«Победителей не судят»

Emika – Drop The Other DJ Tatana ft. Jael – Always On My Mind (BeatMagik Remix) Lana Del Rey – Dark Paradise Daughtry – Drown In You Толпа беснуется в ожидании. Ни одного свободного места, полный зал поклонников. Эклз притаился у портьеры занавеса, изучая плотные ряды зрителей: тинейджеров, женщин и мужчин к двадцати пяти – двадцати семи, журналистов и операторов. Его не тревожил их рьяный, слегка сумасшедший пыл – он уже отстрелялся, причем на удивление спокойно, без провокационных вопросов и едких шпилек, стандартных для совместных панелей с Джаредом или Мишей – в особенности, с Мишей, обожающим двусмысленные и неловкие ситуации. Коллинз – мастер манипуляции и ментальных игр с фанатами, он осязает аудиторию, настроение публики, безупречно проводит свою партию, перманентно добивается желаемого. Миша искренне убежден, что банальная конференция – тоска зеленая в концентрации. Рядом с ним Дженсен чувствовал себя неопытным подростком, новичком во всех жизненных аспектах, невзирая на то, что вместе они не первый год. Порой кажется, что они только вчера… Актер судорожно выдохнул, прикрыл веки, стараясь успокоить взвившийся пульс: лишь неясная, смутная реминисценция того, что конкретно творилось вчера в номере отеля, пробуждала пламя в груди, дрожь в кончиках пальцев и муторную тяжесть в паху. Миша – его любовник. Изобретательный, чуткий, умелый, страстный. При упоминании его имени у Дженса щеки заливало стыдливыми пунцовыми красками. Взгляд, вобравший мудрость и ярость морских волн, неприличен. Околдовывающий тенор с эротичной хрипотцой вкрадчив. Холеные, сильные и теплые руки нежны. Ласки опьяняющи… Из легких исторгся новый шумный рваный выдох, как и искони, когда он вспоминает о Мише. Оттого как римские панели, так и любые другие, где появляется Коллинз, превращаются в балаган – эрекция ясности рассудка отнюдь не способствует… — Джееей, — внезапно над ухом звучит мурлыканье, подоплека которого не оставляет сомнений. Дженсен тихо ненавидел Падалеки за то, что команда СПН обращается к нему дурацкой кличкой вместо имени, как ненавидел и тех, кто его так называл… Кроме Миши. Коллинз мог называть Дженса, как захочется, парень не спорил, растекаясь разогретым пластилином. — Чем занимаешься? — голос Миши тих и обволакивающ, а слова на выдохе опаляют Дженсену шею, потому что тот стоит в непосредственной близости. Тесной, интимной близости, какую Эклз позволял далеко не каждому. Понятие персонального пространства между ними отсутствовало в принципе. — Стою, — Джей попытался отшутиться, скрывая вскипевший в венах коктейль естественной химии, но вышло, как и раньше, жалковато – Миша наблюдал за ним сквозь полуопущенные черные ресницы, а на его красивых коралловых губах блуждала надменная ухмылка. Эклз нахмурился и, потерев мгновенно покрывшийся испариной лоб, решил съехать на тему работы: — Зал сегодня мирный. — Скука, — протянул Коллинз, состроив недовольную гримаску. — Дай-ка, — он уложил ладони на талию Дженсена и чуть отстранил, через его плечо выглядывая из-за кулисы. Эклз в ответ на фривольную выходку терпеливо промолчал, отчасти потому что не желал привлекать к ним внимание коллег, а отчасти, потому что млел, наслаждаясь прикосновениями. — Сонное царство, — с досадой констатировал Миша, разочарованный узренным затишьем. Задумался ненадолго, подыскивая достойную каверзу, способную расшевелить столь степенное общество, и, придумав, перевел на Джея взор, зияющий шалым коварством и изощренной, несколько патологичной хитростью. Дженс молниеносно догадался, что идея Миши не предвещает ничего хорошего, независимо от того, что даже не успел узнать, в чем она заключается. Словно в подтверждение его опасений, Коллинз взялся за правую кисть Эклза и поднял её на уровень груди. — Снимай, — безапелляционно, с насмешливостью велел он, подразумевая широкий серебряный ободок на безымянном. — Зачем? — удивился актер, но спорить не стал – как тот и просил, снял и передал украшение Мише. Мужчина примерил его на правый средний палец, прищурился и переодел на левый. Побрякушка болталась на фаланге и сползала к суставу, но Коллинза несоответствие размера не смутило. С лукавой усмешкой он приблизился к Дженсу вплотную, шепнул на ухо: — Фансервис, детка, — и, игнорируя озадаченность в глубине палой зелени, смылся на сцену. Любительские и профессиональные фотографии кольца, увенчивающего сначала руку Дженсена, а позже Миши, разлетелись по дальним уголкам интернета спустя сутки и особенно дотошными слэшерами расценились как очевидный намек. Непринужденное признание Коллинза: «Дженсен подарил его мне» – менее чем через час стало источником всевозможного фандомного творчества, от видео до артов. Эклз, поначалу испытывавший жгучее, непреодолимое желание придушить эксцентричного сумасброда, не задавался вопросом возврата. Его приятно волновала мысль, что он действительно что-то подарил Мише. Миша тоже не проявил энтузиазма и промолчал. Аккуратный светлый металл умиротворял его, грел и тешил, хотя он вряд ли осознавал, какие эмоции провоцирует в нём по сути обыкновенный предмет, утративший свою заурядность именно потому, что он когда-то принадлежал его Дженсену. Возможно, определи он сразу, насколько сентиментальные ассоциации вызывает в нем простенькая безделица – немедленно бы вернул её владельцу… Но он не сумел определить. Тогда. Дженс стоял на балконе, приобняв возлюбленного за талию. От наплыва чувств Мишу повело, он потерял равновесие и цеплялся за широкие плечи обеими руками, едва не задыхаясь. Совсем недавно, буквально несколько минут назад, они оба едва не шагнули в пустоту с четырнадцатого этажа. Миша – потому что запутался, с трудом справляясь с жестокой реальностью и чувством вины. Дженс – потому что не мог себе представить и мгновения без избранника. И наступила тишина. Долгие годы, что они лгали себе, друг другу и окружающим, между ними, их сердцами и разумами, шла война на уничтожение. Настоящее побоище, кромешное, тошнотворное. Их души, стремящиеся к единению, дружно рыдали, запираясь от ужаса, творимого влюбленными, глупыми и наивными. Ныне, когда, наконец, затихла канонада, а барабанщики сложили палочки на бортик, слова внезапно и бесповоротно утратили и смысл, и вес. Их фразы – меткие, вспарывающие ребра пули. Их поступки – предательские, калечащие личность пытки. Их союз – термоядерный взрыв, провоцирующий тотальный геноцид. Поздно говорить «прости», объясняться, стоять на коленях. Они, истерзанные, измученные, обнаженные, держались