***
Дома было тяжело. Когда Ричард думал, что, став студентом, он избавится хотя бы от ощущения матушкиной безграничной власти, он сильно ошибался: теперь возвращаться стало ещё труднее, чем раньше. И ведь была у него мысль отправиться в другой город, жить в общаге и возвращаться домой разве что на каникулы! Но Дик слишком любил O., во время подработки он хорошо узнал родной город, обрёл много новых знакомых и не мог заставить себя расстаться с этим местом. Тем более, поступив в ОГУ, он доказал, что может, и ни за какие коврижки не уйдёт, если только не будет отчислен. Жаль только, что матушка воспринимает это иначе… Ветхий домик на окраине — вот во что превратилась бывшая когда-то шикарной усадьба. Оставив велосипед во дворе, Дик прошёл к главному входу и увидел в окне Айрис. Сестра сидела на подоконнике, как всегда, в условленное время. Жестами, знакомыми с детства, она дала понять, что Мирабелла сейчас на кухне. Кивнув с благодарностью, Ричард толкнул дверь. Матушка не услышит, как он приходил, а потом он просто спустится на общий ужин и что-нибудь соврёт. Соврёт… Дик никогда не думал, что будет врать матери. Помня реакцию дядюшки Августа на аварию и выражение лица Робера, когда он проболтался о госпоже Ариго, Ричард решил, что будет крайне осторожен, но пока не выходило даже это. Матушке не нравилось всё: с кем он общается, как он себя ведёт, что он изучает, куда он поступил, как это он до сих пор не выбрал научного руководителя… К чему придраться, Мирабелла Окделл найдёт всегда. — Всем привет… — шепнул Дик, проходя мимо целой батареи матушкиных кошек. Те посмотрели ему вслед с одинаковой неприязнью. Закрывшись в своей комнате, Ричард упал на кровать лицом к потолку и шумно выдохнул. Ну почему, почему даже здесь стало противно?! Неважно, как он будет учиться, универ всё больше походил на единственную отдушину. Нужно заняться чем-нибудь общественным, может, записаться в волонтёры. Тогда он будет проводить дома ещё меньше времени… Эта мысль невольно вернула его к Альдо. Дик припомнил, что ему наговорил старшекурсник. Если он не соврал, конечно, хотя Альдо выглядит таким честным… Этот парень был учеником отца и заодно помогал ему разрабатывать программу, за которую Эгмонта в конечном счёте и оставили без работы. Ричард бы не поверил, если бы ему не предъявили черновики. Это сильно запутывало дело, и он попросил у Альдо время на раздумья. Идея отца была не нова, он всего лишь хотел убрать из учебной программы совершенно лишние для тех или иных специальностей предметы — на гуманитарном факультете было слишком много «воды», преподаваемой ради престижа и чьих-то денег, заменить непонятную научную работу первокурсников на более специализированное исследование для второкурсников и старше… И так далее и тому подобное. Абсолютно понятные и здравые идеи, думал Ричард, отец всего лишь хотел сделать жизнь студентов лучше, а его за это убрали. Что-то не состыковывалось. За увольнением отца, каковое из-за его хорошей репутации превратилось в долгую и тяжёлую операцию, стояли умные люди, и они не могли не понимать, что Эгмонт хотел как лучше. Более того, соберись они с силами, Эгмонт бы СДЕЛАЛ, как лучше, и все прекрасно это знали, не могли не знать! Либо всё было вновь завязано на чьих-то деньгах, либо Ричард терялся в догадках, что ещё могло произойти. Было бы ещё, у кого спросить… Он прислушался. Этажом ниже говорила по телефону матушка. Дик отпихнул ногой стопку учебников и воткнул наушники, лишь бы не слышать… нет, нехорошо так думать, это же его мама, в конце концов… Он просто послушает музыку, только и всего. Don’t you think it’s time you moved on… Your time has come and your time is gone. Ещё раз… Альдо может опубликовать программу отца, чтобы её увидели все студенты. Альдо сделает это. В принципе, Дик ему не очень нужен, но он, Ричард Окделл, был бы восхитительным козырем в этом плане. Выглядело идеально. Наверняка, увидев возможность идеальной учёбы без дурацких лишних предметов и без мозолящей всем глаза неопределённой научной работы, за ними, то есть, за Альдо, потянутся очень многие. И отец был бы рад, то есть, будет рад — они ему обязательно расскажут. Но что-то мешало, что-то… не страх и не совесть… что же это было?***
