«Победителей не судят»

Миша торопился. Шел так быстро, насколько только позволяли ноги. Он со вчерашнего вечера размышлял о смысле смс, что прислал ему его Джей. «Я женюсь». В принципе, это понимаемо… вроде бы. Он старался отвлечься, перестать думать о том, на что не может повлиять, на что не должен влиять. До чего ему вообще не должно быть дела. Но не мог. Он постоянно вертел в руках айфон и затер экран до дыр, перечитывая то сообщение, словно пытался за сухими короткими словами и печатными буквами вычислить чувства, вложенные в sms. И сейчас он торопился услышать то, что не передали ему безликие и бесстрастные фразы, торопился, не понимая, даже не задумываясь о том, зачем оно ему нужно. Он чувствовал раздражение, досаду, гнев в какой-то степени. Дверь в трейлер Эклза не заперта, он дернул ее слишком сильно, хлопнул слишком громко. Он даже не отдавал себе отчета в том, что на взводе. — Ты просил зайти, — сходу попер он в атаку. Дженсен стоял к нему спиной и застегивал молнию на джинсах. В воздухе витал аромат шампуня – парень только что из душа, по виску с волос стекает прозрачная капелька, очерчивает скулы, рисует мокрую дорожку на щеке, скатывается на челюсть и срывается на обнаженное плечо. В паху у Коллинза тут же заныло тяжестью – Джей, благоухающий и влажный… — Да, — он повернулся, стряхнул с волос воду полотенцем. — Я тебе писал вчера, чем закончился мой разговор с Дэннил. — Писал, только я не понял смысла. Ты, как будто, меня сейчас подводишь к чему-то, — напирал Миша. Он хотел подойти, обхватить шею Дженс пальцами, сжать их посильнее, а потом хорошенько приложить его об стену. — Смысл в том, что нам больше нельзя встречаться, Миш, — он опустил голову, рассматривая пол. — Я… не приду больше. Прости. Знаю, виноват сам. — Мне, по-моему, — мужчина сверкнул глазами, — грим уши забил! — он едва ли не скрипел зубами. Да что этот нахальный мальчишка о себе возомнил вообще?! Миша ощутил, как в висках долбится багровая ярость. — Ты сейчас вроде как меня бросаешь, — из его тона сочился сарказм, — что ли? И почему ты выбрал для разрыва такой идиотский способ – жениться на этой суке? — Не говори, — тихо ответил Дженсен, — так о ней. Я завел интрижку на стороне, и виноват только сам. — Допустим! — Коллинз махнул рукой и скривился презрительно. — Но свадьба… Что, правда?! — Дэн… — Джей вспомнил ее голос и гримасу ненависти на лице. Решительность, настолько большую, что она решилась на шантаж. Но Мише о вчерашнем скандале и тонкостях взаимоотношений четы Эклз знать, конечно, не нужно. — Была весьма настойчива в своем желании, — неопределенно выдал он. — И ты решил забить на нашу – как ты там сказал? – интрижку! — актёр с иссушающей ясностью осознал, что в гневе. Заметил, как от переизбытка эмоций мелко трясутся кисти. — Ты, когда со мной трахался, тоже так считал? Джей, да ты просто дешевая потаскушка, — его понесло. Он говорил первое, что приходило на ум. Сам не понимал, почему на него накатило желание сказать что-нибудь настолько болезненное, чтобы сбить с Джея его явственно напускное спокойствие. — Что-то, — он подошел к экс-бойфренду вплотную, заглянул в поблекшую палую зелень и, агрессивно прищурившись, с размаху опустил ладонь на упругую ягодицу. — Когда ты подо мной скулил, сучка, не похоже было, что ты так это воспринимаешь. Когда вился и умолял, чтобы я тебе засадил поглубже!.. — Потому что ты для меня никогда интрижкой и не был! — чуть повысил голос Джей. И тут же замолчал, наблюдая, как у Миши меняется выражение лица. Он не понимал, что с Коллинзом. Сам же Миша пытался уложить в голове последние слова Дженсена. В памяти немедленно воскресли фрагменты собственных мыслей, о том, что они с Джеем слегка подзаигрались. О том, что некоторые вещи выходят за рамки «просто трах ради траха». Вырываются из-под контроля. Он сам не раз испытывал непонятные, но такие пугающие чувства, глядя на Дженса. Такие, каких не испытывал никогда. И странные порывы, несвойственные Мише Коллинзу. Ревность. Нежность. Властность в нем кипела всегда, но то была властность любовника. Джея же хотелось не просто