнас произносит словосочетание «сексуальные меньшинства». Он не может этого выносить. Но он благодарен за то, что Юнас старается, что он замечает. Он всегда знал. Он всегда заботился о нём. И он никогда не осуждал.
— Можно испытывать влечение только к одному человеку? — выпаливает Исак, следя глазами за проплывающим над ними облаком странной формы.
— В каком смысле?
— В сексуальном и интеллектуальном. Я знаю, что в наше время все одержимы ярлыками — гей, натурал, пан, би, бла-бла-бла. Но может человек испытывать привязанность к кому-то одному? Хотеть разговаривать и делать что-то только с одним человеком? Есть для этого какой-то ярлык или определение?
— Да. Конечно, — говорит Юнас.
— Хм? — Исак поворачивается, чтобы посмотреть на него.
— Это называется влюблённость.
Исак снова закашливается, только на этот раз ему приходится сесть, потому что на глаза наворачиваются слёзы. Юнас смеётся рядом.
— Это самая абсурдная вещь, которую я когда-либо слышал!
— Я знаю, что ты не веришь в любовь. Но ты можешь считать меня доказательством, если хочешь. Я люблю Эву. Правда люблю. Я бы не стал тебе врать. Всё по-настоящему. Я живой пример. Если пример существует, значит это реально.
— Но примера нет. Ты думаешь, что есть. Сейчас ты так считаешь под влиянием гормонов и химических веществ в теле и голове. Но вы можете снова расстаться, когда влияние этих веществ закончится. Ты знаешь это лучше, чем кто бы то ни было, — возражает Исак.
— И что? Иногда отношения заканчиваются, но это не значит, что они не были настоящими, пока продолжались.
— Это само по себе ложное умозаключение. Как можно основывать какую-то концепцию на обещании «вечности» и считать её настоящей постоянной величиной, если доказано, что её бесконечность конечна?
— Жизнь — это не математическое уравнение или линейная диаграмма, Исак. Любовь не должна быть диаграммой. Она скорее похожа на синусоидальную функцию.
— Точно, можно подумать, что её нижние и верхние точки пропорциональны.
— Что за хрень? — хмурится Юнас.
— Синусоидальная функция — это периодический сигнал с одинаковой амплитудой. Так что ты, наверное, имел в виду несинусоидальную периодическую функцию.
— Господи, Исак. Ты можешь хоть на секунду перестать вести себя как невероятный лузер и просто послушать меня. Ты же знаешь, я не такой научный задрот, как ты.
Исак смеётся. Наконец-то он выиграл один из их невозможных интеллектуальных споров.
— Ладно. Любовь — это хаотичная, несинусоидальная кривая, похожая на единорога.
— Ты невозможный, — улыбается Юнас, делая глубокую затяжку.
— А ты безнадёжный романтик, который в один прекрасный день столкнётся с горькой правдой.
— По крайней мере я не отрицаю своих чувств.
— Я ничего не отрицаю!
— Я просто хочу сказать, что, что бы ты ни выбрал, что бы ты ни делал и что бы ты ни позволял себя чувствовать, я всегда буду рядом и поддержу тебя. Ясно? Для этого и нужны лучшие друзья.
Исак смотрит Юнасу в глаза и не видит в них ничего кроме искренности и доброты. То, что они снова общаются — одна из самых важных вещей, что произошла в этом году. И он невероятно благодарен.
Но их отношения теперь ощущаются иначе. Юнас бесконечно дорог Исаку, но он больше не может назвать его лучшим другом.
Исак ничего не может поделать с ощущением, что потерял своего лучшего друга много лет назад, когда временное помутнение рассудка лишило его возможности мыслить, когда он начал путать химические вещества, атакующие его мозг каждый раз, когда он проводил время с Юнасом, с «чувствами».
У него никогда не было «чувств» к Юнасу. Он просто стал зависим от него, вцепился в него как человек, которого только что жестоко предали. Хельге глубоко ранил Исака, а Юнасу пришлось разбираться с последствиями. Они никогда не говорили об этом, но Юнас всегда знал. И Исак спутал утешение и заботу, переросшие в слепую необходимость, с «чувствами».
Исак потерял своего лучшего друга в тот же момент, когда начал обжигать людей.
В телефоне играет «November Rain» в исполнении Guns N’ Roses, и Исак не обращает на это внимания, пока не замечает пристального взгляда Юнаса.
— Что?
