***
Правда в том, Что я схожу с ума из-за того, Каким человеком я должен быть.
— Уйди, — безразлично проговаривает Ньют, слыша стук в дверь. — Ньют, пожалуйста, открой дверь, — Томас громко стучит по дереву, сжимая кулаки до побеления костяшек пальцев. — Уйди, — ровным голосом повторяет блондин. — Ньют, ты ведь знаешь, что я не уйду, — вздыхает Эдисон, прислонившись лбом к двери. — Да мне похуй, Томас, — цокая, отвечает Ньют, — Можешь хоть ночевать за дверью, — он усмехается. Но тут же жалеет о своих словах, слыша какой-то шум за дверью. В щели между дверью и полом блондин видит тень. — Ты серьёзно там уселся? Томас сидит, прижав ноги к груди, и переводит взгляд на Терезу: девушка стоит у стены, кусая ногти, и смотрит на Томаса в ответ. — Ну и что делать будем? — Ну мы же не заставим его насильно выйти оттуда, Тереза, — Эдисон разводит руками в стороны ладонями вверх. — Не знаю… ждать? Агнес громко вздыхает и сползает спиной по стене, пытаясь нащупать пачку сигарет в своём кармане. Томас задерживает взгляд на девушке: волосы растрёпаны, синяя футболка с каким-то странным принтом сползла с одного плеча. Тереза шмыгает носом и закуривает сигарету, после чего небрежно убирает прядь волос за ухо. Похоже, ей плевать, что вскоре придут санитары и сделают ей выговор за курение в коридоре, может, даже не выпустят из палаты весь следующий день, а то и неделю. И всё-таки она кажется Томасу странной: он больше не видел её в плохом состоянии с того самого момента, когда встретил здесь в первый раз, словно она каким-то волшебным образом оказалась здоровой. Тереза, кажется, в хороших отношениях здесь с каждым, по крайней мере поддерживает беседу со всеми, даже с Минхо и Галли. Как они все познакомились? Ощущение, словно знают друг друга тысячу лет. Ну конечно, Томас, ты пришёл сюда около месяца назад, а они здесь лежат больше трёх месяцев как минимум. Слишком многому удивляешься, слишком многого ждёшь. От последней мысли его передёргивает. Тереза переводит взгляд на брюнета. — Томас, всё хорошо? — Да, я просто… Всё это меня напрягает, Тереза. — Что — всё? — Да всё это, — Томас подносит руки к вискам, — С каждым разом я путаюсь всё больше, причём во всём: в новой информации, в каких-то вечных вопросах, ответы на которые, видимо, не предусмотрены. В отношениях между всеми этими людьми, в себе, своих эмоциях и чувствах, — он отчаянно вздыхает. — Знаешь, мне иногда кажется, что я чувствую слишком много. — Я знаю, Томас, знаю, — Агнес ухмыляется, устремив взгляд в пол. — Я тебя знаю с семи лет и уж точно знаю, что чувств у тебя предостаточно. Томас усмехается. — Это точно. Слушай, — он разворачивается лицом к девушке, — Может, ты знаешь, откуда врачи взяли информацию о моём синдроме? Я ничего не понимаю… То есть я нашёл документы о своём расстройстве, но сейчас этого расстройства нет, плюс на фото я будто на несколько лет младше. Странно, что они знают об этом. Или я тут и раньше лечил… — Том, — перебивает его Тереза. — Давай по порядку. О каком синдроме ты говоришь? Эдисон стискивает в руках ткань футболки и начинает напрягаться всем телом. Взгляд мгновенно тускнеет. Сейчас Томас кажется мрачнее тучи. — Эм… Я… Девушка внимательно слушает Эдисона, прожигая его взглядом, в котором сейчас надежда и уверенность в том, что он расскажет ей всё. Ведь они были лучшими друзьями с самого детства. Ничего не изменилось… Или всё? — Стокгольмский синдром, — коротко бросает Томас, сверля взглядом потолок. Тереза давится воздухом, застыв на месте. Она открывает рот от удивления, роняя сигарету на кафель; её веки начинают дрожать. — Боже, Том… Я не знала, извини. — Тереза, здесь тебе не за что извиняться, — Томас слабо улыбается, — Я знаю, что тогда сделал тебе больно. И мне очень стыдно. Прости, я не знаю, почему так с тобой поступил… Если бы я знал, то ответил