трахать. Хотелось безжалостно взломать все линии его обороны, подчинить себе полностью, все уголочки сознания, чтобы не осталось никаких тайн и преград. Миша стоял, глядя на Дженсена широко раскрытыми глазами. И не будь Миша таким искусным притворщиком, Эклз легко бы смог прочесть в них самый настоящий страх. — Когда… — он осекся. — На какой день назначен этот фарс? — поинтересовался он ледяным голосом. — Пятнадцатое мая, — обреченно, тщательно пряча тоску, ответил Дженсен. Он смотрел на любовника и невыносимо, отчаянно желал подойти, прижаться, просить прощения и рассказать всё, абсолютно всё… и с трудом, но погасил губительный порыв. Решение больше не видеться за пределами съемочной площадки – единственно верное в подобной ситуации. Дэн не шутит. Она действительно расскажет журналистам об их связи. И если сам Дженсен готов стоически стерпеть любые нападки, то подставлять под испытание насмешками и остракизмом дорогого человека и его семью не собирался. У Миши жена, важная деятельность. Необходимо правильно расставлять приоритеты и уметь уважать чужую жизнь. А жизнь Миши он не просто уважал. — Я бы хотел… — Я приду, — перебил его Коллинз и пулей вылетел из трейлера. Он шел по территории студии, стискивая кулаки, и утопая в почти непреодолимой потребности кому-нибудь врезать. Раз десять. Две недели они почти не пересекались. В сравнении с тем, что было до той клятой вечеринки, можно сказать, не пересекались совсем. Раньше Дженсен после работы ехал к Мише, минимум, четыре раза в неделю. Иногда оставался на ночь, отправив Дэн короткую sms «не жди». Теперь же экс-любовники встречались только на озвучивании и разборе полетов. После последнего эпизода Эклз подошел к Мише, завис ненадолго, утопая в оттенке берлинской лазури, сложил столь любимыми Мишей упрямыми губами виноватую растерянную улыбку и передал ему конверт с изображением венчальных колец. Они не обмолвились и словом. Коллинз, не глядя на своего мальчика, взял приглашение на свадебную церемонию в городе Даллас, штат Техас. Посмотрел внутрь, едва притормаживая пальцы, тянущиеся разорвать кусочек картона. Два пригласительных, для самого Миши и Викто. Для всего сообщества и студии свадьба Эклза стала неожиданным событием. Все знали, что Дэннил и Дженсен давно знакомы, а после «Десятидюймового героя» начали вместе жить. Никто и не догадывался, что скрывается за красивым фасадом новой семейной лодки. Сам Дженсен просто плыл по течению. Он понимал, что все происходящее заслужил, как заслужил презрение обоих… однако волновало его только отношение Коллинза. Чувства, теперь уже осознанные и оттого еще более болезненные некуда девать. Не поймай их Дэн на горячем, у него оставался бы хоть шанс рассказать о них партнеру и выяснить реакцию. Сейчас, в свете предстоящего брака признаться – просто нечестно. «Я тебя люблю, но женюсь» – класс. Мысль о том, что он говорил «Я тебя люблю» и одновременно изменял женщине, которой это говорил, ему в голову так и не пришла. Любовь слепа. И Эклз действительно и безоглядно влюблен. Викто отнеслась с энтузиазмом к торжеству, хоть и удивилась его внезапности. Откровенно говоря, больше она удивлялась поведению своего супруга. Миша постоянно дергался. Срывался на любом, кто пытался с ним заговорить. Раздражался из-за пустяков. Обычно уравновешенный, холодный даже, теперь он напоминал Везувий, готовящийся к извержению. Но Ванточ, изучившая своего взбалмошного супруга, отнесла это на счет скорого отъезда на Гаити. Особого слова заслуживает отношение Коллинза к меценатству и волонтерской деятельности. Добрый, отзывчивый и бескорыстный – не про Мишу, вообще-то. Парадоксально? Да. Коллинз личность, состоящая из парадоксов и противоречий. Занимаясь благотворительностью, он залетал в такие дыры на карте планеты, в какие, пожалуй, не всякий географ попадал. Он самоотверженно помогал больным туберкулезом, голодным и пострадавшим от боевых действий. Не гнушался ни физического труда, ни опасности. Но делал это не потому что так сильно стремился изменить мир, бла-бла-бла. Он не фанатик. Миша… отрабатывал подаренное. Он