Все зашло слишком далеко, чтобы ты спас меня. Как ты не понял, что я сошёл с ума? Мы можем начать с самого начала?
Такое чувство, что я действительно живу сейчас. Может быть, каждый немного изнурён. Мы можем начать с самого начала? Спустя, как оказалось, ещё месяц, Томас снова проснулся. И ему хотелось, чтобы сон, в котором он прибывал долгое время, освободил его от гнёта наручников, что висят на его запястьях прочным узлом. Но этого не произошло. Томас не почувствовал ни облегчения, ни прилива сил, когда проснулся. Лишь гадкая, испепеляющая сердце чернота. Чернота мыслей, чернота души. Она везде. Она повсюду. И как бы Томас не пытался посмотреть в другую сторону, противоположную той черноте, по итогу перед глазами всплывало всё то же чёрное пятно. Наверное, он родился в темноте. Родился, окутанный лишь чёрным цветом. Когда Эдисон открыл глаза и решил, что спал всё это время — это он понял по солнечной, почти что безоблачной погоде за окном — то увидел справа от себя размытую, будто прозрачную фигуру, что сидела справа от него, подперев голову угловатым кулаком. Ньют непонимающе перевёл взгляд со страницы увесистой книги на ёрзавшего в постели Томаса. Блондин слегка вскинул бровь, изображая не то удивление, не то недовольство. — Странно, что ты проснулся. — Странно, что ты здесь сидишь. Ньют про себя цокнул языком, закатив глаза. Нет, это точно всё ещё Майк. Томас громко откашлялся и опёрся на спинку кровати, устремив взгляд в потолок. — Я рад тебя видеть, Ньют, — Эдисон слабо улыбнулся, опустив взгляд и уставившись на свои пальцы, словно чем-то смущённый. Понадобилось несколько секунд, прежде чем Ньют понял слова, сказанные Томасом. — Том… Томас? Ты… Брюнет лишь коротко кивнул, неуклюже улыбнувшись. Тогда Ньют, отбросив книгу на край кровати, да с такой силой, что та, казалось, может пробить пол, бросился на Томаса. В тот момент брюнет чуть не задохнулся в таких крепких и горячих, но родных и по-настоящему желанных объятиях. Теперь же Томас сидит на скамейке, совершенно пустой и разбитый. Нет, он не поник из-за новости о том, что уже сегодня Минхо уезжает; он не тоскует по тому, что было между ним и Ньютом, потому что собирается вернуть всё обратно. Даже если Ньют будет противиться, даже если Ньют скажет «нет». Потому что теперь Томас будет бороться. Какими бы ни были обстоятельства, он вернёт его. Это всё кажется пустяком, по сравнению с тем, что Томас чувствует сейчас. Когда ты чувствуешь себя разорванным. Будто кто-то оторвал добрую половину твоих конечностей и органов, после чего пустил их на мясорубку. Он помнит разговор с Терезой. Помнит, как она говорила ему обо всех событиях, произошедших в течение тех двух месяцев, что он, Томас, пропустил. — Ты точно в порядке? — спросил Эдисон, заметив усталость на неприкаянном лице подруги. — Да, почему нет? — Тереза фальшиво растянула губы в улыбке, обнажив белые зубы. Томас предлагал поговорить, надеясь, что девушка хоть что-нибудь расскажет о своём нынешнем состоянии. Но Агнес стойко молчала, поджав губы и нахмурив изломленные в напряжении брови. «Ты словно расцветающий цветок посреди пустыни, отличающийся от других цветом и происхождением. Ты тот, кто смог выжить, несмотря на бушующий хаос вокруг себя. Помни об этом. Для меня ты всегда будешь тем самым ярким цветком, что даже не хочется срывать, потому что знаешь, что ему будет больно», — последние слова, сказанные Терезой; человеком, кто держал Томаса в этом мире, когда он ходил по краю пропасти, боясь сорваться и упасть. А потом она сдалась полиции, признавшись в убийстве отца. Так быстро. Так… просто. Чёрт. Томас знал, что это обременяло её. Он знал, что Тереза вскоре сломается, не сможет выдержать давления собственной чести и совести. Вот только сам не подозревал о том, что знал. Будто тайна, известная лишь тебе, но не признаваемая тобой