Матушка разжимала губы только для того, чтобы есть, пить и ругать Айрис. Вечером — ругать Дика, а утром — окликать кошек на завтрак. Всё остальное время эти губы напоминали тонкую дрожащую полосочку, так плотно они были сжаты. Того и гляди, полоска порвётся, и… — Ты уже нашёл себе научного руководителя? — обронила Мирабелла, сидя за столом с идеально ровной спиной и разрезая ножом тушёную рыбу. — Или тебя кто-то выбрал? — Пока нет, матушка, — как можно ровнее и спокойнее ответил Ричард, ненавидя рыбу. Рыбу, рыбу, не мать, он любит мать, она его родила и воспитала, никаких посторонних мыслей, а рыба отвратительна, особенно тушёная. — Я встретил Робе… господина Эпинэ, он преподавал в нашей школе раньше. Он считает, ещё рано об этом думать. Некоторое время матушка молчала, видимо, сопоставляя в голове всё, что она знала, слышала и видела об Эпинэ. — Всё равно не затягивай, — велела она. — Да, матушка. Хоть бы обошлось! Хоть бы ужасный разговор за ужасной рыбой на этом закончился! Из последних сил Дик уткнулся в тарелку. Его уже мутило от подобной еды… вот получит стипендию, вот заработает на волонтерной работе… На почту он возвращаться не готов, вовсе нет, накатался по городу за три-то с лишним года. Громко и отчаянно тикали часы: им тоже хотелось выбраться, да некуда — стрелки бьются о стекло и там же остаются, а солнечный свет в кухню Окделлов не проникал с того дня, когда Эгмонт вернулся из университета в последний раз. Нашёл ли он работу на этот раз? Отец разъезжал по городу в поисках нового места, но что-то всё время не складывалось, и в итоге он отправился дальше, за пределы О., так как поклялся — что бы ни случилось, а семью он прокормит. Какие-то деньги приходили, но они таяли так быстро… Ричард с ужасом обнаружил, что рыбы ещё половина тарелки. Они уже давно не голодали, да и голодали совсем недолго — от силы месяц, когда было совсем туго, но не доедать при Мирабелле было никак нельзя. Сестрёнки покорно едят, ему ещё никогда не было так жалко девочек… Господи, почему, ну почему?! — Ты повидал Августа? — Я рассказывал, — едва не огрызнулся Ричард, — что мы с ним виделись в первый день учёбы. — Прошло уже достаточно времени, Ричард. Ты должен уделять больше внимания человеку, который до последнего защищал отца. Ты должен, тебе стоит… и почему она делает упор именно на этом? Дядюшка Август уже даже не друг семьи, не хороший человек, не почтенный учитель, а просто — тот, кто до последнего защищал отца. Матушка говорила прямо, что ей не нравится, где учится Дик, но это уже перебор по отношению к самому Штанцлеру! — И кстати, — совершенно не кстати добавила Мирабелла, — я ещё не созванивалась с отцом по поводу твоего обучения. Ему вряд ли понравится, где… — Почему? — не выдержал Ричард. За столом стало тихо, до мурашек тихо, только часы продолжали упрямо и глупо тикать. — Почему ему не понравится? Отец работал там много лет, он должен любить… — Отец, — звенящим голосом перебила матушка, — любил своих студентов, любил свою работу, но не то, что с ней сделали. Люди украшают место, а иногда и портят его. Коллеги твоего отца поступили предательски… Эгмонт был… Дик выронил вилку, и она звякнула, а матушка не заметила. И так каждый раз, стоит заговорить об Эгмонте. Айри выскочила из-за стола: только ей можно было так делать, ссылаясь на астму, хотя, Дик был уверен, сейчас сестрёнке стало нехорошо по-настоящему. Он и сам бы с радостью убежал и прилёг, вместо матери и рыбы… — Все они, все, — завывала, вернее, наговаривала матушка — это из-за тишины вокруг и идиотских часов её голос напоминал вой ветра в глухую полночь. — Все оставили его. Первый проректор и этот старый председатель отдела кадров играют всеми вами, как марионетками, и никто ничего не чувствует. А кто почувствовал — того в университете не стало!.. Они против свободы слова, свободы мысли, против свободы вообще… Не такого мира хотел твой отец!.. Ужасный человек проректор… Ричард опустил голову. Смотреть в тарелку и есть рыбу. Есть рыбу. Смотреть в тарелку. Не слушать матушку, даже если она попросит пересказать — гадать не надо, всё ясно без лишних слов… Матушка говорила, Дик слушал, противостоять ей он всё ещё не научился. Через какое-то время вернулась Айрис, она дышала тяжело. Как странно: Мирабелла минут десять говорит об ужасном проректоре, а перед глазами Ричарда — смеющийся человек, который купил ему мороженое… Часы тикали, матушка говорила. Дик представил, что тушёная рыба — это щербет, и набросился на последний остывший кусок.