Синяя Борода 2.0

Её время почти истекло, а она так и не закончила рукопись, хоть и торопилась изо всех своих сил. Она слишком любила вспоминать то время, когда они были так неумело несмело влюблены и безоблачно счастливы. Вот и сейчас, замечтавшись, она беспечно растратила драгоценные мгновения на пустые грёзы о былом. Она с сожалением посмотрела на свои перепачканные фиолетовыми чернилами пальцы и недописанную рукопись, отложила перо и аккуратно устроила руки на животе. Отпавшая теперь уже необходимость в спешке привела её в какое-то умиротворённо-идиллическое состояние. Последний миг перед встречей с неизбежным она проведёт без привычной суеты. Близилась сиеста – их любимое с мужем время дня раньше. Отобедав, они уединялись в спальне, закрывали поплотнее ставни и двери и наслаждались обществом друг друга: дремали, мечтали, смеялись, читали по очереди вслух, занимались любовью. Она улыбнулась и прикрыла глаза, вновь предаваясь счастливым воспоминаниям. – Ты самый прекрасный мужчина из всех, кого я когда-либо видела, – говорила она ему тогда, и он глухо рычал, зарываясь лицом в её волосы. Она хохотала над его неожиданной скромностью, но он никогда не оставался в долгу и нашёптывал ей в ответ такие бесстыдные вещи, от которых она сама моментально заливалась краской смущения. Куда теперь исчезли те их мирные, беззаботные и счастливые дни? Что с ними стало? Что стало с ней самой, и когда она успела превратиться в это нервное, ревнивое, подозрительное чудовище? В последнее время она постоянно куда-то неслась сломя голову. Суетилась, кричала на прислугу, раздавала бесконечные указания... Но как бы она ни старалась, как бы ни спешила, противно зудящее чувство, что что-то важное безнадёжно ускользает от внимания, всё равно не покидало её ни на минуту. Она вдруг стала верить в приметы и гадать, словно деревенская тёмная баба, на чём ни попадя: «Если на этой лестнице чётное число ступеней, то всё непременно будет хорошо. Если сегодня на стол подадут зелёные, а не красные яблоки, то всё будет хорошо. Если сейчас, прямо сейчас пойдёт дождь, то всё обязательно будет хорошо. Если я закончу эту рукопись к обеду, то всё будет хорошо…» Она стала злой и мнительной. Изводила бесконечными придирками мейстера, доводила до слёз кухарку, закатывала скандалы мрачному мужу. Казалось бы, всё в её жизни должно было бы быть устроено, но чувство тревоги и неясного тягостного беспокойства не покидало её ни на минуту. Она стала бояться. Бояться, что муж больше не любит, а лишь терпит её из чувства долга или ещё по каким-то неясным ей причинам. Что слуги тайком насмехаются. Что та их прежняя беззаботная и счастливая жизнь навсегда канула в лету. Она боялась ещё чего-то неосознанного, но почти осязаемого. Того, что невозможно было выразить словами – лишь чувствовать кожей и мучиться от беспомощного бессилия что-либо исправить. А потом, как назло, случился этот ключ, который она зачем-то выторговала у супруга шантажом, угрозами и слезами. Дурацкое любопытство. Он не хотел ей его давать, он вложил этот ключ в её руку скрепя сердце. Она же видела и понимала это, но всё равно должна была знать, что он так усердно прячет от неё – неизвестность была невыносимой мукой. Она обещала ему не открывать этой двери, но, уже произнося свои обещания, понимала, что нарушит их при первой же возможности. Она не знала, что увидит там – место потайных любовных утех супруга, пыточную или ещё что похуже – она теперь подозревала его во всех смертных грехах сразу. Она должна была узнать, потому что незнание медленно сводило её с ума и, казалось, процесс этот остановить было уже почти невозможно. Скорее бы всё закончилось. Она погладила живот и открыла глаза – по столу и последним неровным строчкам на измятом пергаменте скакали озорные солнечные зайчики. Полдень. Время пришло. Решив не медлить больше, она подошла к двери, отворила, наконец, злополучный засов, и сидящий за дверью мужчина рухнул в комнату. Ничего нового. Дожидаясь пока его, наконец, милостиво впустят, он, видимо, привычно