друг за друга, как утопающий за соломинку. И не осталось ничего, кроме чистого, ослепляющего сияния священного самадхи. Вечность пополам. Миша вскинулся, провел подушечками по гладкой щеке Дженса, осторожно, с пугливостью и настороженностью, опасаясь отторжения. Тот внезапный поцелуй словно взорвал в рассудке дамбу, преграду, тщательно, но тщетно выстраиваемую, и эмоции текли сквозь него, унося беспокойство и сомнения. Дженс, прикрыв веки, подался вслед за прикосновением, искал его, тосковал, нуждался в хрупком тепле. Пронес надежду на подобный исход сквозь унижение и одиночество. Цена… безусловно, высока. Пиррова победа. Ему казалось, что он стоит посреди города, стертого с лица земли ковровой бомбардировкой, и последнее, что удерживало его от скорбного вопля – тактильный контакт, не дающий окончательно сойти с ума. Не скрывая нервозности, он решительно накрыл ладонь Миши, прильнул губами к её центру, потерся скулой. Наслаждался. Как долго… бесконечно долго он желал и вселеть впитывал в себя нежность и ласку, необходимую, как воздух. Почувствовав кожей какой-то инородный предмет, парень отнял руку от лица, опустил, чтобы посмотреть. Миша отчего-то заметно стушевался и попытался отстраниться, но Дженс лишь взглянул на него с немым укором и перевернул кисть внешней стороной. Тусклый свет из спальни выхватил широкую серебристую полоску, опоясывающую фалангу на среднем. Парень притронулся, чуть сдвигая ободок, легко проворачивающийся по кругу – Миша похудел. Сейчас, чтобы снять знаковый металл, не нужно прилагать усилий… Скорее, усилия нужны, чтобы не дать ему слететь. Эклз удивленно рассматривал украшение, неуловимо улыбаясь воспоминаниям, далеким теперь, как звезды. Перевел на Коллинза торжествующий взор, в растерянности свел брови. Полуулыбка приобрела четкость и выразительность, а на смену безмолвному вопросу в палой зелени вспыхнула восторженность. Миша застенчиво отворачивался, прятал заливающий лицо румянец, стеснялся того, что Дженсен обратил внимание на его сентиментальную блажь. В суровой панике оцепенел, когда Эклз снял кольцо. Правая конечность, оставшись без опоры, упала и безвольной плетью повисла вдоль тела. Миша неподдельно испугался, комок мышц между третьим и пятым ребром стиснула ледяная длань, он не понимал, что означает поступок Дженсена, ведь сияющий драгоценный обломок прошлого – подарок и, отбирая его… — Дай, — услышал он. Почувствовал обхват вокруг левого запястья. Парень поднял кисть, провел по ладони, заставляя распрямить пальцы. Надел ободок на средний – там Миша раньше его носил. Эклз по сию пору не до конца верил, искренне изумляясь невероятному открытию. Он лишь раз видел на Коллинзе своё украшение – в тот день, когда подарил. Постепенно уверился, что Коллинз его потерял – ободок и раньше болтался, без труда мог соскользнуть. Не обижался, но не сомневался, что для Миши кольцо ничего не значит. А сегодня он получил красноречивое доказательство тому, что ошибался и непередаваемо радовался. Возносил небу хвалу за то, что его наделили терпением следовать извилистой тропинкой боли и стойкостью сохранять веру в лучшее. Что бы ни говорил о себе Миша, его желанный палач и искалеченная жертва, Дженсен не ошибся в выборе. — Я не настаиваю, чтобы ты носил его на безымянном, — тихо сказал Джей. — Куда мне до Виктории, — неуклюже пошутил он. — Но на среднем ведь тебе ничего его носить не мешает? Миша согласно кивнул. Не мешает, естественно. Что, черт побери, ему еще остается, кроме как сделать Джея счастливым?.. Он отвернулся, часто выпихивая свежесть ночи из легких, балансировал на грани слёз. Так неописуемо трогательно, страшно до тошноты, почти нереально произошедшее в этот миг. Кажется, что очарование лживой убийственной химеры развеется пустынным миражом, и нечаянное волшебство развеет в пыль и унесет с собой осенний бриз залива. — Спасибо, — едва слышно шепнул Миша на длинном, очищающем солнечное сплетение от теней и фантомов выдохе. Он прильнул к Дженсу, ткнулся лбом в ключицу, словно вымаливая защиты. Осязал, как сильное предплечье обвивает талию, фиксируя, а на затылок ложится теплая, чуть влажная и подрагивающая от волнения ладонь. Перебирает темные короткие прядки, успокаивая, поглаживает и утешает. Баюкает теплой этюдной колыбельной. Спускается к спине, отсчитывает позвонки до жесткой кожаной кромки. Целенаправленно выискивает что-то табуированное и запретное. Миша вздрогнул, как от остервенелого удара бича. Уперся в напряженный кубиками живот Дженсена локтями, отталкивая его, но тот еще крепче вжал его в себя, не допуская между телами и миллиметра. Обрывал бессильные старания вывернуться деликатным, но неуклонным натиском. — Джей… — Угомонись, — с ласковой иронией произнес Эклз. — Просто замри и дай мне его расстегнуть. — Не надо, — с нарастающим ужасом протестовал Миша. Его окружала мощь Джея: объятия, воля, запах. Дыхание Эклза щекотало его щеки, от торса шел явственный жар, но Коллинз не считал себя готовым отпустить, и, когда парень вновь коснулся проклепанного сталью парфорса, съежился, словно тот намеревался его убить. Дженс, шокированный столь бурной негативной реакцией, не рискнул держать, боясь причинить вред, но и от идеи избавиться от чертовой SM-атрибутики гнусной эпохи их отношений, не отказался. — Посмотри на меня, — попросил он и продолжил, когда мужчина осмелился поднять взгляд. — Он принадлежит мне, — заявил Джей. — Я дал тебе другой взамен – носи его. Он завораживал лучистой ведьмовской радужкой. Требовал и уговаривал бархатистым вибрирующим баритоном. Не рискнул бы снять силой и потому ждал согласия. Миша молчал, хмурился, растерянно прикусывал губу. И внезапно обнял, налегая на надежные плечи всем весом, будто в мгновение ока растерял крохи оставшихся сил. Не возражал, хотя в душе трепетала и звенела от напряжения жильная струна. Щелкнул, расстегиваясь, тугой замочек. Выскользнул хлястик из потрепанных шлевок. Грубая, тяжелая, душащая опояска с именем, выгравированным на платиновой пластине, покинула шею, обнажив изорванную по окружности до кровавых мозолей кожу, кое-где уплотнившуюся в попытке защититься от варварского воздействия. Миша носил свой пыточный инструмент целое лето, ни разу не пожаловался. Постоянно противился, когда Джей просил, проклятье, умолял снять. И, отказываясь от ошейника, Миша словно сбрасывал оковы с сердца. — Вот, — Дженс разжал кулак. Дьявольское орудие экзекуции лежало, свешивая концы с широкой ладони, как