— Эта песня, — задумчиво произносит Юнас.
— Что с ней?
— Раньше ты всегда закатывал истерику, стоило только её услышать.
— Полагаю, это в прошлом, — пожимает плечами Исак.
— Что изменилось?
— Я?
И это самый немногословный разговор в мире, но они уже сказали друг другу больше, чем за прошедшие годы. Исак мог бы рассказать ему, что эта песня случайно заиграла, когда они ехали с Эвеном на фестиваль, и что он не захотел её пропускать, потому что Эвену она нравилась. Он мог бы рассказать Юнасу, что он научился заново любить эту песню, и что теперь она связана с совсем другим воспоминанием. Но он не станет. Это слишком личное.
— Ты давно его видел? — спрашивает Юнас.
— Кого?
— Ты знаешь кого.
— Знаешь, он не Волдеморт. Ты можешь произносить его имя, — говорит Исак.
— Ладно. Хельге. Ты его видел?
— Нет. С чего бы?
— Я слышал, он спрашивает о тебе.
Да пошёл он.
— Интересно, — произносит Исак настолько равнодушно, насколько может. — И где же ты это слышал?
— Возможно, он написал мне на Фейсбуке. Я думаю, он узнал, что ты больше не общаешься с родителями, и он бы хотел приехать в Осло, чтобы с тобой поговорить.
Исаку требуется время, чтобы собраться с мыслями. Злость яростно полыхает у него внутри, но он не показывает этого. Не потому, что Юнас осудил бы его, но потому, что Исак слишком горд, чтобы хотя бы признать, что эти слова взволновали его.
— Я настолько же заинтересован в разговоре с ним, как в том, чтобы пососать чьи-нибудь пальцы на ногах, — говорит Исак.
— Что это значит?
— Какого хрена? Что мне это совершенно неинтересно? — фыркает Исак.
— Ну не знаю, чувак. У всех свои кинки. Я не осуждаю.
— Фуууу! — начинает хохотать Исак. — Что с тобой не так?
— Что не так с
тобой! Кто вообще придумывает такие аналогии?
— Отвали. Ясно?
Они смеются, пока Исак не чувствует, что напряжение отпускает его.
— То есть, я так понимаю, ты не будешь с ним встречаться? — спрашивает Юнас.
— Неа.
— Хорошо.
— Хорошо? — Исак поворачивается на бок и улыбается.
— Ага. Я как бы послал его на хуй. Было бы неловко, если бы ты захотел с ним поговорить.
Исак снова разражается смехом. — Ты? Пацифист Юнас посылает кого-то на хуй? Вау. Что происходит?
— Мой пацифистский кулак отправится на интересное свидание с его носом, если я его встречу. Ты это знаешь.
— Боже. Ты прямо как Эвен, — рассеянно бросает Исак, прежде чем понимает, что это значит.
— Эвен? — Юнас резко садится. — Ты рассказал Эвену?
— Не совсем, но можно сказать, что он в курсе определённых вещей, — говорит Исак.
— О, окей. Мило.
— Мило?
— Ну то есть хорошо, что ты кому-то рассказал, — поясняет Юнас.
— Я рассказал
тебе.
— Ты не рассказал мне. Я узнал. Это разные вещи.
— Ты концентрируешься на незначительных деталях, Юнас.
— Правда?
— Мы что, весь день будем задавать риторические вопросы? — Исак закатывает глаза.
— Не знаю. Что скажешь?
— Боже! — стонет Исак. — Ладно. Я сдаюсь!
Юнас смеётся, подмигивая Исаку. — Пока 1-1.
— О, да что ты!
— И что сказал Эвен, когда ты ему рассказал? — спрашивает Юнас.
— Ха-ха, какой плавный переход.
— Это он так сказал?
— Заткнись, — смеётся Исак.
— 2-1. Тебе нужно догонять, Исси.
— Не называй меня так, — говорит Исак, но он улыбается.
— Конечно. Так что сказал Эвен?
— Он меня остановил и сказал, что я ничего не обязан ему рассказывать, — отвечает Исак.
Потом он целовал меня так сильно, так страстно и так долго, что я забыл своё имя. — Но, когда такое случается, он ведёт себя как ребёнок.
— Переживать за любимого человека не значит вести себя как ребёнок, Исак.
— Боже! Я не его «любимый человек». У нас очень рациональная договорённость. Так что перестань мне навязывать свои идеалистические идеи о любви. Для меня это звучит как рождественский гимн.
