Макси №1: Во Всём Виноват Такасуги!

Зачем люди внизу веселятся? Зачем они живут? Со времён смерти учителя, эти мысли одолевали Такасуги Шинске каждый день, двадцать четыре часа в сутки. Иногда Такасуги выходил на корму своего корабля, печальным взглядом всматриваясь в сизую даль, и думал... Думал и думал, думал и думал... О НЕМ! О учителе. Он не помнил его предсмертной улыбки, но видел, как в его цветастых глазах расцветали цветы Кабуки. На глаз наворачивались слёзы, но это, конечно, был ветер. А верный Бансай лишь тихо сидел рядом, наигрывая тихую мелодию на сямисене. Смеркалось. Эдо уже можно было разглядеть невооружённым глазом с палубы корабля. Дым горчил на языке, и Чёрный зверь в душе Такасуги тоскливо подвывал мелодии струн. — Я хочу уничтожить этот прогнивший мир, — голос Такасуги был полон печали, даже более печальной, нежели печаль тихо брынькающего сямисена. — Шинске, мы почти на месте, — тихо сказал Бансай, прерывая игру на музыкальном инструменте. Такасуги лишь прищурил единственный глаз, вглядываясь в приближающийся мегаполис и красноречиво промолчал, медленно выпуская струю розового дыма — новый табак с планеты Длодлопио был редкостной дрянью, но именно его слащавый запах глушил невыносимые душевные терзания, тихий вой Зверя. Огни Эдо были похожи на напившихся светлячков, которым стало лень летать и они застыли на местах. Даже светлячки в этом мире были ленивыми тварями, давно потерявшими свои клыки, подобно Гинтоки. Такой мир разочаровывал Такасуги. Не мог не разочаровывать. «Когда-нибудь я стану Богом Нового Мира», — думал Шинске, выдыхая отвратительный дым, — «в нем не будет место для войн, для войн и дерьмового табака». Сзади послышалась какая-то возня. В темноте промелькнула черная грива шелковистых волос. На удивление знакомая грива — еще с тех времен, когда ОН было жив. — Зура? — с лёгким недоумением спросил сам себя Такасуги. Кажется, табак с планеты Длодлопио имел свойства пробуждать галлюцинации. Возня набирала обороты. — И не вздумай сделать какую-нибудь глупость. Пристрелю, — Матако пинком сопроводила неизвестного на палубу, — Шинске-сама, я заметила его в грузовом отсеке, он прятался между ящиков с грузами. Неизвестным был аманто невысокого роста и крепкого сложения, он был явно в возврасте — частично полысевший и в очках. — Кто вы? — властно поинтересовался Такасуги, выдыхая струйку дыма. — Отец психоанализа, — ответил с достоинством пойманный Матако. Такасуги едва заметно тряхнул головой — действительно, это было всего лишь временное помутнение рассудка. — И что отец психоанализа забыл на нашем корабле? — холодно осведомился Бансай, поправляя очки. Тот нервно улыбнулся, а потом заговорил с интонациями истинного фанатика своего дела: — Знаете, у вас в команде есть очень интересный экземпляр для моих психоанализов. — Отец психоанализа? Ну расскажи нам о нем, и, может быть, ты останешься в живых. — Начни с того, что это такое вообще, — встрял в разговор появившийся из тени Хенпейнта. — Не перебивайте Шинске-сама, сенпай, — зашипела Матако. — Но, начнем с того, что моя теория слишком сложна, чтобы ее можно было вот так в кратце рассказать за несколько минут, но. Но, я попробую объяснить вам хотя бы общие положения. Что бы люди не думали, но больше всего на их поступки влияет бессоназнательное, хотя они и не отдают себе в этом отчет. Ведь трубка, которую вы курите, не только трубка, но еще и символ. Причины многих поступков стоит искать в детстве. Обиды, травмы, все это влияет на нас намного сильнее, чем кажется на первый взгляд. — Хотя... — тут же поправился Фрейд, глядя как Матако вертит в руках пистолеты, — иногда трубка — это просто трубка. Я и сам люблю покурить, правда, больше сигары. Тем не менее, поступки людей стоит анализировать с разных точек зрения. Вы когда-нибудь слышали о сублимации? — Субли... Что? — флегматично переспросил Бансай. — Сублимация. Не знаете? Молчание, воцарившее на палубе, было ему ответом. — Сублимация — защитный механизм психики, представляющий собой снятие внутреннего напряжения с помощью перенаправления энергии на достижение социально приемлемых целей, творчество, — неловко пояснил он. — Шинске-сама, можно я его все-таки пристрелю? — Не вздумай, женщина. Я бы очень хотел побеседовать с сим ученым мужем. Шинске-сама, если позволите, то я бы хотел оставить его на корабле, на какое-то время, — Хенпейнта посмотрел на Такасуги, — под мою ответственность, конечно же. Шинске окинул Фрейда и Такечи тяжёлым взглядом, взвесил все "за" и "против" и, наконец, вынес вердикт: — Оставляем.