ядовитая, невероятно опасная, но уже мертвая змея. — Всё кончилось, — и голос его дрогнул. — Так не бывает, — глухо ответил Миша, прильнув еще теснее. Парфорс служил для него и отравой, и лекарством. Ножом и доспехами. Ранил, но и оберегал. Лишившись его, пусть и добровольно, он оказался совершенно безоружным, потерянным, беспомощным. Он обнимал Дженса, ища у него поддержки. И получал, конечно. — Всегда будет нечто, способное отнять то немногое, что у нас осталось. — Поверь, единственное, что мне действительно дорого – уже мое, — улыбнулся парень и прижался лбом к его лбу. — Никому не удастся отнять, — подмигнул он. — Ты… — мужчина вдруг запнулся, зажмурился. Распахнул веки, а Дженсу показалось, он вновь тонет в той манящей бездне, что шокировала и покорила его на благотворительном балу в Нью-Йорке. — Я… — осечка, пауза, выдох. Миша криво ухмыльнулся, рассудив, что абсолютно безнадежен, раз неспособен элементарно переложить стук своего сердца на внятные термины. — Дженс… — широкие вразлет брови мальчишеским домиком, в морской синеве – капризность. Дженсен созерцал его мудрым, преисполненным светлой грусти, пронизывающим насквозь взглядом, читающим потаенную вязь на костях возлюбленного, но не намеревался облегчать ему задачу. Миша, по принятой от партнера привычке беспокойно впил кромку зубов в и без того обкусанную слизистую. — Джей… — требовательно, с оттенком обиды протянул Коллинз, как ребенок, у которого впервые что-то не получается. Он, отринув пережитые кошмары и некую долю трусости, сосредоточился на внутреннем эхе, разносящем по черепной коробке вопль истины, настраивал себя, как инструмент перед сольным выступлением в составе Дрезденского оркестра. Он поддавался, наконец, не отрицал, не отказывался, захлебывался внесенным в него, вложенным, взращенным светом, зародившимся из свежего теплого дыхания Дженса, его бережных рук, магического голоса и из его грандиозной души. — Я люблю тебя, — отчетливо и громко произнес он и почувствовал, как Дженсен выдохнул вместе с ним. — Знаю, — прошептал Дженс, целуя его в висок. Передать полноту спектра эмоций, им испытанных со словами Коллинза, невозможно. Он словно бился в ментальном оргазме, нахлынувшем после бесконечных лет сурового целибата. Эклз не изумлен тем, что в Мише поселилась любовь. Он видел, инстинктивно угадывал и логически просчитывал, предвкушал. Дождался момента, когда и Миша не просто согласится, не банально поймет, не прагматично использует, а искренне признается, без шанса на попятную или побег, без вариантов на перемены, озвучит свою привязанность Дженсену, тем поставив на себя гребаную печать – «я смирился». Теперь, когда Джей знает наверняка, получив подтверждение с уст в уши, он никогда не отстанет от Миши, и Миша взял ответственность за его эмоции на себя, вместе с тем скинув часть груза на Джея. Он до сих пор не желал платить по счетам. Не умел и доверялся избраннику. — Давай обработаем твои травмы, — предложил парень спустя тысячелетия покоя. В кухне на верхней полке навесных шкафчиков миссис Лавштайн хранила аптечку на экстренный случай, и Дженс подозревал, что надоумил её Энтони, неоднократно бывший свидетелем того, как один из пациентов впадает в ярость и крошит себе кисти о ближайшую твердую поверхность. Ничего опасного в ней, естественно, не имелось, исключительно безобидные средства вроде бинтов или пантенола. Дженс, вытащив пластиковый контейнер с красным крестом на крышке, вымыл, как хирург перед операцией, руки, то и дело бросая взгляд на Коллинза, пристроившегося на стул у стенки и выглядящего измотанным, очень уставшим, что и неудивительно. Пережить столь энергичный всплеск, притом, что обычно эмоциональный фон у него не активнее, чем у сгоревшей спички, весьма утомительно. Кожа, месяцами скрытая под толстым слоем пусть и натурального материала, потрескалась, покрылась волдырями, не говоря уже о натертостях. Кое-где: сбоку у ключицы, и сзади над позвонками, каллюсы так обширны, что Дженс искренне тревожился по поводу того, не останутся ли шрамы. Наспех обтерев влажные кисти стерильным марлевым тампоном, он повернулся и увидел, как Миша, медленно бредет в просторную гостиную. Учитывая последние события, отпускать любовника хоть на шаг парень не хотел, мало ли что. Эклз не заметил его состояния до попытки спрыгнуть с балкона, кто гарантирует, что шоу «скоростной экспресс до бетонной площадки» не повторится в новой постановке с другими декорациями? Однако Коллинз спокойно прошел в спальню, стянул пуловер и швырнул его в кресло. Джей усмехнулся – привычку Миши разбрасывать одежду получится искоренить, наверное, лишь вместе с самим Мишей. Тем временем тот повел плечами, запрокинул голову, покрутил ею, с удовольствием разминая шею. Немудрено. Он несколько месяцев был лишен столь простого движения. — Миш, — окликнул парень, сочтя, что вуайеризм – отчасти нездоровое занятие. — Ты лечь хочешь? Подожди немного, повязку наложим. — Нет, — Коллинз встал вполоборота. — Я в душ собрался. — Не уверен, что душ – хорошая идея, — возразил Джей. — Вода попадет на открытые ссадины, может развиться заражение. — Ты так… — он осекся, как осекался множество раз ранее. — Не тревожься. Раньше я принимал ванну прямо в ошейнике, но пока всё в порядке. Я ненадолго. — Хорошо, — согласился Эклз. — Только не три травмы. Пока Миша плескался, Дженс сварил кофе. Третий час ночи, звонить Баренну смысла нет, стоит пожалеть немолодого доктора. В конце концов, завтра выходной, на площадку ехать не нужно, значит, будет возможность присутствовать на сеансе. Заодно и выяснить, чего же такого собирался рассказать врач перед тем, как Джей свалил из кафе. Сейчас, остывая от эмоций, актер едва вникал в суть случившегося. Как получилось, что он ощутил непреодолимую потребность немедленно мчаться к Мише, что за, право, потусторонние силы подтолкнули его к правильным действиям? С ответами у Дженсена напряженка, да и с желанием задавать вопросы тоже, если по совести. Миша жив. Дженс жив. Пресловутый ошейник, притча во языцех, снят и валяется на подоконнике у выхода на достопамятный балкон. Странно, Джей должен бы спалить треклятую проклепанную сталью полоску, ненавидеть её за постоянный дискомфорт и покрытые алой крапью воротники рубашек – как своих, так и Мишиных, но ненависти нет, как нет ни грана негатива. Никому неизвестно, как сложилась бы их дальнейшая судьба без этого кожаного отрезка. А может, он просто устал и бредит… Дверь в ванную хлопнула, в арочном проеме показался