же. Если бы он знал, что тогда видел её в последний раз… Если бы знал, что она улыбнётся ему в последний раз, перед разлукой… Томас громко бьёт растопыренной пятернёй по поверхности скамьи. Удар отдаёт тупой болью в руке, но Эдисон, не обращая на это ровно никакого внимания, вжимает лицо в колени, так решая спрятаться от мира. Он чувствует, как тоска и обида кусает за рёбра, обгладывая каждую косточку. Почему она ничего не сказала? Не хотела делать больно? Но разве ложью и несправедливой недосказанностью она не умножила боль? Разве она не сделала хуже? Определённо сделала. Тереза просто ушла из его жизни так же неожиданно, как и появилась. Не говоря ни «здравствуй», ни «прощай». Просто ступила на его территорию, притворившись незнакомцем в плаще, которому негде переждать шторм. И она отдала ему так много, бескорыстно, отважно, без намёка на сожаление. Но и забрала немало. Тереза убила в нём ту надежду, что держала его стержнем: то, что скоро всё изменится, что всё будет хорошо. Что она никогда не оставит его. И, чёрт… Мысли, будто пьяные от алкоголя, что на самом деле пьяные от тоски, и запёкшиеся, словно кровь, обжигают стенки мозга. Он не должен думать об этом. Томас не должен. Совсем не должен. Но эти мысли прорываются сквозь здравый смысл и совесть, крича, что он, Томас, прав. Тереза могла специально бросить его, точно так же, как и он поступил с ней несколько лет назад. Просто взял и ушёл. Да, Томас ушёл. Но разве это его вина? Разве он виноват в том, что, будучи мальчишкой, не смог справиться со всем этим грузом? И чужим, и своим. Клялся ли он в том, что постоянно будет принимать удары на себя, заслоняя её своим хрупким на тот момент телом? Возможно. Но, если это так, то клятва оказалась невыполнимой. И Томас облажался. Не выдержал. Угас. Сломался. Поэтому и ушёл. И тогда, несколькими ненавистными годами раннее, Томас ушёл не только от Терезы. Он отрёкся и от себя тоже. И сейчас Томас попросту не знает, куда себя деть. Он не знает, к кому можно пойти и просто опустить забитую тяжёлыми мыслями голову на колени. Просто молча пялиться в потолок, но не в компании с собой. У него никого нет. И осознание этого пачкает рубашку кровью, что хлещет из всех отверстий. Он чувствует, как боль, словно задетый нерв, быстро передвигается по венам, заставляя содрогаться всё тело. Томас ни разу не признавал этого вслух. Но, похоже, пришло время. — У меня никого нет, — проговаривает себе под нос Томас, будто хочет подтвердить свои мысли. И говорит он это без жалости и грусти, а скорее с принятием правды. Ну и что. Ну и пусть. В конце концов ты не будешь вечно держаться на плаву благодаря спасательному кругу, Томас. Нужно учиться плавать самостоятельно. А даже если удастся вернуть Ньюта… Парень прерывисто вздыхает, и внезапно тело пробивает озноб, будто кто-то выкачал всё тепло из помещения. Он чувствует, как пальцы рук леденеют, а по загривку пробегает мелкий холодок. Томас поднимает голову, устремляя взгляд в такой же холодный, как и он сам, потолок. — Я должен научиться выживать сам.***
Два часа до отъезда Минхо. Ньют сидит на нижнем этаже, бездумно смотря куда-то в стену. Нет, для него это не будет трагедией. Не теперь. Но что-то внутри протестующе кричит «лгун!», заставляя парня потрясти головой, чтобы заглушить внутренний голос. Чёрт, да серьёзно… Это ведь Минхо. Тот, кто причинил столько боли Томасу, столько издевался над ним и несколько раз доводил до самоубийства, по крайней мере их попыток. Это ведь Минхо, который… который был рядом всю его, Ньюта, жизнь. Всю жизнь они шли рука об руку, и даже когда дела складывались не наилучшим образом, они оба знали, что разберутся. Что разберутся со всем этим дерьмом. Ну, а теперь… А теперь ничего. Всё упущено, разрушено, уничтожено. И назад ничего не вернуть. Просто время, проведённое вместе, медленно