прекрасно осознавал, что кто-то сверху позаботился о нем в минуту рождения. Одарил его внешностью, волевым характером и хорошо подвешенным языком. Всегда, каждую секунду своей жизни он помнил – за все надо платить. И Коллинз платил по счету, сторицей, не жадничая. Помогал тем, кто действительно нуждался в помощи. Использовал малейшую возможность, любого, кто мог хоть что-то сделать для тех, кому не так повезло. Никогда не кичился своими делами и честно и цинично говорил, почему это делает, не прячась под маской альтруиста. Он привык брать. И за все, что брал, привык возмещать. Сейчас его заботила вовсе не поездка на Гаити – край голодных, бездомных и нищих, готовых на убийство ради куска хлеба. Его заботил тот факт, что его вздорный мальчишка собрался жениться. Это доводило его до бешенства. — Если кто-то, из находящихся здесь, может назвать вескую причину, по которой эти мужчина и женщина не могут вступить в освященный брак, пусть скажет ныне или молчит вечно! — священник оглядел гостей, и не ожидая, что кто-то действительно выступит против. Миша только опустил взгляд, рассматривая носки модных ботинок. «Мне все равно» – говорил он себе. Повторял постоянно, одно и то же, как мантру. «Мне все равно». — Объявляю вас мужем и женой! Можете, — улыбнулся падре Дженсену, — поцеловать невесту. Гости поднялись со скамеек, аплодировали целующимся молодоженам. Бросали в них рисом и лепестками роз. Джаред обнял друга, похлопал его по плечу, поздравляя. Похвалил за правильный шаг. Кортеж поехал до ресторанного комплекса, на банкет. Родители предлагали Дэннил устроить венчание прямо в парке, но она отказалась, с маниакальным упорством повторяя, что их бракосочетание должен видеть сам Бог в своем доме. Новоявленные мистер и миссис Эклз сидели за отдельными столиками, рядом с родителями. Пары танцевали, и сами новобрачные вышли на свадебный вальс. Джей смотрел только на Мишу. Миша демонстративно отворачивался. Закрылся в своей скорлупе «мне все равно». Отключил все эмоции, какие только мог. Джей… болел. Лицо его постоянно кривилось, как от кислоты, а щеки пылали лихорадочным румянцем. Он чувствовал утомление и был разбит. Дэн не отходила от него ни на шаг, постоянно подливала ему шампанское – намекала, вернее, чтобы свидетель, он же Падалеки, не оставлял бокал друга пустым. Наконец, Дженсену её чрезмерная опека надоела. Он улизнул в зал комплекса и закрылся в кабинете, пытаясь перевести дух. Спустя пару минут туда же нырнул Коллинз. Отстраненный. Безразличный. Смотрел на любовника сквозь прищур, едва ли не наслаждаясь его измученным состоянием. — Рад, что ты пришел. Я благодарен, — наконец сказал Дженс, не поднимая глаз. — Как я мог пропустить церемонию твоей кастрации? — саркастично ответил Миша. — Ничего забавнее в жизни не видел, — безжалостно обронил он. Он видел, что его слова и тон причиняют Дженсу боль и стремился его добить. Хотел… довести его до полного изнеможения, до остервенелых страданий. До слез. Эмоции, упорно пробивающиеся сквозь толстый стальной панцирь, вызывали дискомфорт и жжение в солнечном сплетении. Коллинз вряд ли мог бы определить свои чувства, перечислить их поименно. Право, Коллинз по чувствам не специалист. Но что актер знал наверняка – в нем поселилось нечто весьма неприятное. Тянущее. Гнетущее. Словно встряхнули пробирку с суспензией, и хлопья вертятся в ней искусственным снегопадом. Никак не осядут. Он испытывал как-то похожее, но сейчас пасмурная стылая метель в груди неистовствовала и выла куда заунывнее. И сейчас Миша уверен – эти хлопья уже не осядут. — Я кое-что не вернул тебе, — по лбу Дженсена пробежала неуловимая тень. Он поднялся с кресла, достал из кармана парадного пиджака связку ключей. Протянул ее Мише. — Прости меня, — Коллинз едва сдержался, чтобы не ударить его. Он нарочно пытается вывести? Нарочно добивается каких-то слов или… чего он хочет?! Теперь, вот сейчас, какое он вообще имеет право чего-то хотеть?! — Спасибо, — голос Миши звучал абсолютно ровно. Словно вся та буря, рвущая его изнутри на части не могла пробиться наружу. И поэтому убивала его медленно