И уцелел один

      

«В мире всегда есть что увидеть, если открыть глаза»*.

      Начало марта 1949 года. Когда длинная тень планеты миновала и неровный ледяной осколок, на котором он летел, стал невыносимо ярким, он потянулся к солнечному экрану на шлеме. Сквозь темное поляризованное стекло открывался захватывающий дух вид: кольца сверкали, словно бриллианты, грациозной аркой растянувшись вокруг бирюзовой планеты внизу. Со своей обзорной точки он видел, что на низкой орбите все еще продолжается сражение. Космический вакуум не переносил звук, а коммуникационный узел повредило взрывом, так что в ожидании спасения ему оставалось слушать только эхо собственного дыхания.       Если отчается, он всегда может послать телепатический зов, но посреди военной зоны это делать было крайне опасно: открытый разум мог получить такие серьезные дополнительные повреждения, что многие обладатели телепатических способностей старались держать его крепко запертым от внешнего воздействия. Чтобы его кто-нибудь услышал – и уж тем более выслушал - потребовалось бы чудо.       По крайней мере, маяк на скафандре все еще работал. Кто-нибудь обязательно заметит сигнал. Рано или поздно, наверное. Запаса кислорода должно было точно хватить на ближайшие десять часов, а может и больше, если от погрузится в гибернационную кому. А после… он не верил, что скафандр выдержит регенерацию, так что в открытом космосе без воздуха возрождение оказалось бы невероятно коротким. Но он ровным счетом ничего не мог с этим поделать, так что пришлось затолкать эту мысль как можно глубже и разбираться с проблемами по мере их поступления.       Конечно, были смерти и похуже. Если уж умирать вот так, по крайней мере, перед концом ему была подарена минута красоты и спокойствия.              Джон проснулся, терзаемый тревогой из-за быстро забывающегося сна. Он не был кошмаром как таковым – даже напротив, он был до странного мирным, но все равно беспокоил. Джон перевернулся на другой бок, к жене, ища ее уютной близости. В слабых предрассветных сумерках растрепанные темные локоны Элизабет резко выделялись на фоне белой подушки, а кожа светилась призрачным светом, и на мгновение он испугался, что все еще спит. Но при прикосновении тело казалось реальным. Она улыбнулась и потянулась за его рукой, он наклонился, поцеловал ее в шею, ладонь его скользнула ниже.       Сегодня был выходной, и они знали много превосходных способов напомнить себе, что ты еще жив.              Звонок раздался сразу после десяти. Джон был на улице, пытался починить сломанную ступеньку на задней лестнице, когда зазвенел телефон. Чес, никогда не любивший несчастное устройство, вскочил со своего крайне важного наблюдательного поста и протестующе завыл.       – Тихо ты! – отчитал беззастенчивого лабрадора Джон, легонько хлопнул того по носу и направился в дом.       Элизабет подняла трубку и с тревогой передала ее мужу.       – Это тебя, на шахте что-то случилось.       «Что-то» оказалось взрывом, убившим по меньшей мере семерых человек и покалечившим еще больше. Когда Джон добрался до больницы, выживших все еще привозили с места аварии. Местная больница была небольшой, зато единственной на ближайшие триста километров, так что приходилось крутиться.       Присесть и отдохнуть Джону удалось лишь через несколько часов. Днем они потеряли еще двоих, и пятеро лежали в палате, балансируя на пороге смерти. Кому-то нужно было остаться на ночь и приглядывать за ними, и, к сожалению, этим кем-то был он сам, поскольку другие врачи заканчивали смену, когда привезли первых пострадавших.       Потирая виски, Джон удалился в свой кабинет, чтобы сообщить Элизабет. К счастью, спустя столько времени растревоженные родственники, пытавшиеся узнать, что случилось на шахте, покинули их крошечную приемную. Домой он не дозвонился, пришлось набирать магазин. После третьего звонка трубку взял тесть.       – «Книги и журналы Фрейзеров», – зазвучал его надтреснутый голос. – Чем могу помочь?       – Мистер Фрейзер, это Джон. Элизабет с вами?       Почему-то он так и не научился называть его «Гарольдом», как бы ни настаивала на этом жена. Старик, казалось, оценил этот жест, хотя бы как символ уважения. Их отношения никогда нельзя было назвать теплыми: когда молодой доктор стал частью их семьи, впечатление Гарольда Фрейзера постепенно переросло от холодной подозрительности к неохотному принятию, но дальше дело не пошло.       