утекает сквозь пальцы, будто его никогда и не было. Будто их дружбы и не существовало. И тяжело осознавать, что больше не увидишь ни бодрой улыбки, ни успокающего взгляда, что так нужен был Ньюту в моменты срывов и депрессивных эпизодов. Скоро, всего лишь через каких-то шестьдесят минут, Минхо исчезнет из его жизни навсегда. Минхо спускается по гладким, ровным ступенькам, перепрыгивая через одну. Школьный день окончен, а это значит, что можно отправиться в парк пострелять в голубей мелкими камнями, либо преодолеть огромное расстояние, но добраться до другого берега реки, где он вместе с Ньютом привык проводить большую часть времени. Только вот самого Ньюта на горизонте не видно. Его и на последнем уроке не было. И Минхо мог предположить, что он решил уйти с последнего урока в связи с хорошей успеваемостью, заранее уведомив учителя, но, как оказалось, ничего подобного не произошло. И когда Минхо спросили, не знает ли он, куда подевался его друг, он лишь пожал плечами и задумчиво уставился на дверь класса. Пройдя дальше по коридору и в итоге свернув в холл, азиат замечает Ньюта, что, понурив голову, смотрит себе под ноги. Плечи опущены, спина согнута. Он будто и неживой вовсе. Минхо, вскинув брови в напряжении, тихо подходит и останавливается справа от друга. — Ньют, ты чего? Всё нормально? — дождавшись лишь молчания, мальчишка, осмотревшись по сторонам, со вздохом спускает тяжёлый рюкзак с плеча, роняя его на пол, и садится рядом с Ньютом. — Ньют? Ты меня слышишь? — азиат пытается заглянуть другу в глаза, но тот лишь всё больше опускает голову, пытаясь скрыть лицо. Но Минхо всё равно замечает, как кожа на щеках Ньюта заметно покраснела, стала влажной. Молчание всё тянется и тянется, и это начинает выводить мальчишку из себя, — Эй, ответь. Я тут не просто так сижу, волнуюсь вообще-то, — ядовито говорит Минхо и тут же прикусывает язык. Ну вот снова. Почему ты не можешь просто молчать? Хотя бы просто помолчать. Он снова выдыхает, уже жалея о том, что когда-то связался с Ньютом. — Ладно, прости… Что случилось? Уилсон лишь качает головой, пытаясь выровнять сбившееся после продолжительных рыданий дыхание. Да, он пропустил последний урок. Резко накатившая паника и приступ тревоги буквально загнал Ньюта в одну из невзрачных кабинок уборной, в которой он провёл сорок пять минут, рыдая и корчась от боли, разъедающей внутренности. Он просто устал. Будучи тринадцатилетним, он устал каждый день бороться со всем, что происходит вокруг него, внутри него. Он решил, что так больше не может. Он просто не может сидеть за партой и делать вид, что с ним всё нормально, что он может после уроков идти и тусоваться с друзьями, забивая на домашнее задание и покупая множество вредной для организма пищи. Ньют просто не привык жить как остальные. С него достаточно. Он и так прожил в этом мире слишком долго. Мальчишка срывается с места и, буквально сбивая Минхо с ног, бросается к выходу, провожаемый ошалевшим взглядом охранника. Брюнет, раздражённо цокнув, на лету подхватывает рюкзак за давно стёршиеся лямки и бежит вслед за другом. Сердце Минхо останавливается, когда он видит Ньюта, мчащего к дороге, туда, где беспрерывным потоком несутся разгорячённые весенним солнцем автомобили. Ноги Минхо дают сигнал бежать. Мальчишка срывается с места и, не веря в то, что способен бежать так быстро, догоняет Ньюта. В мгновение мир переворачивается вверх тормашками. Раздаётся громкий удар. Слышно трение шин об идеально ровную поверхность трассы. Ньют замирает, выпучив глаза и прикрыв искусанные губы бледными пальцами. Он лежит на земле, в паре метров от случившегося. И не верит своим глазам. Перед ним стоит картина: водитель, что выпрыгивает из салона автомобиля и бежит к пострадавшему; чёрные, цвета вороньего крыла волосы, ставшие влажными и местами ещё более тёмными из-за разбрызганной