и последовательно. Гнев. Ему нужен гнев, ярость, неистовое безумие… что угодно, только бы перестать слышать надрывный плач тонкой струнки, за которую его дергает то могильное смирение, что Миша видел в глубине зрачков Джея. Его Джея. Его маленького… — Мне пора. Прощай, — он вышел из кабинета. Заметил Дэннил в белом платье и отражением страха в глазах. И ненависти. Склонился над ней, ядовито улыбаясь, и прошептал «миссис Эклз» на ухо: — Он любит doggy-style. Ему нравится видеть твою… спину. Садясь в такси до аэропорта, Миша внезапно прозрел. Та струнка… Черная, исступленная, ослепляющая ревность. И тоска. Они сводили его с ума своими скрипучими песнями. Аэропорт Порт-о-Пренс уже навевал негатив. Разрушенное государство, чрезвычайное положение. Магнитуда 7 баллов, эпицентр всего в двадцати двух километрах от столицы. Кругом военные, а толку от них никакого. Стоило только выехать за черту города, и можно было увидеть, насколько мало правительство делает для своих граждан. Туризм – основной источник дохода, и поток приезжих не восполнится даже через год, не говоря уже об этом лете. Миша смотрел в окно из салона автобуса и видел, как дети бегут за ним, выпрашивая у пассажиров деньги или хотя бы еду. Отвернулся. Нет смысла смотреть на то, чего не можешь изменить. В конце января его агенту звонили из комитета организаторов телемарафона «Надежда для Гаити». Коллинз отказался участвовать в этом маскараде. Хочешь что-то сделать, подними задницу и езжай на место, а не сиди в студии, отвечая на дурацкие вопросы зрителей, которые о произошедшем знают только из телевизионных новостей. Многие тогда не поняли черствости Миши. А он не набивался. Пусть думают, что хотят. Он не собирался выступать в роли студийной марионетки, говоря и делая то, что ему прикажет сценарист. Игр ему и в жизни достаточно. И лжи тоже, по самую крышечку! Здесь можно быть собой. Можно поступать так, как считаешь нужным, не притворяясь, что тебе не наплевать. Тут тараканы Миши находили практическое применение. Спасать нужно тех, кого можешь спасти, а не всех, забивая себе голову нерешаемыми проблемами. Прагматизм и рационализм Коллинза позволял ему делать свое дело, не отвлекаясь на жалость. — Дима! — его потрясли за плечо. Коллинз потер глаза, поворачиваясь на голос. Один из русских волонтеров. Они знали, что имя у него русское и называли Димой, а не Дмитрием. Здесь Коллинз назывался тем именем, что дала ему мать, а не Мишей. — Поднимайся, там грузовик приехал! — ночь. Жара. Насекомые. Отсутствие не только горячей, а вообще любой воды. — Сколько? — спросил он, поднимаясь с узкой продавленной раскладушки. — Около трех десятков. Есть раненые – грузовик перевернулся, — парень, Слава, накинул на плечи рубаху – москиты жрали нещадно. — Там это… дети. Лет по семь-восемь. — Разберемся, — Миша встал, потер лицо руками. — Идем. На грузовике в лагерь приезжали сироты и те, кто мог помогать в строительстве. Местных было мало, многие селения стерло с лица земли вместе с жителями. Множество детей остались без крова, родителей, пищи. Волонтеры и специалисты из разных стран – США, России, Евросоюза, приезжали помогать с восстановлением инфраструктуры. Группа Коллинза состояла из сборной солянки – несколько испанцев, канадцы, русские, мексиканцы. Успешные люди, состоятельные или просто сознательные. Слава и Борис вообще с трудом выбили визу – им даже билеты не оплатили, однако парней это не остановило. По периметру лагеря начали вспыхивать прожекторы – ночные визиты тут не редкость, но из-за обилия кровососов электричество приходилось отключать, иначе не помогали никакие репелленты, спреи, кремы и прочая лабуда. Воняла вся эта химия ужасно, но отпугивала по большей части людей, а не прожорливых мошек. Миша шел, отмахиваясь от гнуса, к разбитому грузовичку, крытому брезентом. Один борт у него был сильно поцарапан – видимо, поднимали его уже вручную. Дороги острова сильно повредило тектоническими подвижками, кое-где вообще проехать было невозможно, но люди все равно ехали, потому, что выбор был совсем небогатый. Сейчас из кузова высыпалась, как