задремал на пороге. – Пекло! – пробормотал он, неловко поднимаясь. – Это, в конце концов, унизительно – вкатываться каждый раз бревном в покои леди-жены! – Ну так оставьте уже эту дурацкую привычку, сударь! – Легко сказать, – он зевнул и нахмурился. Складка, залёгшая между насупленных бровей, не предвещала ничего хорошего. – Девочка, я знаю, что ты сделала, и я огорчен. – Прости-прости-прости, милый, – она потянулась за поцелуем. – Не смогла удержаться, но я правда старалась. – Может быть, сегодня ты попробуешь, наконец, пообедать? Ты заморишь голодом и себя, и мою дочь, – он ответил на поцелуй и положил свою огромную ладонь на её заметно округлившийся живот. Кажется, гром прошёл стороной, и ей даже не понадобились слёзы в качестве неоспоримого аргумента. – Если бы только мне помогал этот дурацкий настой от тошноты. Мне кажется, наш мейстер просто шарлатан и совсем ни на что не годен. И потом, я голодна, но другим голодом. – Думаешь, нам стоит попробовать? – мужчина притянул жену к себе. – Думаю, ты не любишь меня больше, потому что я словно огромный бегемот теперь. А бегемотов никто не любит. – Глупости, ты вовсе никакой не бегемот, а очень милая бегемотица, и я люблю тебя больше прежнего, – и он снова поцеловал её, но уже так, что стало предельно ясно, что одним поцелуем им теперь никак не ограничиться. Он всё-таки сбил кожу на костяшках пальцев. Она заприметила ссадины и запёкшуюся кровь, пока он помогал ей избавиться от платья, но вскоре это уже перестало занимать её мысли, потому что нахлынувшие ощущения сделали её голову приятно пустой. А потом, насытившись, они лежали рядом, и она, растроганная до глубины души, сказала, как сильно его любит. – Кто бы мог подумать, что ты такой сентиментальный, – она лениво потянулась в постели, не отводя глаз от его мускулистого зада – не то чтобы ей хотелось пить, но упустить возможность полюбоваться обнажённым мужем она не желала, поэтому потребовала срочно подать ей воды. – Интересно, у всех беременных так невыносимо портится характер, или это только мне повезло? – поинтересовался мужчина, наполняя винный кубок прозрачной жидкостью из кувшина. – У всех до одной, дорогой, уж поверь. Возвращайся скорее ко мне, без тебя здесь одиноко. Впрочем, можешь и задержаться. Твоя задница – великолепное зрелище, – она лениво потянулась, весело щурясь на солнце. – Так тебе понравилось? – он, наконец, повернулся к ней лицом. – Что именно? Если ты об этом, – она кивнула на смятые покрывала, – То ты как всегда великолепен, – по её хитрой улыбке было ясно, что она не намерена играть в поддавки. – Не об этом. Не заставляй меня чувствовать себя идиотом, – он подал кубок жене и присел на край софы. Она жадно отпила, вдруг действительно почувствовав жажду. – Возможно, ты мечтала о чём-то более изысканном… – Милый, нет. Это – самая замечательная детская из всех, что я видела. Прости, что не сдержала слово. – Ладно, что уж теперь. А ты видела колыбель? Это почти невыполнимая задача, когда ты воин, а не столяр. – Я не успела всё рассмотреть – боялась, ты узнаешь и станешь сердиться. – Хотел всего лишь сделать тебе сюрприз. Её переполняло счастье; ей казалось, что они были в разлуке долгие-долгие годы, но наконец встретились, чтобы больше никогда не расставаться. Она приподнялась, обхватила мужа за шею и прижалась губами к его губам. – Ты самый лучший муж и станешь самым лучшим отцом. Лимонная вода, на которой так настаивал мейстер, и которую она так упорно отвергала, похоже, сработала – тошнота ушла, уступая место забытому с некоторых пор чувству голода. – Ведь теперь всё будет хорошо, правда? Скажи ещё раз, – он с нежностью заглянул в глаза притихшей жены. Она рассмеялась и повторила опять: – Я люблю тебя, а ещё я теперь страшно хочу есть. И пока он в спешке застёгивал бесконечные пуговицы на платье супруги, опасаясь, как бы жена не передумала насчёт обеда, она молча смотрела в окно, упиваясь бесконечно синим сводом летних небес. Ни облачка не пятнало бескрайнюю голубизну небосвода. Завтра их ждёт хороший день.