вокруг крови. Смуглая рука с грубыми очертаниями пальцев, что лежит ладонью к верху, также забрызгана кровью. Минхо смотрит на Ньюта, приоткрыв один глаз, щурившись, но не от солнечного света, а скорее от боли, улыбается ему кровавыми губами. Улыбается так, будто сейчас всё хорошо. Будто всё будет хорошо. Губы азиата, покрашенные в алый, и лиловые синяки на лице и руках всегда будут напоминать Ньюту о том, как Минхо спас его, пожертвовав собой. В следующее мгновение мальчишка слышит звуки сирены и короткое «Божечки, он перестаёт дышать» прямо перед собой. Уилсон открывает глаза, громко вздохнув. Он чувствует, как слёзы бегут по его щекам, и он знает, что уже никак не сможет исправить это. Всё, что было между ними, испаряется, словно песок на ветру — залезая в глаза и рот, мешая слышать и дышать. Ньют прикусывает губу до крови, чтобы хоть как-то унять ту боль, что сочится из пулевых отверстий в его груди. Он всем телом ощущает, как дыра внутри него разрастается до масштабов вселенной, засасывая в себя всё то хорошее, что ещё осталось внутри него. Сломленного, но справедливого, до изумления спокойного. «Минхо, тебе больше не удастся меня спасти. Но и я больше не буду спасать тебя».***
Час до отъезда Минхо. Оба парня сидят молча, практически не двигаясь. Они сидят напротив друг друга, зная друг друга, но игнорируя. Сидят так, будто ни одного, ни другого не существует и вовсе. Первым решает заговорить Галли. — Не уезжай, — коротко бросает блондин, поморщившись от ноющей боли в области челюсти. Минхо снова бросает еле уловимый взгляд на лицо Галли, покрытое лиловым, словно галактика, синяком на скуле и алой ссадиной на переносице и над бровью. Это последствие ударов Ньюта, когда тот узнал от Томаса, что Галли натворил. Как заставил Томаса уснуть обратно. Томас помнит. Ох, он так чётко это помнит. — Ты ведь знаешь, я не могу на это никак повлиять, — разочарованно отвечает азиат, уставившись в потолок усталым взглядом. — Да, ну и что? — надменно спрашивает Колдфилд, скрестив руки на груди, словно пятилетний ребёнок. — Тебя обычно ничего не останавливает. Минхо прыскает себе под нос, после чего усмехается, прикрыв воспалённые веки. Нет, он не столкнулся с бессонницей снова. Только он знает, что веки воспалены из-за слёз, пролитых им на протяжении нескольких недель. И это секрет. Как и тот, что есть у Томаса, с тем же исходом: тайна, о которой знаешь, но игнорируешь. — Галли, ты же знаешь, я просто не могу, — грубее, чем хотелось отвечает Минхо, и Галли в раздражении отводит взгляд, сжав челюсти. Ладно, Минхо не может не уехать. Галли осознаёт это, прекрасно понимает, но… Что будет после того, как он уедет? Навсегда уедет. Он что, действительно решил оставить его одного? То есть вот прям насовсем, без шанса на надежду, без шанса встретиться вновь? Галли чувствует, как в груди скапливается жидкость, что сжимает рёбра до хруста. Будто он, сделав вздох, упадёт на землю, сбив колени и лицо в кровь. А даже если бы это и в правду произошло, он бы не жалел. Если это поможет вернуть Минхо, Галли готов бесконечно падать, сбивая колени и лицо в кровь. Он осознаёт, понимает, знает, что без Минхо он никто. Просто очередной подросток, неспособный прожить долгую, счастливую жизнь, как подобает нормальным людям. Галли знает, что потеряется сам, когда потеряет Минхо. Всё-таки он научил его любить… Чёрт. Мысли путаются между собой от бесконечной борьбы между разумом и сердцем, которого, кажется, скоро совсем не останется. Как прекратить эту боль? Как прекратить что-то чувствовать? — Не всегда всё становится твоим, Галли, смирись, — язвительно бросает Минхо, закинув ногу на ногу и не сводя взгляда со своего возлюбленного. Колдфилд как-то странно хмурится, стрельнув глазами в азиата. Он выпрямляется и, после продолжительного вздоха, отвечает: — Но ведь сейчас ты