горох, стайка ребятишек, поцарапанных и в порванных тряпках, которые даже язык не повернется назвать одеждой. Потом начали выходить взрослые, помогая раненым в аварии. Последним волонтеры вытаскивали изувеченного парня лет шестнадцати с перебитыми конечностями. Порванные ткани бедра, обломок кости, кое-как перетянутая нога, из-под повязки стекает кровь густой струей. — Дела, — ошарашенно, но негромко присвистнул Слава. — Мы сейчас его пентоталом накачаем и вызовем вертолет. Утром его увезут, только надо… — Не надо, — вдруг ответил Миша, отрываясь от одного из пострадавших. — Унесите его в мою палатку и не трогайте. — Не понял… — насторожился парень. — Ты что, хочешь просто дать ему умереть? — А что ты предлагаешь? — холодно сказал Коллинз. Вышел на улицу, говоря очень тихо. — Вертолет утром вполне возможно и не прилетит. Хирурга у нас в лагере нет. Ты хочешь потратить на умирающего последние препараты. Следующая поставка через пять дней, а раненые к нам приезжают стабильно раз в три дня. — Но это не значит, что мы бросим его подыхать! — Бросим. У нас с десяток детей, которых нечем кормить, и взрослых, которые тоже пострадали. Расставляй приоритеты. — Ну, ты и скотина, — горько выговорил парень, прекрасно понимая, что Коллинз прав. — Не могу с этим спорить, — ответил Миша и вернулся в палатку. «Мне все равно. Все равно. Мне. Все. Равно» – повторял он, перевязывая детишек. Он привык лгать сам себе. Привык верить в эту ложь. Привык настолько, что даже те зачатки эмоций, что пробудил в нем Дженс, сейчас казались каким-то недоразумением. Миша не понимал, почему так остро отреагировал на разрыв, не понимал, почему его вообще волновала свадьба Джея. Им было… хорошо вместе. Долго было хорошо, но рано или поздно их «хорошо» предсказуемо закончилось бы. Все когда-нибудь заканчивается. Коллинз не сторонник длительных отношений на стороне, и вообще с самого начала их связь обречена на провал. И ничего общего у них с Эклзом нет и быть не может. «Секс и реальная жизнь обычно имеют мало общего» – сказал кто-то Мише. Очень правильно сказал. Дженсен забыт. Как забыто все, что их объединяло. Дни шли. Какой бы запущенной не казалась ситуация, дела продвигались. Стены и крышу уже положили, завершалась внутренняя отделка приюта. Медленно восстановили дороги, из Порт-о-Пренс прислали нескольких социальных работников, назначенных на управление детским домом. До возвращения в Штаты оставались считанные дни и раненых детей больше не привозили. Миша чуть подотпустил себя. Все знали, что он непредсказуемый социопат. Те, кто знал его по Америке, удивлялись разницей между Мишей Коллинзом и Дмитрием Крашником. Веселый, юморной, открытый актер превращался в замкнутого и жесткого руководителя реставрационными работами. Холодный, отстраненный. Равнодушный к чужой боли. Никто ведь не знал, как он повторяет про себя единственную действенную его молитву – «Мне все равно». Он умел абстрагироваться от происходящего вокруг, умел становиться материалистом. Эмоции – не про него. Так думали многие, и так он старался думать. Уверял себя в этом, и почти преуспел, пока… — Дмитрий, — его окликнул Майк, волонтер из Канады. — Смотри, нам почту привезли. — Удивительно, — хмыкнул он. — Это за прошлый месяц или за позапрошлый? — Августовский National Enquirer, — постриг бровями канадец. — Там коллеги твои – этот, который Дин Винчестер, — Миша почувствовал, как у него с лица кровь схлынула. Он нахмурился, по всему телу побежали мурашки, насторожился, понимая, что слишком бурно реагирует. — С женой! — тут уже у Коллинза пальцы дали дрожь. — Дай посмотреть, — он улыбнулся, но улыбка вышла жалкой и неуверенной. Во всяком случае, ему так показалось. Взял в руки таблоид. С разворота на него смотрел Джей в обнимку с Дэннил. Фотограф поймал их на какой-то тусовке, красивых и счастливых друг другом. Лицо у Дженса слегка недовольное, но Дэн улыбалась так широко, что сомнений не оставалось – эти двое друг друга любят. Рука Дженса лежала на обнаженной спине жены, чуть ниже талии. Глаза Дженса отражали настроение. Отличный снимок. Мише вдруг стало