бы… Я… — Томас, всё нормально, ты не виноват, как оказалось, — девушка пожимает плечами, — Твоё расстройство мне всё объяснило. Жаль, что я не знала этого раньше… — она начинает вертеть колёсико зажигалки, — Знаешь, я была так зла на тебя, ну, за то, что ты всё время уходил гулять с ним. Что ты реже стал общаться со мной, что в итоге бросил, — нажимает на кнопку, и пламя, вышедшее из зажигалки, начинает отражаться в её ярко-синих глазах, — Но теперь мне всё равно. Я так рада была снова увидеть тебя, Томас. Рада была видеть, что ты живой, что ты дышишь, — Тереза горько улыбается, — хоть и не в лучшем месте мы встретились, я рада, что встретились. — Я тоже, Тереза, я тоже, — улыбается Томас. Он действительно рад знакомству с Терезой. Она — единственная, кто не вызывает в нём странные ощущения и опасения; остальные же кажутся ему всё ещё непонятными и пугающими. Может, потому что знает её на самом деле ещё с детства. «Но ведь и Минхо ты знаешь с самого детства», — проскальзывает мысль в голове. Томас усмехается себе в ладонь. «Мозг, забудь его имя. Хотя бы раз не упоминай его имени», — командует себе Эдисон. — Вообще, я думаю, что тебя могли отправить сюда на лечение, раз у них есть твои документы трёхлетней давности, — продолжает разговор Тереза. — Иначе как ещё они могли узнать о тебе такое? Я думаю, что твоя мать не дура и понимала, что происходит. Томас хмурит брови и как-то странно смотрит на Агнес. — То есть считаешь, что я уже лежал в психушке? Причём в этой же? Тереза пожимает плечами, затягиваясь. — Может, так и есть. Просто это самое логичное объяснение тому, что случилось. — Тогда почему они не нашли мои личности раньше? Агнес подозрительно косится на Томаса. «Личности. Он сказал не «личность», а «личности», — думает девушка. — Ладно, может быть, они просто идиоты и не смогли этого выяснить, так как были заняты лечением твоего синдрома. Но знаешь, какая их главная ошибка? — Какая? — с горечью в голосе спрашивает Эдисон, хлопая глазами в ожидании ответа. — Они избавили тебя от твоей болезни, но не избавили от причины этой самой болезни. То же самое происходит и сейчас, — Агнес тушит сигарету о стену. Томас переводит взгляд на свои руки, понурив голову. — А ты права, знаешь, — брюнет усмехается, — Но я не думаю, что хочу избавляться от причины своих болезней. Тереза переводит уставший взгляд на парня, задрав голову. Внутри что-то громко разбивается на части. — Ты самоубийца, Томас. Либо мазохист, — девушка усмехается, — Лучше уж будь первым. Эдисон коротко смеётся, после чего обречённо вздыхает. — Думаю, что самоубийца не я, а моё сердце. Глаза Агнес становятся меньше; она смотрит на Томаса с огромным любопытством: — Ты… — Да. Девушка опускает взгляд, поправляя волосы. — Что-то всё оказывается дерьмовее, чем я себе представляла, — она водит пальцами по полу. — Мне кажется, что это ещё не всё дерьмо, которое на нас выльется, и о котором ты узнала, Тереза. — Хотелось бы, чтобы твои слова в итоге оказались ложью. Томас усмехается, опираясь спиной о дверь, и закрывает глаза. Тереза поднимается с пола, подходит к Томасу и садится рядом с ним. Она берёт парня за руку, и слабо сжимает холодную ладонь, опуская голову ему на плечо. Эдисон тихо вздыхает, переводя взгляд на ручку двери. А там, за дверью, лежит мёртвый ангел, пожираемый собственными эмоциями; он с силой сжимает в руках одеяло, сомкнув челюсти. Ненависть и ревность туманят голову, забираясь под одеяло, начиная душить. Он не знает, от каких слов хочется выблевать свои органы больше: от мерзкого «Я не думаю, что хочу избавляться от причины своих болезней» или от отчаянного «Думаю, что самоубийца не я, а моё сердце». Все ангелы в итоге становятся падшими.***