мой. Так что захлопни варежку и не отсвечивай. Минхо цокает языком и, откинувшись на спинку скамьи, ухмыляется. Он не может представить жизнь без этой ходячей правильности, морали, смешанной с постоянной тревожностью и грустью, что лежат гораздо глубже, чем властность и нахальство. И Минхо видит эти качества гораздо лучше, чем то, что лежит на поверхности. Всю жизнь, пока Минхо шёл по своей дороге, он думал: найдёт и он когда-нибудь человека, кто будет подходить ему, как инь подходит ян? Будет ли он чувствовать себя спокойно рядом с кем-нибудь, кто не будет плевать на него? Нет, Ньют всегда был таким человеком, но… Это другое. Не то чтобы Минхо задумывался о любви. «Господи, нет!». Просто иногда думаешь о том, можешь ли ты одновременно принадлежать кому-то, но и быть независимым. Можешь ли ты думать, быть уверенным, что на этой планете есть человек, который будет для тебя больше, чем всё, что ты любил до этого? И Минхо нашёл ответ в тот момент, когда встретил Галли. Нет, это осознание пришло не сразу. Многим месяцам потребовалось пройти, чтобы сердце Минхо осознало это. И нет, он так и не нашёл ян. Но, как оказалось, он ему и не нужен. Просто нашёлся тот, кто разделяет всю боль, что скрючивает пополам, спирая дыхание. Минхо наконец-то нашёл того, кто для него больше, чем всё, что он любил до этого. И сейчас его просто отнимают. Это как отнять у человека всё его состояние, всё, что он заработал упорным трудом: жильё, деньги на питание, семью, почву из-под ног. Именно так сейчас чувствует себя Минхо. У него забирают всё, но его «всё» в лице одного человека. Азиат переводит взгляд на затихшего Галли. Блондин сидит, плотно прикрыв веки, будто погружается в какой-то транс. И Минхо замечает, что благодаря вышедшему из-за туч солнцу, что улыбается городу вот уже какую неделю, лицо Галли усыпает ещё большее количество веснушек, чем усыпало осенью или зимой. И это так чертовски странно. То есть эта внешность никак не вяжется с тем, что Галли представляет из себя. Его светлые, словно прозрачные ресницы, слегка грозный, полуоткрытый взгляд и море мелких веснушек, покрывших нос и скулы с особой заботой. И Галли. Тот Галли, что постоянно докучает, провоцирует словами; что готов оторвать твою голову или плюнуть в лицо без особой надобности. Но зато такое творение природы на удивление удачно вяжется с тем Галли, которого знает только Минхо. А тоскливый взгляд, что он встречает ровно каждым вечером, когда им удаётся пересечься, делает Галли именно таким, каким его знает Минхо: усталым, тревожным, разбитым. И Минхо хочется стереть все ненужные капли грусти и ненависти, что кружат над головой Галли, словно коршуны, и, похоже, никогда не оставят его в покое. Минхо готов стереть с лица земли всех птиц, если это поможет Галли быть счастливым. Молчание, нависшее грозовой тучей, затягивается на слишком долгое время, и Минхо, грустно вздохнув, поднимается со скамьи, немного потоптавшись на месте. Услышав шаги, Галли резко открывает глаза, полные тревоги и растерянности. Он подскакивает с места и, уцепившись за край рукава чёрной джинсовой куртки Минхо, дрожащим голосом произносит: — Не уходи. Они замирают, словно в немом чёрно-белом фильме. Минхо не поворачивается к Галли, решая, что не выдержит такого давления. Он стоит спиной к нему, всем телом ощущая дрожь другого тела. Галли плачет. И чтобы понять это, не нужно быть экстрасенсом. — Прошу, не уходи… Просто останься, — тихо шепчет Колдфилд, до боли закусив губу, чтобы не выдать дрожащий от бесконечного потока слёз голос. — Чёрт… Да не могу я, — с отчаянием протягивает Минхо в ответ, ощущая, как внутри него растёт огромное чёрное существо, готовое разорвать мир за слёзы Галли. Он сжимает челюсти до скрипа зубов, закрывает глаза с такой силой, что видит перед собой искры. Минхо разворачивается к Галли, ухватив его