нехорошо. Он зажмурился, слишком часто дыша, побледнел еще сильнее, несмотря на пекло вокруг. — Спасибо, — растерянно выдавил он и отдал Майку газету. «Мне все равно» не помогло уснуть ему нынешней ночью. И наивная ложь о том, что Джей забыт, тоже не помогла. И не могла помочь. Потому, что как бы ни хотел Миша, забыть слова Дженса – те самые слова – он не смог. Хуже всего, что он начал задаваться вопросом, чем для него была их связь. И обычные определения – секс, эксперимент, игра – не подходили. Не отражали истины и царапали душу, требуя чего-то более… Чего-то более. Как бы ни пытался Коллинз заткнуть навязчивые голоса, задающие неудобные вопросы и шептавшие на ухо катастрофический ответ, получалось очень плохо. Дэннил уехала в Лос-Анджелес, на пробы. Эклз чуть не прыгал от счастья, когда она сказала ему о том, что, возможно, получит роль в романтической комедии. Она рассказывала, щебетала, трещала как сорока, но муж ее не слушал. Единственные слова, дошедшие до его слуха – «Я уезжаю на прослушивание». Дэн настолько напрягла его, что Дженс сам был готов куда-нибудь свалить. Лето раздавило его. Вытянуло всю душу. Они не виделись. Не созванивались. Не переписывались. Эклз не пытался навязываться экс-любовнику, не пытался выйти с ним на контакт. Это больно, просто мучительно больно. Жить, зная, что любимый человек тебя всем сердцем ненавидит за малодушие… или, за что он там ненавидит. Дэннил видела его настроение. Первый семейный скандал у них случился в первую же брачную ночь, когда Дженсен твердо отказался спать в одной постели. Прямо так и сказал, что, не смотря на их брак, продолжать отношения не намерен. Дэн манипулировала им, как ей в голову взбредало. Как-то найдя в планшете фото Миши, заставила удалить. Позволяла себе высказываться по поводу Коллинза – как человека, так и актера. Дженс всем своим существом хотел ударить ее в такие моменты, но терпел. Делал все, чего она хотела. Ходил с ней на тусовки, притворялся счастливым. Только Джаред, с которым они теперь почти не общались, иногда задавал вопросы, замечая, что друг совсем не похож на довольного жизнью человека. Лето раздавило Дженсена. Он скучал по Мише, видел его во сне, безумно тревожился за его жизнь – обстановка на Гаити отнюдь неспокойная. Молчал, уходя в себя. Все чаще чувствовал себя тряпичной куклой в руках у женщины, сходящей с ума от ревности. Мужчина припарковал «Lexus» на платной стоянке, кликнул пультом сигнализации. Осмотрел улицу, Марин-Бэй, поднял воротник легкой куртки. Середина сентября только, но с Тихого океана по вечерам доносятся холодные сырые порывы ветра. Он тяжело вздохнул, с тоской, с безнадежностью. Прошел к мосту на Аннасис Айленд, посмотрел вниз, на темную, поблескивающую бликами фонарей воду залива. Мимо проносились автомобили, шли люди, а он стоял, опершись на перила, и понимал, что в голове нет ни одной мысли. И отчасти даже сетовал на самого себя. Ночь медленно подкрадывалась к городу, ненавязчиво накрывала его сумерками, а потом на темном небе рассыпались звезды. Поздно. Во всех смыслах поздно. Поздний вечер и сетовать поздно тоже. Он погрузился в воспоминания и пошел по улицам, глядя под ноги, не поднимая головы. По 49 улице мимо Гордон-парка и Ванкувер Крисчен Ассамбли, баптистского храма Чинес к Фрейзер-стрит. Он шел, время от времени поворачивал, переходил через пешеходные переходы и спускался по лестницам метро, срезая маршрут. Шел, не разбирая дороги, на автомате. И так же на автомате сунул руку в карман, пытаясь что-то там найти, но не нашел. Поднял голову. Район Сансет. Улица Святого Георга. Высотка за ограждением на живом пульте. Подмигивает глазок сенсора, выпрашивая прикосновения штрих-ключа. Дженсен только криво улыбнулся. Ему здесь больше нечего делать, но ноги приводят его сюда в четвертый раз. И каждый раз он и сам не понимает, как вообще сюда дошел, если бросил машину в центре Аннасис Айленд. Почти два часа ходу, но он приходит, не замечая расстояния. Потом стоит на другой стороне улицы, наблюдая, как в окнах на седьмом этаже гаснет свет. Иногда раньше. Иногда позже. Смотрит…