Коллинз. С темных взъерошенных волос на торс частой дробью сыпались капли воды, полотенце, по традиции, обмотано вокруг бёдер – мужчина по-прежнему пренебрегал халатом. В раннюю их эпоху, до Дэннил, до предательства и измены, когда между ними не стояло ничего, кроме их членов, он выходил из душа полностью обнаженным и процесс сушки предсказуемо перемещался на широкую кровать. Ныне, восхищаясь избранником, благоухающим спасительным «Armani», Дженсен в мгновение ока вспомнил, как же чертовски давно каст SPN собирался на конференцию в Сан-Франциско. — Джей? — недоуменно протянул Миша. — Ты как-то побледнел. — Нет, я в порядке, — блондин натужно сглотнул, пропихивая изголодавшийся стон обратно в легкие. Отвел затуманившийся естественной химией взор и внутренне обматерил себя самыми отборными матами, какие только знал – взрослый человек, а флегматичности как у озабоченного павиана. — Идем, там освещение лучше. — Ты, кажется, кофе варил, — полюбопытствовал тот, повел носом, улавливая терпко-бодрящий аромат и… улыбнулся. Дженсен, любуясь его улыбкой, ощущал, как в организме надрывно резонируют кости. У Миши очень богатая мимика, он, не произнеся ни звука, способен передать почти полный спектр эмоций. Но улыбка его исключительно для узкого круга избранных – редка и скупа, а вследствие истлевшего лета фактически уникальна. Он перестал улыбаться еще с весны, единственное, что «украшало» его полные губы в течение последних семи месяцев – хищный или агонизирующий оскал. В мае не стало и этого. Баренн объяснял Дженсу, что у Миши тяжелая форма ангедонии, вид психосоматического расстройства, при котором теряется способность испытывать позитивные эмоции. Рассудок отдаёт себе отчет в том, что шутки смешны, закат фееричен, а секс упоителен, но ничего не чувствует. И вот, спустя катастрофы и катаклизмы, Миша улыбается. По-настоящему, искренне, от сердца. — Да, — кивнул актер и, отвернувшись, зажмурился, сделал несколько глубоких вдохов. — Я бы предложил, но Тони строго запретил тебе кофеин. — Что такое? — насторожился Коллинз. — И не лги, что… — Ничего плохого, — поспешил убедить Джей. — Просто… глупо, знаю, — лепетал он, вспарывая кромкой белоснежных зубов тонкую слизистую до бордовых клякс. — Я, проклятье, уже и забыл, как ты улыбаешься, а теперь… — Прости меня. Два слова. Миша шел к ним, переступая через потоки боли, как по минному полю. Хреново «forgive me». Точка. Он не вкладывал проникновенных интонаций, не подбирал кинесику, игнорировал выражение лица. Он просил неподдельно, как никогда и ничего ни у кого не просил. Он вымаливал бы, будь у него шанс, но Дженсену больно, когда он упивается рефлексией. Всё верно, маленький, тебя не должно было волновать, что я сломлен. Но ты поступил по-своему, опять, как сотни раз до и как еще тысячи раз после. В данный момент Коллинз жаждал прощения не за жестокость, холодность или бездушие. Он жаждал прощения за то, что перенёс Джей, наблюдая за тем, как он планомерно сходит с ума. За то, что не был рядом, расплываясь в черных миражах и убийственных химерах. — Я не держал зла, — выдохнул Дженс. Коллинз смело шагнул навстречу. Обнял. Эклз немедленно обвил его руками до хруста в ребрах, ткнулся носом в чуть влажные, с запахом шампуня волосы, щедро втягивал ноздрями аромат парфюма. Никто не засекал, сколько они стояли, цепляясь друг за друга – Миша осязал, как затекают кисти, но и не шевельнулся, расточительно одаривая Джея так безжалостно отнятым теплом. Пусть Джей сам, когда насытится, отстранится. Джей отстраняться ожидаемо не желал, он бы врос в Мишу, встрочился в него, слился воедино навечно, чтобы никто больше, никогда… Странно. Они в центре просторной гостиной двухкомнатной квартиры в многоэтажке поселка Дип Коув – лишь двое, пара, каких миллионы. А казалось, что системы планет и галактические спирали сворачиваются вокруг них, по ритму их общего в унисон пульса. Они. Заурядные и симультанно уникальные: едва ли выбравшийся из испуганной инфантильности сильный мужчина, обнимающий своего возлюбленного, никогда не стремившегося быть сильным, но ставшего таковым под гнетом обстоятельств. Дженсен так его и не отпустил. Настоявшись до устали, он приобнял Мишу за талию и повел к удобному стулу на кухне, тщательно смаргивая со слипшихся трогательными стрелочками ресниц соль. Мало её – слезинка или, может быть, две. Или больше – кто посмеет упрекнуть его, кто рискнет раскрыть рот и посмеяться над его мокрыми, «как у девчонки», глазами? Он, чёрт побери, заслужил своё грёбаное право плакать. — Иди, ложись, — посоветовал актер, закончив перевязку. Широко зевнул, скидывая принадлежности на место, убрал аптечку на верхний ящик навесного шкафчика. — Я в душ и тоже приду. Ты же не… — Нет, — перебил Коллинз. — Обещаю. Вода мерно шумела о дно кабины, соскабливая с конечностей стотонное утомление. Убаюкивала озверевший от каскада потрясений разум. Дженсен стоял бы под теплыми струями до утра, но тяжелые веки элементарно слипались и, оставаясь тут дольше, чем осилит, он рисковал банально срубиться прямо под распылителем. Выпав из-за раздвижных створок, он наспех обсушил голову, смахнул капли с торса и ног, обмотал, как и часом назад Миша, полотенце вокруг бёдер. Выйдя из ванной, понял, что из всех комнат свет остался лишь в холле, тусклое, едва выхватывающее пятачок два на два бра. Парень аккуратно подкрался к двери спальни и застыл, лихорадочно соображая, как будет искать в шкафу пижаму, да еще и натягивать её в кромешной темноте. Раньше, в силу известных причин, они спали только обнаженными. Ныне в силу не менее известных причин, они оба спят в одежде – снижать выработку тестостерона он, естественно, не научился, а потому даже длительный тактильный контакт становился грандиозной проблемой. Порой вынужденное длительное воздержание приводило к тому, что он просыпался по утрам и, оттянув резинку на поясе штанов, рассматривал там внушительное влажное пятно, словно он четырнадцатилетний пацан. Секс стремительно превращался в потребность, он замечал, как порой бесится, созерцая соблазнительных красоток на студии, или натыкаясь на какой-нибудь телевизионный канал с порно. Мастурбировал, конечно, но руки непростительно мало для того, чтобы сбросить накопившееся напряжение – так и до мозолей недалеко. Жесткий ортопедический матрас чуть качнуло. Он улегся, с наслаждением вытянув гудящие ноги. Закинул сцепленные в замок кисти под затылок, попытался расслабиться. Рядом мерно дышал Миша, впервые за последние несколько