за плечи. И впивается ногтями в кожу с такой силой, что блондин морщится от боли, — Ты, блять, не представляешь, как сильно я хочу остаться, но я просто не могу. Как бы я не хотел, как бы не сопротивлялся, меня насильно выставят отсюда. Прости, прости меня, я не… я не хочу… — Минхо резко умолкает, понимая, что сам вот-вот заплачет. Он выпускает Галли из хватки, опустив руки вдоль корпуса. Колдфилд кивает и снова закрывает глаза. Долгое время он стоит так, не смея поднять век, а Минхо не смеет вывести его из этого состояния. Очевидно, так он пытается успокоиться. Тёплые слёзы Галли падают на холодные ладони Минхо, и внутри азиата вновь вспыхивает ярость, не сравнимая ни с чем. Ни с тем, как он злился на отца, когда тот бил его, ни с тем, как он избивал обидчиков. Потому что в те моменты он знал, что борется за себя. А сейчас Галли тихо умирает где-то внутри, и он ничего не может сделать. — Мы ещё встретимся, — успокаивающе говорит азиат несвойственным для него мягким голосом, — Я не допущу того, что мы не встретимся вновь, обещаю, — он подносит руки к лицу Колдфилда и, положив пальцы на подбородок, одним движением заставляет блондина поднять голову. — Ты веришь мне? Галли коротко кивает, слегка прищурившись от слезинок, что зацепились за ресницы и теперь мешают ему видеть. Минхо тепло улыбается в ответ на кивок. И сейчас его глаза полны уверенности. И любви. Серьёзно, нельзя так любить, Минхо, нельзя. Он двумя руками обхватывает лицо Галли и, притянув к себе, уверенно целует. Будто секунда, и Галли исчезнет. Будто пройдёт мгновение, и они оба испарятся, оставшись гулять по разным галактикам. Колдфилд отвечает на поцелуй, положив всё ещё дрожащие от изнеможения руки азиату на талию. И он чувствует, как задыхается. Нет, это не тот поцелуй, что даёт надежду на жизнь. Это именно тот поцелуй, что даёт понять обоим, что ещё мгновение, и всё перестанет существовать. Вскоре этот последний, отчаянный и полный боли поцелуй останется лишь сном обоих. И они оба чувствуют, как вместе с поцелуем убивают друг друга, как умирают сами. — Прощай, Галли, — шёпотом произносит Минхо, — Мы ещё встретимся. И помни — я люблю тебя. И всегда буду любить, — с этими словами азиат уходит, оставив блондина одного в коридоре. Галли вновь закрывает глаза. Он больше не хочет открывать их. Больше не хочет просыпаться. Возможно ли это? Только если ты умрёшь. Но Галли умирать не собирается. Потому что Минхо пообещал, что они встретятся вновь. Он чувствует прикосновение холодных пальцев к своей щеке, и улыбается. Легко, неуверенно, мимолётно. Но эта улыбка настоящая, точно не поддельная. Это фантомное прикосновение заставляет сердце опустеть полностью, но вместе с тем и налить его до краёв теплом и любовью. Колдфилд чувствует, как слёзы новой дорожкой бегут по щекам, крупной каплей собираясь на подбородке. — Ты научил меня любить, — еле слышно произносит Галли, и открывает глаза.***
Когда Минхо стоит на улице, ожидая, когда придёт водитель, становится ясно, что это конец. Он безразлично разглядывает почву под ногами, ожидая, когда этот ад просто закончится. Конечно, он не рассчитывает на то, что Галли придёт провожать его. Их как таковое расставание уже случилось буквально минут тридцать назад, зачем делать Галли ещё хуже? Азиат поднимает взгляд и выпрямляется, когда видит стоящего перед ним Ньюта. В голове начинает бить тревога, а сердце готово выпрыгнуть из груди. Что он тут делает? Неужели действительно пришёл проститься? — Ого, ты пришёл, — только и удаётся выдать Минхо, за что он в ту же секунду начинает себя ненавидеть. — Мой лучший друг уезжает, как я могу не прийти, — с грустной иронией отвечает Уилсон, спрятав руки в карманы штанов. Чёрт, ну вот и всё. Вот и конец. Их дружбе, их связи, их общению. Нет, на самом деле конец всему этому настал давно, но чтобы так… чтобы