— Я люблю рождественские гимны.
— Я знаю. В этом и смысл, — улыбается Исак.
— То есть он побьёт Хельге, если встретит его?
— Эвен не жестокий. Он больше по миру и всепрощению. К тому же я так и не дошёл до той части, которая заставила бы его захотеть причинить Хельге боль, — говорит Исак. — К тому же если кто его и побьёт, то это буду я.
— Понятно. Понятно, — задумчиво говорит Юнас. — То есть у вас с Эвеном всё нормально?
Нет. Ему меня жалко.
— Да. Мы приятели по науке, как и всегда.
— Ха, это теперь так называется? — фыркает Юнас.
— Ты ужасно бесишь.
— 3-1. Я выиграл.
— А я получил бесплатную травку. Ну и кто тут по-настоящему выиграл, а?
— Боже, как я по тебе скучал! — вздыхает Юнас, но его улыбка полна теплоты.
«Я тоже по тебе скучаю», — хочет сказать Исак. Но он не может. Он не скажет. Он больше не знает, что это значит.
________________________________________
Эв
16:29
https://66.media.tumblr.com/05bf6c6b5b6bba12e75678f7c0eb8692/tumblr_ph6v8zeSHX1qm8s54o1_640.jpg
(надпись на картинке: Привет ♥ Мне нравятся твои розовые щёчки)
?
Просто увидел это и подумал о тебе :)
Ок
Тебе нужно совершенствовать навыки переписки
?
Ты раздражаешь
:)
Всё ещё с Юнасом?
Нет, я почти дома
Не хочешь потусоваться?
Я только утром тебя видел
Я по тебе скучаю
Ты скучаешь по окситоцину и допамину с серотонином,
которые выделяются у тебя в организме, когда ты со мной
Точно
Называй, как хочешь
Не хочешь поплавать?
Давай завтра?
Мне нужно кое-что сделать вечером
Ок :)
Напиши мне
Зачем?
В смысле зачем?
Почему ты хочешь, чтобы я тебе написал? Есть причина?
Зачем воспринимать всё так буквально?
:)
________________________________________
Исаку нужно побыть одному. Дело не в том, что присутствие Эвена для него в тягость. Просто ему нужно обдумать события прошлой ночи. Объятья, непрошенная нежность, поцелуй в щёку утром, глупые сообщения.
Исак беспокоится. Он беспокоится, потому что Эвен, должно быть, воспринял произошедшее между ними в палатке как новый виток в их «партнёрстве». Он говорит о «сексе с ним» и о том, чтобы быть в нём «активным участником». Он посылает ему дурацкие сообщения и пишет абсурдные вещи типа «я по тебе скучаю». Исак не может не переживать о том, что рамки их договорённостей расширяются.
Он осознаёт, что это его вина, что он стал инициатором того, что случилось в палатке. И он жаждет физического контакта и целыми днями мечтает о том, чтобы снова почувствовать губы Эвена на своём члене. Но его не устраивает, во что превратится от этого их «партнёрство». Ему будет неловко снова раздеться перед Эвеном, когда кровь не будет бурлить от адреналина после посещения концерта под дождём.
И разве его участие в сексуальных актах с Эвеном не является признанием гомосексуальных наклонностей и желаний? Какое он сможет найти объяснение, если всё это перестанет быть разовым мероприятием?
Исак знает, что он не гомосексуал. Он знает, что его влечение к Эвену — это отклонение, результат какой-то аномалии в химических процессах. Он знает, что рано или поздно оно исчезнет, что желание физической близости с ним — это лишь побочный эффект того, что Эвен — единственный человек, осмеливающийся так бездумно к нему прикасаться.
Исак всё это знает. Он боится того, что думает об этом Эвен. Он не хочет причинять ему боль. Он знает, как хрупка его психика, и не хочет добавлять причин для расстройств.
Ему нужно подумать.
________________________________________
Эв
21:28
Во сколько ты хочешь пойти завтра плавать?
Хм, в 15:00?
Какой водоём?
Мы не можем просто пойти в бассейн?
В наш обычный закрытый бассейн? Почему? На улице тепло
Туда хотя бы никто не писает
Как ты можешь быть в этом уверен
Фу, мерзость
Или ты просто хочешь плавать со мной вдвоём? : p
Хочешь провести какие-то эксперименты наедине?
Нужно будет что-то сосать?