недель устроившись рядом с Дженсом. Парень смежил веки, намереваясь отключиться, но кровать внезапно едва уловимо скрипнула пружинами, и к левому боку прильнул Коллинз, устроив голову у него на плече. Дженс немедленно обнял его, и немедленно пожалел о своих стойких рефлексах. Расположился он весьма некомфортно. Плюсом к неудобству стало планомерно нарастающее в скорости и громкости биение между третьим и пятым ребром. Эклз мысленно взвыл и привычно впил кромку зубов в тонкую, израненную слизистую – внушал себе, что потерпит, пока Коллинз уснет крепче, осторожно переместит его на соседнюю половину постели и сам займет более уютную позу. Тщетно. Близость Миши всегда играла с Дженсеном злые шутки: разогнавшийся у солнечного сплетения мотор выплясывал под сто пятьдесят ударов в минуту, голова чуть кружилась, в висках долбил пульс. Нормально отдохнул… Миша вопреки ожиданиям не спал. Он слушал, как под ухом гремит рваный ритм, осязал, как пылает кожа. Эхом разносящийся по молекулам Джея рокот знаком Коллинзу своим исступлённым безумием, пробуждающим в нем некое слегка лукавое довольство. Наконец, вволю насчитавшись, Миша высунул кончик языка и, едва задевая, лизнул трепещущую кожу над взбесившимся сердцем. Джей, дуэтом к вспыхнувшей на эпидермисе влажной дорожке, вздрогнул. Чуть не застонал в голос – его простегнуло жгучим импульсом страсти, словно он никогда ничего подобного не испытывал. Замер, а в сознании металось суматошное «случайность или нет?!». Он хотел секса. Боже, он бы пять лет жизни отдал за пару часов близости с любимым человеком, но не смел рисковать его здоровьем. Психиатр предупреждал, что любое эмоциональное или физическое потрясение способны скинуть Мишу обратно в пропасть апатии. Какой-нибудь ментальный блок, активирующийся случайно и неизвестно на что реагирующий, связанный, в силу определенных обстоятельств, именно с интимной сферой. Забавляться с психическим состоянием Коллинза лишь потому, что он съезжает с катушек с недотраха? Никогда. Джей решительно сполз ниже, перевернулся набок, отодвигаясь от якобы нечаянно приникшего любовника, и чётко вознамерился заблудиться в ночных грёзах. Мгновением спустя щёк коснулось теплое дыхание, а к уголку рта припали сочные, кораллового оттенка пухлые губы. Отвергнуть поцелуй Миши Дженсен не сумел. Это же Миша, мать его, Коллинз. Возлюбленный, вожделенный, родной до одури. И в искусстве целоваться он преуспел, как никто. «Поцелуй» для столь сладостной феерии оскорбительное преуменьшение, скорее, соитие в миниатюре, симфония чувственности, баллада о целомудренном разврате. Казалось, с мягкостью волшебной забавы впитывался в мелкие сосуды тяжелый яд, впрыскивался в артерии и растекался по мускулам от корней волос до кончиков ногтей на ступнях. По затылку нежно стукнул приход – и вот Дженсен сосредоточился на нервной системе, взвизгивающей настойчивым призывом. Отрава добралась до живота, скрутила мышцы в стальные тросы, просочилась в гениталии. Молниеносно наполнила объемные пещеристые тела кровью, налила член эрекцией. А Коллинз целовал его так непритязательно и невинно, что Джей на краткий миг усомнился, вкладывает ли он в ласку тот же подтекст, что и он. И сомнения развеялись, когда мужчина навис над ним, и болезненно, так, как надо, как должно быть, прихватил зубами верхнюю губу и зализал укус, посасывая её, углубился кончиком языка к деснам, мягко массируя уздечку, словно… Тут Дженс не справился и громко застонал, вытянулся струной. Шумный выдох, выпитый Мишей. И актер, стремительно капитулируя, обнял его, льнул к нему, извиваясь и жаждая полного слияния с ним, как никогда. Визжали тормоза, стирая колодки. Ладони спускались по сильным лопаткам к пояснице, алчно лапали упругую подтянутую задницу – Миша на удивление не потерял формы и начал со скуки заниматься после переезда в Дип Коув. Подушечки пальцев считывали бархатистую гладкость и тепло. Дженсен млел от робких, несмелых касаний, закрыв глаза, упивался обонянием и тактильным гимном исступления. Запах Миши. Его руки. Тяжесть бедра на голени, так мало, так хотелось еще, до слез, до умоляющего поскуливания. Джея размазало по жесткому матрацу, по простыням искрили всполохи статики, и слепло зрение, когда он представлял, что вот-вот Миша будет втрахивать его в их наконец общую постель! Стиснет его властными руками, усыплет шею укусами-засосами, темными метками собственника, доказывающими всем, что Дженс принадлежит… И Дженс осекся, будто влепившись на разогнанном болиде в бетонную опору. Нашел в себе ресурсы упереться, отталкивая, Коллинзу в грудь локтями. — Боже, Миша… — выпихнул он из горла. Коллинз посмотрел на него томно, с некой снисходительностью. — Миш, нам лучше остановиться, — неопределенно выдал он, судорожно подыскивая слова. Не понимал еще, как правильно, не уязвляя достоинства, объяснить ему причину отказа. — Я сделал что-то не так? — насторожился Миша. — Похоже, что мне плохо? — парировал Джей и чуть не зарычал: по раскаленному и распираемому вожделением паху проехалась коленка, когда Коллинз приподнялся на локоть. — Не знаю, — растерянно шепнул тот. В шелестящем теноре отчетливо звенел такой неподдельный, пронизывающий испуг, что Эклз пожалел о том, что остановил его. Парень подполз чуть ближе и, устроившись так, чтобы смотреть на Мишу снизу вверх, улыбнулся. — Послушай, ничего страшного не произошло, — вскинул он бровь. — Ты не сделал ничего, что мне бы не понравилось, просто… Возможно, нам стоит немного подождать. — Не хочешь? — без тени упрека, но с хинным привкусом огорчения спросил Коллинз и, пока Дженсен в обескураженно оторопи выискивал нейтральный между «хочу, и немедленно» и «да, нам нельзя» ответ, додумал сам: — Или не со мной? Дженсен, услышав столь дичайшее предположение, воистину взбесился. На скулах вздулись агрессивные желваки, к щекам прилила кровь, зрение туманило пурпурным маревом. Он гневался, не олицетворяя ни личности, ни обстоятельства, не нуждаясь в возмездии или виноватых. Хотелось орать, крушить любой, самый крошечный предмет, что попадет под взгляд. В сознании колокольным гулом, дьявольским реверсом повторялись наставления Баренна. Необдуманно оброненное во время постельных развлечений слово, случайный жест, выбор позиции способны спровоцировать у Миши регрессию. Негативные впечатления – разочарование, неуверенность, страх – во время постельных развлечений способны спровоцировать у Миши регрессию. Неуместные и оттого пагубные воспоминания в процессе постельных