навсегда… Ньют просто не мог себе этого представить. Он не может припомнить, чтобы они расставались на длинный срок. Кто будет защищать его? Кто будет помогать ему? Кто будет рядом? Кто? — Ну и денёк, — протягивает Ньют, взглянув на затянутое тучами лилового цвета небо. — Да уж. Даже погода пришла меня оплакивать, — криво шутит Минхо, не ожидая от Ньюта никакой реакции. Но Ньют начинается смеяться. Громко, по-настоящему. И это приводит Минхо в удивление. — Что я буду делать без тебя? — внезапно спрашивает блондин. Его голос в мгновение становится серьёзным и грустным. И, похоже, этот вопрос сбивает Минхо с толку. — Ну… Раньше ж жил. Нормально, ты справишься. Тем более, что я никчёмный, так что… — Не говори так, — перебивает Минхо Уилсон, строго смотря ему в глаза. — Никогда не говори так. Минхо застывает на месте, не в силах понять, почему Ньют говорит такое. Почему он вообще пришёл провожать его? Почему… Он чувствует, как к горлу подкатывает ком. Нет, только не здесь, не при Ньюте. — Спасибо, что пришёл, Ньют, — благодарно улыбается азиат, всё-таки решившись поднять взгляд и посмотреть блондину в глаза. — Спасибо, что был мне другом, — отвечает Ньют и, мгновенно преодолев расстояние между ними, бросается на Минхо, сжимая того в объятиях. И Минхо чувствует, как по щекам начинают течь слёзы, которые он пытался удержать весь разговор. Тщетно. Азиат обнимает Ньюта в ответ, крепко сжав его талию. Боже, он так давно не касался его. Кажется, будто прошла вечность. А, может, так и есть? Минхо уже ни в чём не уверен. — Я буду скучать, — шёпотом говорит Ньют и сжимает челюсти, чтобы не дать эмоциям выйти наружу. — Я тоже, Ньют, я тоже. Всегда скучал. Всегда буду. В конце концов Уилсон отстраняется от Минхо и они оба поворачиваются в сторону входа. Дверью хлопнул врач. Он подходит к машине, вероятно, передать какие-то документы бригаде, что будет ехать вместе с Минхо. Брюнет вновь смотрит себе под ноги, пиная мелкие камни под ногами. Интересно, как там Томас? Вот кто-кто, а он точно не придёт прощаться с ним. И от этого становится так дурно и больно, что трудно дышать. Он так давно не видел его, так давно не говорил с ним. Вот бы ещё хоть раз взглянуть на него… Эдисон прислоняется лбом к холодному стеклу, наблюдая за Ньютом и Минхо из окна палаты. И ему так хочется выйти навстречу Минхо, просто обнять его на прощание. Но он знает, что не сможет. После всего, что случилось… Как бы не хотелось, Томас не сможет. Человек, который всегда был для него всем. Тот, кого Томас любил, обожал. До безумия… Он исчезает. Буквально растворяется на глазах. И от этого сердце сжимается, бьётся в конвульсиях от непрекращающейся боли. Сейчас он отпускает его. Не только сердцем, в буквальном смысле. А так хочется броситься ему на шею, сказать, что любил. Всегда будет. Чёрт… Рукавом серого кардигана Томас резким движением вытирает слёзы, что уже давно бегут по щекам, стекая по приоткрытым губам, заливаясь в рот. Как перебороть ту боль, что умножилась вдвое, когда понимаешь, что больше не увидишь того, ради кого существовал? Что делать дальше? Что? В одно мгновение перед глазами Томаса всплывают все воспоминания, связанные с Минхо. Как они сбегали с уроков, просидев весь оставшийся день на мосту около реки; как Минхо учил его драться, когда он сам не мог дать сдачи. Как они вновь встретились в этой больнице. Когда Минхо молча наблюдал за Томасом, стоя в дверях. Точно так же, как сейчас Томас наблюдает за ним. Только вот тогда Томас пришёл, а Минхо уходит. Эдисон прислоняется ладонью к стеклу, пытаясь мысленно дотянуться до руки Минхо. Он так близко, но так далеко… Он вспоминает всю боль, все мучения, все попытки свести счёты с жизнью… — Прощай, Минхо, — вслух произносит Томас поникшим голосом, будто вот-вот заплачет. И точно. Он, рухнув на кровать, начинает рыдать взахлёб, цепляясь