Несмотря на это, он невероятно любил их пса Честертона. К слабому разочарованию Джона, эта дружба оказалась взаимной: едва завидев отца Элизабет, Чес словно на магните прилипал к ногам старика и бегал за ним, как влюбленный щенок. Элизабет находила это забавным и предполагала, что Чес просто защищает его, так же как и пациентов Джона, если тому удавалось вытащить пса на работу. С тех пор он стал шутить, что Честертон был куда лучшим доктором, чем он сам, в прошлом или будущем, так что Джону было трудно чем-либо ей возразить.       Мистер Фрейзер пробормотал что-то утвердительное и передал трубку дочери.       – Джон? Что там происходит? По городу ходят разговоры, но, кажется, я уже слышала шесть различных версий произошедшего. Мне начинает казаться, что они просто строят догадки.       – Тогда ты, наверное, слышала больше моего, – ответил он с усталой улыбкой в голосе. – Я заработался, пытаясь собрать горняков по кусочкам, пропустил все разговоры.       Он на мгновение задумался. Кажется, он действительно слышал рассказ кого-то из штейгеров.       – Я думаю, следствие еще ведется: то ли бракованный взрывной клапан, то ли газовый карман. Из-за взрыва обрушился один из верхних уровней, им понадобилось много времени, чтобы вытащить оттуда людей. Точно девять погибших – Алан уже сообщил семьям. Остальные шахтеры с серьезными повреждениями здесь, в палате. У меня ночная смена, звоню предупредить.       Элизабет медленно выдохнула, динамик телефона затрещал.       – Что ж, тогда я останусь на ночь в городе, у папы. Хочешь, заберу тебя утром?       Она подвозила его в больницу, так что машина в этот раз осталась у нее. Обычно Джон сам заходил после работы в магазин, и они ехали домой – если позволяла погода или он не забирал машину для вызовов на дом.       – Было бы чудесно. Когда сменюсь, позвоню в магазин. – Он зевнул. – Мне пора возвращаться. Люблю тебя, – добавил он, чувствуя себя особенно сентиментальным после целого дня жестоких напоминаний о человеческой смертности.       – Я тоже тебя люблю, Джон. Не забудь поесть, если сможешь.       Элизабет слишком хорошо его знала. Джон положил трубку и потер лицо ладонями, чтобы проснуться. Пора было заварить кофе и еще раз осмотреть больных.       Дежурная медсестра обошла пациентов вместе с ним, докладывая о своих наблюдениях и делая записи, пока он суетился над каждым по очереди. В палате царила тишина, все пострадавшие от взрыва лежали под сильным успокоительным или видели третий сон; часы посещений закончились несколько часов назад, и всех обеспокоенных родственников отослали домой. Этой ночью в больнице оставались только он и Кэрол.       Когда обход закончился, Джон поднял на нее взгляд. Она казалась утомленной не меньше него.       – Вы успели отдохнуть, позвонить домой? – спросил он, и она покачала головой. – Идите, я посижу за вас.       Он отправил ее прочь и занял свое место на сестринском посту в конце ряда. Полная кружка кофе и книжка в мягкой обложке, которую он хранил в кармане белого халата, могли составить ему отличную компанию.       Вечер тек медленно, они с Кэрол успели дважды сменить друг друга, когда это случилось. Ближе к четырем часам утра он снова вернулся в палату, а медсестра вышла привести себя в порядок и заварить еще один чайник кофе. Если честно, Джон предпочитал чай, но острая необходимость в кофеине победила простые человеческие удовольствия.       Читать становилось все труднее, он чувствовал, как нарастает мигрень. Она возникала иногда, от усталости или стресса – еще одно напоминание о войне. Он снял очки, положил на стол, сдавил пальцами переносицу и зажмурился, пытаясь прогнать головную боль. Нужно дождаться возвращения Кэрол и принять что-нибудь, пока не стало хуже.       Сквозь боль донесся скрип пружин и тихие шаркающие шаги, и он поднял голову. Один из пациентов поднялся и наклонился над постелью другого шахтера. Джон встал, собираясь позвать его, сказать, что ему рано вставать, но слова застряли в горле. Он увидел, как шахтер протянул руку и коснулся лица лежавшего, а затем перед глазами все побелело от боли.       Когда Джон спустя несколько минут пришел в себя, он обнаружил, что сидит на стуле, но стоявшего пациента видно уже не было. Нет, стоп. Он посчитал больных: кровать шахтера оказалась пуста. Джон поднялся и бросился вперед, скользя по линолеуму. Там, рядом с кроватью второго пациента, развалившись, словно марионетка с обрезанными нитками, лежал шахтер. Лихорадочно трясясь, Джон пощупал пульс у него на горле, но ничего не почувствовал. Тот был мертв.