развлечений однозначно взболтают мозги бойфренда Дженсена Эклза, потому что именно у бойфренда Дженсена Эклза поехала крыша из-за насилия в отношении преданного до костей партнера. Fuck! К хренам. Задолбало бояться. Задолбал док. Задолбало одиночество! Они чуть не сдохли вчера оба и никакой предсказатель им не пообещает еще сутки. К хренам дерьмо про жизнь завтра, потому что у них нет, нахер, никакого завтра. — Миш… — нарочито призывно взмахнул ресницами Дженсен, и подкинул бедра вверх, упираясь налитым органом в его живот. — Видишь, — потерся он о Мишину талию. — Я очень тебя хочу, как всегда хотел и буду хотеть. И если ты еще не остыл, — прищурился он, — вперед. Давай, ковбой, оседлай меня, — рассмеялся он. Мужчина в смущении улыбнулся, склонился к дурачащемуся, как мальчишка, Джею и легко чмокнул его в нос. — Я польщен, — застенчиво произнёс он. — Но предпочёл бы, чтобы сегодня седлал ты. — О… — чуть растерялся Дженсен. Он отвел взгляд, покраснел. Немного помолчал, переваривая услышанное. Не то, чтобы он никогда не задумывался над рокировкой, но и до конкретики не доходило. Миша не спрашивал, Джей не заморачивался. Попроси он, Миша, наверное, мог бы согласиться на смену ролей. Согласиться, не предложить. С другой стороны, Джей не стал бы поднимать этот вопрос. Он не выводил сексуальные позиции в ранг проблем, над которыми стоит думать, считая подобное признаком, как минимум, недалекости и узости мышления. Абсурдно предполагать, что, как говорил Миша, кто кого имеет – основополагающий принцип в отношениях. Его все устраивало таким, каким было. — Уверен? — актер положил ладонь на кисть Миши и чуть сжал – ободряя или ободряясь. — Я не отказываюсь, — он нервно хмыкнул. — Матерь Божья, словами не передать, насколько твоё предложение заманчиво… Но я должен знать: ты действительно мне настолько доверяешь? Миш, мне не нужны ни жертвы, ни возмездие. — Да, доверяю, — умиротворенно произнес Коллинз. — Я люблю тебя. Ничто другое так не убедило бы Эклза, как короткое, в три сакральных слова признание. Он окончательно разомлел, отпустил себя в фантастическое парение, окунулся во фривольное предвкушение. Его избранник в его до тесноты крепких объятиях, отвечает на его пылкий, алчный поцелуй. Захватывало дух: он впервые будет обладать Мишей, в унисон вести их звучный дуэт к грандиозной кульминации. Удивительно ли, что Дженс слегка нервничал, но на периферии сознания мелькала убаюкивающая мысль – Миша научил его достаточному, чтобы не облажаться. Он вкладывал в прикосновения ту нерастраченную, приумноженную за последние четыре года нежность, что раньше не находила применения ввиду тихой и явной войны или сомнений… Множество причин побуждали его скрывать копящееся тепло, теперь сокрушительными волнами исторгающееся в упоительный тактильный контакт. Этой ночью он намеревался взять у провидения реванш за всю испытанную боль. Отплатить за страдания прощением, воплощенным в наслаждение. Жить мгновением. Он нехотя отстранился и бережно уложил Мишу на спину. Прочертил, едва притрагиваясь, кончиками пальцев от шеи до паха, удовлетворенно отмечая, как живот моментально пропечатывается красивым рельефом. Лег, опираясь на локоть, легко прильнул губами к впадинке ключицы, переместился к плечу, игриво лизнул сгиб. Коллинз фыркнул и, хихикнув, чуть отпрянул, скрываясь от щекотки. Обстановка от его смеха разрядилась, перестав потрескивать искрами колкой статики. Схлынула гнетущая тишина, давившая на мозг, уступила лидерство безмятежности, позволив любовникам перевести дыхание и принять происходящее, его новизну и смелость. Дженс с шальной улыбкой на устах посмотрел Мише в глаза, убеждаясь, что глубокая синева по-прежнему излучает уверенность. На лопатки ему легли горячие кисти, скользнули вниз, к пояснице, огладили ягодицы, перебрались на ребра. Миша умело подстегивал его, подгонял, провоцировал. Подбадривал, подбрасывая поленья в и без того буйное пламя. И Дженсен окончательно сдался – страсть прокатилась по его организму мощной сейшей, сметая опасения, рефлексию и страхи к чертям собачьим. Не осталось ничего, кроме концентрированного вожделения и неги. Отрывистый ликующий рык. Дженс откинул со лба бойфренда черные прядки челки и, выписывая от виска влажную тропинку к уху, вжался в Мишу всем телом. Сполз по матрацу, выцеловывая рисунки на груди, сосредоточился на сосках. Обвел правый по тёмно-коричневой ареоле и чуть прикусил, перекатывая левый подушечками указательного и большого пальцев. Миша отвечал короткими полувсхлипами, поощрял его, извиваясь по кровати. Требовал продолжения – мелодичный тенор сел и мягко вибрировал, услаждая слух Дженса симфонией возбуждения. Он знал каждый обертон, каждый перелив сильного голоса любимого человека, лишь по звучанию угадывал настроение обладателя, и сейчас слышал, как неистово Миша жаждет его ласк. И не отказывал: не растягивая сладкую казнь, низошёл к лобку. Не касаясь гениталий руками, втянул в легкие терпковатый аромат проступившей из крошечного отверстия смазки. Вдавил кончик языка в уретру, мягко обнимая пульсирующую плоть губами. Замер, упиваясь капризным, умоляющим, требующим большего шепотом, от которого по нейронам растекалась гордость. Когда он соизволил продолжить и двинул голову вниз, к корню, принимая закаменевший ствол до глотки, гордость перековалась в откровенное самодовольство, ибо Миша сорвался на громкий, искушающий стон, почти крик. Да, мать вашу. Неопытность и неловкость в оральных утехах у Дженса отнял именно Коллинз и вкушал плоды своих трудов по праву. Джей творил чудеса – лишая Мишу шанса рулить процессом, пришпилил его к матрацу предплечьем, с четко дозированным усилием всасывал болезненно эрегированный орган, чтобы спустя миг расслабить щеки, позволив естественной циркуляции крови добивать нервную систему партнера вспышками гедонического томления. Он вбирал член до основания, насаживаясь на него лишенным рефлекса горлом, сглатывая, стискивал упругую шелковистую головку тугим обхватом мышц. Массировал подобравшуюся мошонку правой ладонью, левой дразня внутреннюю сторону бедер. Он брал в рот талантливо, мастерски, с полной самоотдачей, памятуя о том, как Мише нравится минет в его исполнении. Он использовал бесстыдные навыки, вбитые в него жестокими забавами, чтобы ввергать в пропасть чувственного безумия любимого до одержимости мужчину. Использовал гривуазные знания, полученные бесконечно завышенной ценой, но сегодня он использовал их во благо и лучисто торжествовал, созерцая