пальцами за простыни. Может, именно это и убьёт его? Когда водитель уже сидит в машине, злобно выжидая отправки, а санитары собрались, чтобы следить за Минхо, азиат тяжело вздыхает. Что ж, вот и всё. — Прощай, Ньют, — с тоской произносит Минхо, обращаясь к блондину. — Прощай, Минхо, — отвечает Уилсон, поджав губы. Столько грусти в глазах Минхо Ньют не видел никогда. Он медленно разворачивается и идёт в сторону своего корпуса. — Давай быстрее в тачку садись, азиат, — раздражённо кряхтит водитель, на что Минхо лишь цокает и закатывает глаза, сжав кулаки. Он разворачивается, чтобы пойти к машине и сесть, но слышит позади себя до боли знакомый голос. — Минхо, стой! — это кричит Галли. Брюнет в удивлении вскидывает брови, не веря, что он пришёл проводить его. Блондин подходит к нему вплотную и, ухватив за лицо, жадно целует. Азиат лишь хлопает глазами в ответ, всё ещё не веря в происходящее и не понимая, что происходит. — Надо же, ты пришёл, — на выдохе произносит Минхо, с удовольствием рассматривая лицо напротив. — А ты думал, не приду, что ли? — возмущённо отвечает Колдфилд, ткнув его в плечо. — Я тоже люблю тебя. — Чего? — Ну, ты сказал, что любишь меня. Ты тоже помни, что я люблю тебя. — Я уж точно не забуду. Галли поджимает губы не то в раздражении, не то в усмешке. — Будь осторожен. Я надеюсь, там тебе станет лучше. Минхо как-то быстро поник, поменявшись в лице. — Без тебя-то? Мне будет вдвойне хуёво. Колдфилд лишь усмехается в ответ, и, снова поцеловав Минхо на прощанье, но уже в лоб, произносит последнее: — Береги себя. Мгновение, и Галли удаляется с горизонта. — Ты тоже береги себя, Колдфилд! — кричит через весь сад Минхо, ощущая, как лёгкие наливаются жаром от внезапного крика. Азиат садится в машину, захлопнув за собой дверь. С неба срываются первые капли дождя.***
Ньют измождённо сидит на стуле около окна, раскачиваясь из стороны в сторону. Настроение оставляет желать лучшего, ровно как и погода за окном. Тёмно-серые увесистые тучи, похожие на грозных Богов, сгустились, и теперь дождь плавно перешёл в ливень. Уилсон подносит руку к запотевшему стеклу и хочет хотя бы мысленно коснуться капель по ту сторону стекла, но вздрагивает, когда слышит громкий звук позади себя. И голос. — Ньют. Этот голос. Ньют узнает его везде. Блондин медленно разворачивает корпус в сторону выхода. — Ньют, прости меня, — твёрдо говорит Томас, и Ньют прыскает от смеха. Нет, его рассмешил не интонация голоса Томаса, а цветы. Цветы в его руках. Невольно вспоминается их первая встреча. Ну ты и дурак, Томми. Уилсон машет рукой в свою сторону, и Эдисон, некоторое время помешкавшись и потоптавшись на месте, заходит в палату и идёт к нему. — А теперь? Теперь мне можно тебя спасти? Ньют смотрит в глаза Томасу и видит там нераскрывшиеся галактики. Но настоящие, живые. И этот взгляд медовых глаз… Он изменился. Томас никогда не смотрел на него так. Он смотрел так лишь на… Чёрт. От такого пронзительно-обожающего взгляда Ньюту становится не по себе. — Чёрт, что тебе нужно? — издевательским тоном спрашивает Ньют, повернувшись к Томасу лицом и хитро улыбаясь. — Чтобы ты простил меня. Чтобы мы начали с начала, — после этих слов Томас на мгновение умолкает, потупив взгляд в пол. И затем, вновь заглянув Ньюту в глаза, спрашивает: — Мы можем начать сначала? Ньют, отбросив последние сожаления и неуверенность, что томились в его давно умершей, как считал сам Ньют, душе, шагает Томасу навстречу. Он притягивает его к себе и жадно целует, ухватив за талию. И Томас готов поклясться, что голова его внезапно пошла кругом, и он перестал дышать. Такого не случалось никогда. Ньют готов пообещать небесам всё что угодно, лишь бы Томми, его Томми навсегда остался с ним. Чтобы обнимал, чтобы просто был рядом.И теперь Ньют не против, чтобы Томас спасал его. Пусть только цветы не забудет.