Ты уже закончил вести себя как ребёнок?
Неважно
Что ты сейчас делаешь?
Думаю
О чём?
О геномном редактировании и о том,
что бы сказал по этому поводу Пруст
То есть ты дрочишь?
ЭВЕН
Что? Lol
Мне нужно кое-что сделать
Потом поговорим
Ок, напиши мне :)
и не говори «зачем»
________________________________________
Исак и Линн смотрят какой-то сериал по ТВ, когда в гостиную заходит Эскиль с блёстками и тушью на лице, ещё более радостный и возбуждённый, чем обычно.
— Ты что, побывал внутри единорога или что? — стонет Исак, когда Эскиль усаживается рядом и пытается его обнять.
— Как ты узнал? — спрашивает Эскиль.
— Боже, Эскиль! — восклицает Линн, и Исаку нужно мгновение, чтобы понять, что происходит. Он замирает на месте.
— Так что? Ты пойдёшь со мной на Прайд? — Эскиль снова поворачивается в Исаку.
— Эм, нет. С чего бы? — хмурится он.
— А тебе для всего нужна причина? — вздыхает Эскиль. — Может, с того, что это весело?
— Весело — это понятие относительное. То, что весело для тебя, совсем необязательно весело для меня. К тому же с чего мне идти на многолюдное мероприятие, программа которого не имеет ко мне отношения?
Эскиль садится прямее, и улыбка слегка меркнет у него на лице. — О какой конкретно программе ты сейчас говоришь, Исак?
— Ну не знаю. Программе геев?
— Программе «геев»?! Ты что, теперь против геев? — хмурится Эскиль.
— Нет. Можно просто относиться к чему-то с безразличием. Понимаешь? Я не выступаю за права работников сельского хозяйства перед зданием парламента, но это не значит, что я против них.
— Но ты и не поддерживаешь их. Ты это сейчас пытаешься сказать? — спрашивает Эскиль.
— Я просто не вижу, какой вклад в это мероприятие внесёт моё присутствие. Вот и всё.
— Это сделает
меня счастливым, — говорит Эскиль. — Ты можешь прийти и поддержать
меня. Пройти со
мной, ради
меня, если больше тебе не для кого это сделать.
— Эскиль…
— Никто не решит, что ты гей, если ты однажды сходишь на Прайд, Исак. Понимаешь? Ты не самоуничтожишься, появившись там. Ты от этого не умрёшь. Ты просто можешь продемонстрировать поддержку. Вот в чём может заключаться твоя программа дня.
— Я… — Исак открывает рот, потом закрывает его.
Он не знает, в какой момент его поход на Прайд перестал быть шуткой и стал поводом для спора и эмоциональных терзаний. Эскиль кажется обиженным и расстроенным, и Исак чувствует, что он готов расплакаться.
— Просто… Дай мне время об этом подумать. Ладно?
.
У Исака всегда были странные отношения со сном. Проворочавшись примерно два часа, он начинает жалеть, что Эвена нет с ним. Он лучше спит, кода тот рядом. Это правда. Отрицать это бессмысленно.
Он сбрасывает с себя одеяло и направляется на кухню, чтобы выпить воды. Он включает лампу на прикроватной тумбочке и наугад вытаскивает книгу из-под кровати, но сейчас уже слишком поздно, чтобы пытаться сфокусироваться на Шопенгауэре.
Он снова встаёт и начинает готовиться к завтрашнему дню. Он достаёт свой чёрный гидрокостюм, чтобы проверить, сухой ли он и не пахнет ли чем-нибудь, что порой случается, когда его не использовать какое-то время. Исак чувствует ткань между пальцами и уже заранее с ужасом ждёт момента, когда придётся его надеть. Он никогда не любил и не чувствовал себя комфортно, стягивая свою кожу или закрывая её множеством слоёв одежды. Когда он делает это, то большую часть времени ему кажется, что он задыхается, но это помогает не чувствовать себя выставленным напоказ и уязвимым. Его жизнь уже давно превратилась в серию компромиссов.
Правда в том, что больше всего он любит плавать без костюма. Ему нравится чувствовать, как вода ласкает его горящую кожу, успокаивает её, утешает. Исак любит плавать, качаться на волнах, отпускать себя. Он всегда чувствовал себя свободным в воде. А нахождение в бассейне вместе с Эвеном заставило полюбить воду ещё сильнее.