Галли ведёт Минхо по коридорам, буквально вцепившись тому в ладонь. Азиат не может понять, что чувствует сейчас: боль, ненависть, обиду, радость, досаду, гнев — что? — Подожди, Галли, — пытается затормозить, но Колдфилд его даже не слушает, — Я сказал стой! — кричит азиат и выдёргивает руку из мёртвой хватки блондина, — Что ты сделал и куда мы идём? — Я увёл тебя подальше от цирка, что разыгрался в столовой. Сейчас… Не знаю. А это важно? — спокойно спрашивает Галли, смотря Минхо прямо в глаза. — Если не забыл, я сказал, чтобы ты больше не подходил ко мне. Или тебе кулака в нос мало? — огрызается азиат. Блондин закатывает глаза, после чего вздыхает. — Слушай, я уже тысячу раз извинился. Что мне ещё сделать? — Спрыгни с обрыва, — усмехается Минхо и хочет уйти, но Галли хватает его за руку. Брюнет переводит взгляд на руку, затем обратно на Галли. — Отпусти. — Серьёзно хочешь, чтобы я спрыгнул? Минхо в удивлении открывает рот, хлопая ресницами. — Ты зачем вообще спрашиваешь? Совсем больной? — Ну, ты ведь сам сказал, — отвечает блондин, улыбаясь. — Я просто уточнил. — А давай. Я даже посмотрю. Галли недоверчиво смотрит на азиата, нахмурив брови. — Здесь обрывов н… — Окно тоже подойдёт. Ну чего ты боишься? Вроде умереть никогда не боялся. По ушам будто проехался автомобиль, превратив мозг в кашу. Колдфилд сжимает пальцы в кулак и переводит взгляд на окно, находящееся слева от него. — Ты об этом окне? — Именно. — Но здесь третий этаж. Я не умру. — Давай на крышу. Мне не сложно подняться. Галли бегает глазами по коридору, после чего застывает и вздыхает. — Ну раз ты так этого хочешь, то идём. Минхо усмехается и идёт в сторону лестницы, ведущей на крышу. Галли качает головой, думая о том, что он делает и зачем ему это надо. В голове снова всплывает давно брошенная фраза «Я просто так улыбками не разбрасываюсь». Минхо просто снова завёл свою шарманку тупых шуток и сейчас будет ржать над ним, согнувшись в три погибели. «Ну-ну», — думает блондин и идёт следом за Минхо.***
— Что ж, вот мы и здесь, — Минхо глазами указывает на край крыши. — А теперь прыгай, если тебе жаль. Галли усмехается и подходит к самому краю, смотря вниз. Не так уж и страшно, если подумать. То есть совсем не страшно. Порой мысли о суициде кажутся слаще конфеты и легче тонны металла. Но не сейчас, когда кто-то заставляет тебя прыгать насильно. Это кажется даже тяжёлым — распрощаться со своей жизнью не из-за кого-то, а ради кого-то. — Ладно, раз ты так хочешь, то я не против, — коротко бросает Галли и одной ногой ступает в пустоту. — Стой! — кричит азиат и хватает Галли за руку, оттаскивая назад, подальше от края. — С ума сошёл? Ну ты и псих! Блондин начинает смеяться, ложась спиной на крышу. — Я прям ждал твоей взрывной реакции. Думал, дашь мне сдохнуть. — Я не настолько болен, знаешь ли, — усмехается Минхо. Сердце колотится как бешеное. Он прожигает взглядом блондина, рассматривая его с ног до головы. «Вот он, жив и здоров, лежит и смеётся с тебя, идиот», — мелькает мысль в голове азиата. — Думаешь, я правда прыгну ради тебя? — Думаю, что сделаешь всё для меня, — азиат улыбается во все тридцать два зуба, ложась рядом с Галли. Их лица оказываются слишком близко друг к другу. Колдфилд цокает и пятернёй хватает Минхо за лицо, с силой отталкивая его от себя. Азиат громко смеётся, запрокидывая голову. Блондин усмехается, не отводя взгляда от Минхо. Он так редко слышит его смех, так редко видит его улыбку. Это не только угнетает, а втаптывает в землю с такой неимоверной силой. Хочется сделать его счастливее, чем-то развеселить, сделать его жизнь лучше. Но Галли знает, что из этого дерьма он Минхо вытащить не сможет, так как сам застрял в этом же дерьме. — Я им не верю, всем им, — проговаривает Галли, смотря в небо. Минхо медленно поворачивает голову в сторону блондина, не моргая. — Серьёзно? — Да. Я знаю тебя. И верю тебе. Не думаю, что ты можешь врать, — он улыбается, сложив