Мишу, распластанного, покорного и содрогающегося в восторженном упоении от его стараний. Предыдущий сексуальный опыт – от момента потери девственности до неистово-убийственного совокупления перед конференцией в Сан-Франциско – стремительно мерк в сравнении с тем, что они совершали ныне. Истинные они: очистившиеся ото лжи и недомолвок, обожженные инфернальным ураганом преступного взаимонасилия, независимые от условностей и стереотипов. Вольные, светлые, одухотворенные. Свободные. Ощутив, что мраморно-белая кожа Миши мелко подрагивает в преддверии оргазма, Эклз остановился и деликатно, без настойчивости, перевернул его на живот. Взгляд глиссировал по расправленным плечам и неожиданно-трогательным лопаткам к талии, описывал плавные линии. Зацепился за тонкие, едва заметные в серебристом лунном свете полукруглые лунки на копчике и узнал в них следы, оставленные им в секунду умопомрачительного удовольствия. Порой Миша так усердствовал, что наутро вставал с постели, от затылка до коленей усеянный подобными метками – даже срезая ногти под мясо, Дженсен умудрялся усеять его тело царапинами. Он не знал причин, но вид этих полустертых шрамиков вызвал в нем прилив странного умиления, смешавшегося с азартом – Эклз медленно, отчасти агрессивно приложился к ним зубами. — Джей… — томно, пьяно протянул Миша и выгнулся дугой, силясь втиснуться в Дженса, окутаться им. Будто оградиться от окружающей реальности. Упоительно. Парню мнилось, что из-под позвоночника пробиваются крылья, чтобы вознести его высоко, к стратосфере, и там предательски исчезнуть, отправив его на усеянное пиками-камнями дно самого глубокого ущелья, где он разобьется на миллионы молекул и вновь восстанет из мертвых – для своего возлюбленного. Мнилось, что на краткое мгновение, на Планковскую единицу времени постиг он будущность и древность их с Мишей судеб: вечные циклы невозмутимой сансары, соединившей их от начала веков и взвинтившей в лемнискату. В каждой клеточке его, в каждом атоме, что составляли личность Дженсена Росса Эклза, поселился неизбывный покой. Сладостное смирение, преклонение, завороженность. Благодарность – к тем стихиям, что назначили их друг другу и наделили его достаточной отвагой и стойкостью добиваться желаемого. И к Мише – за то, что он есть. Такой, какой есть. Непреклонный, властный, беспощадный. Уязвимый, податливый, отзывчивый. Красивый – внешне и внутренне. Дженс коснулся губами поясницы, спустился ниже, к ложбинке меж ягодиц и, нежно раскрыв их, провел влажную жгучую дорожку к трепещущей звездочке ануса. Кончик языка, щедро смачивая плоть слюной, описывал колечко по окружности, несильно нажимая на тонкие складочки. Дженс ласкал девственно-тугой вход, шалея от собственной дерзости: никогда ранее не практиковал римминг и не представлял, как Миша отреагирует, но тот молчал. Не протестовал, не пытался отодвинуться, дышал через раз, в свою очередь не столько поддаваясь несомненно восхитительным ощущениям, сколько ликуя и радуясь проявляемой Дженсеном раскрепощённости, детонирующей в венах взрывом похоти. Лишь осмысление происходящего, в своем роде эксперимента, затеянного не с подачи Коллинза, доводило его до помешательства. Дженс же о подобном не задумывался. Он делал то, что хотел. То, что, по его мнению, доставит удовольствие Мише – в конце концов, это гомосексуальный дебют Дженса в качестве ведущего, а общепринятой инструкции по применению на такие случаи не изобретено. Джей тщательно вылизывал мелко сокращающийся вход, параллельно чутко массируя промежность и мошонку. Сминал ягодицу ладонью, поглаживал бедро. Его выдохи холодили влажный эпидермис, купажируя в головокружительный микс несмешиваемые компоненты, доводящие ошеломленного, растерянного, потрясенного Мишу до навязчивой идеи. Он желал, чтобы Дженсен никогда не останавливался. Брал его тело, обладал им, упивался. Дарил ему фанатичное вдохновение и получал сторицей – как сейчас, когда по сосудам растекается приторная патока, от которой зрение туманит, а внутренности скатывает в комочек. Он шептал, лепетал. Кричал. Вился по простыням, требуя большего. Дженс тормозил его утешающими уговорами, какими-то несуразными предостережениями. И не прекращал его ублажать: дразнить потемневшее от притока крови отверстие языком, аккуратно надавливая на него кончиками пальцев. Коллинз готов упрашивать, лишь бы он уже перешел к более решительным действиям… но Джея упрашивать не нужно. Он, убедившись, что гладкие мускулы достаточно скользкие – презервативов и любриканта в их квартире не имелось за предполагаемой бесполезностью – медленно ввел в анус указательный и, найдя упругий бугорок простаты, начал ритмично его стимулировать. Он вел себя так, словно для него не в новинку трахать мужчин – ради Миши, хотя в действительности у него едва ли не поджилки тряслись. Перестал дергаться он, лишь увидев и услышав отклик Коллинза. Тот, зажмурившись, ронял с уст обжигающе-пошлые стоны и подавался навстречу рукам Джея, недвусмысленно подтверждая – да, ему очень нравится. Теперь он отлично понимал Мишу. В его воспаленном гормонами сознании всплывали обрывки прошлого: Миша растягивал его и огрызался в ответ на мольбы поторопиться. И вот – он растягивает Мишу, пытается свести риск травм к минимуму, но партнер невольно мешает ему, распаляет, вынуждает терять совесть и наплевать на здравый смысл. Эклз, разводя пальцы ножницами, предвкушал, как в невыносимо горячую задницу свихнувшегося от возбуждения любовника воткнется его изнывающий член, как тугие стенки плотно обхватят его от кончика до основания и как возвратно-поступательные движения, научно именуемые долбанными фрикциями, доведут его до долбанного оргазма! Чёрт побери, он просто не готов бороться с подобным искушением… Говорят, даренное не передаривают. Нельзя спорить, конечно – в любой другой ситуации. Сейчас Дженсен щедро отдавал Мише то, что неоднократно испытывал в его руках, самых противоречивых руках во вселенной; руках, способных причинять смертоносный экстаз и тешить блаженной энтропией, способных держать и отталкивать, убить и воскресить. Дженсен триумфировал, ритуально омывая измученную душу возлюбленного в физической и ментальной сингулярности. Омывался ею сам, выстаивая вокруг них, кирпичик за кирпичиком, надежную стену, что убережет их от испытаний. Дженс рассыпался осколками сути, распадался элементарными частицами, раскалывался на нейтрино двойственностью сотворяемой мистерии – он преклонялся перед Мишей, как перед святыней; он грязно