Исак проводит пальцами по гидрокостюму, потом кладёт их поверх своего живота. На нём тонкая оранжевая футболка, и он практически чувствует свою кожу под хлопком.
«Игнорирование его существования называется подавлением».
Исак нерешительно отправляется в ванную, надеясь, что желание провести этот эксперимент исчезнет к тому моменту, как он завернёт за угол. Но оно не исчезает. Закрыв дверь на защёлку, он стоит перед зеркалом и поднимает футболку, пока не передумал.
У него замирает сердце при виде себя. Как и всегда. Он не может этого выносить.
«Я гнию изнутри. Я такой уродливый», — Исак чётко помнит, как сказал это, и он дрожит, понимая, насколько жалко звучал, если это заставило Эвена произнести следующие слова.
«Исак, ты хоть представляешь, насколько ты красивый?»
Так слащаво. Такие бесполезные слова. Типичная пост-оргазменная ерунда. Исак знает, что это не так. Но эти слова утешили его. По крайней мере в тот момент.
Уродливый. Исак не думает, что когда-то обращался к себе, проговаривая это слово вслух.
Уродливый. Гниющий. Возможно, он писал их в одном из старых блокнотов, когда слова были его единственным утешением.
Необратимо уродливый. Он не помнит. Он даже не помнит, чтобы думал об этом. Он контролирует свои мысли так же, как и слова, которые произносит, кроме тех моментов, когда пьян до такой степени, что терял свои моторные навыки.
Он позволяет себе смотреть на насмешку судьбы, живущую между его костями, лишь когда он особенно слаб. И чувства, которые он испытывает, глядя на себя, всегда остаются с ним на много дней. Как в ту ночь, когда он понял, что его мозг и тело на самом деле защищают его, что ожоги, которыми он награждает людей, и физическая дистанция, на которой приходится держаться, на самом деле охраняют его и дают возможность не показывать, каков он на самом деле. Потому что никто никогда не посмеет подойти к нему настолько близко, чтобы ему захотелось открыться и избавиться от одежды. Никто никогда не увидит, какой он уродливый и отвратительный, если существует риск обжечься во время контакта.
Но Эвен.
Эвен.
«Ты хотя бы представляешь, насколько ты красивый?»
Полные жалости слова. Исак вцепляется пальцами в край раковины так сильно, что костяшки практически белеют. Он хочет оставаться циничным и разумным, но воспоминания о том, как Эвен говорит такие абсурдные вещи, заставляют его чувствовать себя
уязвимым и обнажённым.
Не позволяй пустым, ничего не значащим словам изменить тебя.
Но он ничего не может поделать. Слова мало что для него значат, но то, что его называют «красивым», невероятно волнует Исака. Не потому, что ему это приятно или необходимо, но потому, что ему даже в голову никогда не приходило, что кто-то может так его назвать. Исак какой угодно, но не красивый.
И тем не менее единственное слово, которое пришло Эвену в голову в качестве утешения в ту ночь, это слово «красивый».
Какова вероятность, что ты сейчас искренен? Исак знает, что у Эвена не такой большой словарный запас, как у него, но зато у него всегда богатое воображение. Эвен мог бы придумать другие слова, другие качественные прилагательные. Почему красивый? Возможно ли, что существует малейшая вероятность, что Эвен действительно так думает, верит в это? И почему это важно?
Исак знает почему.
Он ждал, что ему будет стыдно, когда Эвен наконец увидел его той ночью, всего целиком, когда он наконец увидел то, что Исак так старательно скрывал. Но он не почувствовал ничего кроме облегчения. Облегчение, и свободу, и непринуждённость. Исак даже не представлял, как он устал прятаться, до того момента. Исак устал стыдиться.
Он по-прежнему чувствует стыд. Вид собственной груди по-прежнему обжигает его, потому что мозг отказывается признавать его наличие. Но чем дольше он смотрит, тем меньше он возражает. Это защищает его — его ожог. Так было всегда.
Его мысли совершенно лишены смысла.
Исак проводит пальцами по груди, по коже, по самой постыдной части себя, и понимает, что ирония в том, что эту часть он ненавидит в себе меньше всего. Он откручивает кран и держит руку под холодной водой, а потом снова прикладывает её к груди. Он вздыхает от прохлады, и этот вздох похож на стон.
Это приятно. Он не чувствует ничего кроме облегчения.
Он завтра будет плавать с голой грудью. Он завтра наденет обычные шорты.