пальцы пирамидкой. Азиат слабо улыбается, закрывая глаза. — Я знаю, почему мне не верят. И ненавидят. Галли вопросительно вскидывает брови, видимо, в ожидании ответа. — Иногда я делаю вещи, которые не должен делать. И всё равно делаю, потому что… Блин. Зачем я всё это делаю? — Минхо смотрит куда-то в пустоту. Блондин с усмешкой смотрит на Минхо. — Я задаюсь таким же вопросом уже несколько лет, — он переворачивается на бок. — Ты не абсолютный мудак. С ебанцой, конечно, но ничего такой. — Спасибо, — усмехается Минхо, прищуриваясь. — Обращайся, — отвечает Галли, доставая из кармана зажигалку и сигареты. Минхо вздыхает с облегчением. Сейчас мир не кажется таким ужасным, и ты не так всех ненавидишь. Сейчас не хочется спрыгнуть. Азиат задумывается о том, что сказал ему Галли. Он не считает его мудаком? Думает, что всё нормально? Бред какой-то. Галли всегда презирал Минхо, и странно слышать от того, кто всё время ненавидел, фразу «Я тебе верю». Он смотрит в небо, краем глаза замечая облако дыма справа от себя. Закрывает глаза, подложив руки под голову. Ему кажется, что он может лежать здесь вечно: с ним всё кажется не таким дерьмовым, с ним не так сильно ненавидишь себя. Он чувствует, как внутри теперь не мир, а изнанка. И сердце будто оттаивает от вечной зимы.***
Томас сидит под дверью Ньюта уже Бог знает сколько времени. Он пытался считать часы, но в итоге сбился со счёта, и как назло настенных часов в коридоре нет. Выйдет ли Ньют оттуда? Почему он не пускает его? Почему не отвечает? Безумно хочется помочь, обнять, поговорить. Томас не хотел, чтобы Ньют запирался в своей палате и не выходил оттуда. Но это уже случилось. Ньют смотрит в пустоту, редко моргая. Он не знает, сколько времени прошло с того момента, как он выгнал Томаса. Тереза, судя по молчанию Эдисона за дверью, ушла около двух часов назад. Надо же, сидят и караулят его, как коршуны своих птенцов. Такое внимание и волнение со стороны других должно быть лестным и приятным, но Ньюта это лишь раздражает и вгоняет в тоску. Неужели не понимают, что нужно оставить в покое? Неужели думают, что помогут? Ньют снова чувствует, как опускается на дно. Вот, казалось, ты выбираешься, но трос рвётся, и ты летишь обратно в бездну. Как смешно и глупо для Ньюта — зависеть от человека. Для него это кажется самой идиотской и жалкой зависимостью — человек. Уж лучше подсадить себя на героин, чем терпеть это. Может, так станет легче? Может, так станет лучше? По крайней мере наркотики не будут вечно врать, делать больно и заставлять чувствовать себя полнейшим дерьмом. Блондин усмехается и поднимается с кровати, укутавшись в одеяло. Он подходит к двери и замечает, что тень с пола исчезла. «Томас ушёл?», — думает про себя парень. Он слышит чьи-то шаги и монотонный гул по ту сторону двери; слышит разъярённый голос Томаса и удар. Глаза Уилсона распахиваются и он, сбрасывая с себя одеяло, открывает дверь своей палаты. И вздрагивает всем телом, невольно отступив назад, когда видит перед собой озлобленное лицо Минхо: его глаза мгновенно вспыхивают гневом, а губы дрожат от ярости. Блондин переводит взгляд за спину азиата и видит Томаса, который лежит на полу, схватившись за нос рукой. Он, прожигая Минхо взглядом и оттолкнув его, идёт к Томасу. Эдисон видит, как к нему подходит худая фигура в чёрной майке с длинным рукавом; как орехового цвета глаза полны усталости и волнения. Отводит взгляд в сторону и видит, как в дверях стоит мощная фигура, скрестив руки на груди, и прожигает его таким тяжёлым, наполненным ненавистью и гневом взглядом, что Томас невольно опускает взгляд, стараясь не показать паники и бушующих внутри эмоций, что с каждой минутой нарастают огромной волной. Он молится, чтобы не спалить себя своими же эмоциями, и почти сгорает, когда слышит тихое и успокаивающее: «Ты в порядке, Томми?».