вожделел его. Совмещал несовместимое. Вкладывал в грудь Миши своё огромное сердце – с достоинствами и пороками. Принимал его, преломляя с ним его хлеб, испеченный из цинизма и доброты, ярости и сострадания, безразличия и эмпатии. Он, как и прежде, учился у него. Учился быть собой и, дьявольщина, не испытывать чувства вины. — Знаешь… — прошептал он Мише на ухо, нависая над ним на локтях. — Я – твой. — Я знаю, — улыбнулся пересохшими от избытка эмоций губами Коллинз. — Знаю. Возможно, эта незыблемая фраза, прокрученная Дженсом мысленно и произнесенная вслух на разные лады сотни раз, стала своеобразным идентификатором. После нее сознание, наконец, заткнулось. Остались лишь инстинкты. Джей достал с края кровати плоскую подушку и подсунул под живот Мише, смочил ладонь импровизированной смазкой и растер её по колом торчащему стволу. Осторожно уперся головкой во вход и, с трудом сдерживаясь от поспешности, двинулся вперед, проникая наполовину. И замер, пытаясь справиться с перемалывающим его в мелкую пыль чувственным пароксизмом. По свитым в жгуты мускулам от паха к груди поднялся до макушки и поглотил порабощенный организм прилив звенящего блаженства. Джей оглох, ослеп и онемел на минуту, пока воздух, раскалившийся в легких, не исторгнулся из легких низким рыком. — Тебе не больно? — сдавленно спросил он, заставляя себя держаться за жалкие ошметки флегматичности. — Я остановлюсь, если скажешь. — Немного, — признался Миша и добавил: — Но останавливаться не смей. Дженсен повиновался, тем паче, что желания его волшебным образом переплетались с желаниями Миши. Его отказа Дженс, без преувеличения, не пережил бы. Отказаться от секса после нескольких месяцев мастурбации, от секса с единственным партнером, с которым в принципе жаждешь секса, да еще и теперь, когда он почти во невменяемом состоянии… Фантастикой отдает, не находите? Джей надеялся, что его мастерства достаточно, чтобы Миша не пожалел о проявленном доверии, что доведет его до тех высот, неоднократно виденных им самим. Он прогнулся в пояснице, отводя бедра назад, и повторил проникновение. Дрожали сильные, натренированные упражнениями руки. Разум истерично бился в черепной коробке, грыз виски ультиматумом. Эклз чувствовал себя наркоманом, в чью вену уже воткнут шприц с до визга необходимым раствором, а поршень заезжает непростительно медленно, отшвыривая момент нирваны на неопределенный временной промежуток. А Миша повторял его имя, так, как умеет исключительно он. В разных октавах, с разной протяженностью, грохотал катящимися с вершины гор камнями и мурлыкал избалованным котенком. Терпение Дженсена лопнуло в тот миг, когда Коллинз, игнорируя его очевидно излишнюю деликатность, подался ему навстречу, насаживаясь на всю длину, и напряг мускулы. — О, будь я проклят… — выдал Джей и потерял контроль. Он вцепился в бедро Миши, крепко стиснув пальцы, впиваясь ими в белую кожу, и вбивался в него, роняя низкие хищные вскрики. Так давно… так, блядь, невыносимо долго он мечтал о банальном совокуплении, что ныне, получая нечто несоизмеримо большее взамен, стремился насытиться, заполнить изголодавшиеся по теплу и близости кластеры рассудка. Он смачно целовал – от плеч до скул, глотал выдохи, вкушал сладости коралловых, вечно обветренных губ. Он обнимал – подминал под себя стройный стан, лапал всё, что мог облапать, поглаживал, лелеял. Он соединялся с тем, кого любил. Ускоряя темп, выхватывал из потока экспрессивной экзальтации прежние, изученные и родные эмоции: смятение, восторг, пылкость. Убеждался, что ничего не меняется, кроме декораций, а он и Миша – вечные константы в водовороте жизненной суматохи. Джей, осязая скорую разрядку, перекатился набок, перекатив и партнера. Ладонь скользнула в пах и обхватила член Миши в кулак. Он синхронно вдалбливался в узкую тесноту и двигал рукой, от чего Коллинз, буквально минутой спустя, изрезав ему плечо и ягодицу ногтями до алого бисера, бурно кончил, содрогаясь от яркости пережитого удовольствия. Осознание оргазма возлюбленного, как подтверждение талантов и опровержение страхов Джея, стегнуло его, словно безжалостным хлыстом, от коленей до загривка. Ощущения из пронзительно-острых превратились в болезненно-муторные, тяжелые, токсичные. Внезапная парализующая слабость. Конвульсивная дрожь. С капризным хныканьем, перемежаемым животным рыком, Дженсен жадно вжался в Мишу и с гулким, усталым рокотом излился, вылетая в подпространство, вышвырнутый туда интенсивностью довольства. Мир выцвел и погас. Они, сливаясь душами, нежились в ослепляющем сиянии чистого самадхи. Они дышали друг другом, пили друг друга, были друг другом. Сплетались, наконец, так сурово разделенные. — Миш? — утомленно промычал Эклз, когда Миша отстранился, чтобы перелечь в более удобное положение. — Всё хорошо? — Да, — мужчина запечатлел на его лбу невесомый поцелуй. — Спи, ты наверняка вымотался. — Есть немного, — Дженс истомно потянулся и перекатился на спину. — Мне так тебя не хватало, — пожаловался он, сведя брови. — Удивительно, что после всего мной совершенного, ты вообще не шарахаешься от меня, — негромко произнес Коллинз и нахмурился. — У тебя уникальный дар прощать. Спасибо, Дженсен. Парень оторвал голову от подушки и перевел на возлюбленного настороженный взор. Миша ни-ког-да не называл его Дженсеном. Джей, Дженси, Дженс. Он представления не имел, что означает столь резкий переход от легкомысленной болтовни, свойственной парам после грандиозной ночи, к подобным темам – опасным и рискованным для них. — Миш… — попытался что-то ответить Дженс, но Миша перебил: — Скажи… — он прикусил нижнюю губу и отвел взгляд. — Когда я сковал тебя… — мелодичный тенор дрогнул и надломился в унисон реминисценциям – он не единожды сковывал теплые руки Джея. Миша замолчал на мгновение. — Наручники очень тесные, на запястьях остались следы потом, и… У меня, кажется, стек новый, от него у тебя на плечах шрамы, я видел сейчас. И мы тогда… — он вновь запнулся. — Я плохо помню… — Зачем ты спрашиваешь? — Я должен знать, — упрямо настаивал Коллинз. — Ты помнишь, я уверен. У нас был… секс, если это можно так назвать. А ты… — он длинно выдохнул. — Тогда ты тоже любил меня, Дженс? Ты действительно хотел меня тогда? — Миш, я ничего такого точно не помню, — беззаботно, с суицидальной легкомысленностью хмыкнул Дженсен. — Я тебя, безусловно, всегда любил и люблю. И хотел, как следствие. Но наручники? Наверное, это амнезия, — подытожил он, с деланно-озабоченным видом. — Вот засранец, — хохотнул Миша.