С глаз долой...а остальное не могу

      У меня был слишком тяжёлый день, чтобы что-либо объяснять. Но я попробую: знаете, бывает так, что хочется послать всё куда-нибудь, завалиться на диван и просто почитать любимого автора, как раз выпустивавшего новую главу. Бывает? Вот и у меня сегодня было.       Только почитать было некого.       А потом я представила себя на месте вас, мои читатели, и подумала, что понедельник мало у кого может быть лёгким днём, а потому...       Выложила это, чтобы в нём было хоть что-то хорошее!

С любовью, Serafin

      Вас когда-нибудь пытались изнасиловать?       Нет, не так: Вас когда-нибудь пытался изнасиловать знакомый и в какой-то степени близкий человек? Затаскивали Вас, проходящего мимо, одним рывком в тёмный тупичок, придавливали с силой к шершавой от слезающей краски стене, так, что затылок бьётся о неё и начинает пульсировать болью, отчего перед глазами плывёт, но зрение всё ещё слишком ясное, чтобы не различать, чьё лицо находится напротив? Запрокидывали ваши руки над головой, удерживая их одной рукой, а другой деловито пытались расстегнуть рубашку, обдавая лицо горячим, влажным дыханием, от которого всё внутри скручивается от омерзения? Тыкались ли слепо холодным носом в кожу, шумно вдыхая её запах, фиксировали пальцами в кожаной перчатке челюсть так, чтобы лишиться любых мыслей о побеге, оставляя только разрывчатое, двойственное желание - скорей бы всё это закончилось, сглотнуть набегающую слюну и умудриться как-нибудь вывернуться и откусить эти долбаные пальцы? Тянулись ли с улыбкой на расслабленных губах к лицу, полыхая лихорадочными искрами в мутных, гнойно-голубых от похоти глазах, хохоча от каждого движения, стремящегося к свободе тела, наслаждаясь каждым мгновением беспомощности? Приходилось ли вам ощущать, как немеет тело, когда разум не желает верить в происходящее, как сердце кричит, разрываясь от одной мысли: "Неужели это происходит, Господи?", и как до боли остро и ясно приходит понимание, когда чужие, уже чужие губы пытаются поймать твои - да, так и есть. Но это не означает, что ничего изменить нельзя.       Как бы сильно меня не ослабила война, это не означает, что я не могу дать отпор. Да, даже ему. Отвернуть голову, так, чтобы его рот мазнул по щекам, и пока он пытается повернуться, подтянуть колени к груди и с силой лягнуть его в грудную клетку, ощущая, как начинаешь падать сам. И уже на полу увидеть, как от Америки слышится треск хрустнувших рёбер.       А Франц ещё спрашивал, зачем мне нужны металлические набойки на туфлях...       Я уже давно перестал удивляться тому, что творю. Пусть этот вопрос мучает других - какой это чёрт напал на Англию, что он позволяет себе так себя вести? А дьявол его знает! Всё равно, у этих других, есть дела поважнее, чтобы искать первопричины моего изменения. А, может, наоборот - исцеления, ибо тот же Франциск и Испания в редкие наши встречи смотрят на меня теперь так, будто я вернулся из дальней поездки. Потому что я действительно возвращаюсь.       Артур... То есть я... То есть Я - Артур... Всё это верно, хотя саму формулировку своего теперешнего состояния я подобрать не в силах. Слепота, хоть и временная, позволила на многие вещи посмотреть по-иному. Посмотреть, прочувствовать, продумать... И, наконец-то, отпустить себя на волю. Всего себя.       Наверное поэтому, я сейчас ничему и не удивляюсь: то ли защитная реакция организма, то ли Артур действительно готов к любой опасности, чуя её за три морские мили. Впрочем, если простые неурядицы так можно обойти, то весеннее обострение кое-чьих психозов, к моему сожалению, нет, из-за чего я и оказался в подобной ситуации.       То, что Альфред – извращенец, факт, давно известный всем, и столь же всеми старательно забываемый уже который год.       Чисто так, для собственного спокойствия – если распущенность Франциска можно считать просто гипертрофированной чертой менталитета его народа, то у Америки девиации сугубо личные, и лишь в редких случаях проявляющиеся в его людях. А может, просто хорошо и глубоко запрятанные внутри. Мне, порой, самому кажется, что этот Альфред, что прижимал меня сейчас к стене, и есть настоящий, а тот идиот, которым он бывает при нормальных обстоятельствах – не более чем роль. Давно знакомая, удачно выбранная, но роль… Причём играть её так хорошо помогает отнюдь не актёрский талант, а рядовая забывчивость. Америка заигрывается в самого себя до умопомрачения, которое, - вот парадоксы логики! – и возвращает ему истинную, психопатическую суть, исконную, умную, хоть и маньячную личность.       А последние годы стали настоящим раздольем для его психоза – то в итальянские стрелялки играть начинает, то засухой изводит*, и прочее, прочее… И снова он никак не может определиться с собственными предпочтениями, хотя нет, это он запомнил твёрдо – Америка всегда сверху! Однако даже этот факт - не стопроцентная гарантия того, что сам Альфред во время сношения будет «снизу». Тот же Перл Харбор – его взятие иначе как извращёнными поддавками не назовёшь. Узнав всю подноготную, мне до сих пор, порой, становится жаль того оператора – всего лишь выполнял свою работу, а его ещё и обматерили…       Говоря, в общем, иметь дело с этим шизиком никому не хочется, но приходится – силу он набрал немалую. Однако, если какие-либо официальные встречи я как-то могу вытерпеть, то неофициальные попытки «сближения» терпеть уже устал! Королевы, и ВОТ ЭТО я воспитывал?       Снова брезгливо осматриваю кашляющего своей кровью Америку, и, поправив форму, выхожу в коридор. Ну его, пусть это Черчилль на свидания в парк с Рузвельтом бегает, и записочки ему шлёт, я до подобного ещё не настолько свихнулся.       Несомненно, я знаю, что мой министр делает это только на пользу нам обоим, и территории, которые я олицетворяю в частности, но это не означает, что он мне нравится. Говоря по-английски вежливо и уклончиво, отношения у нас как у Алистера с Романо или кошки с собакой: Южный шипит, Скотт, снова набулькавшись до нестояния на ногах, (ну, разве что на четвереньках и упираясь лбом в стену – в ином состоянии он в дом Фернандеса не заявится!), гавкается и всё это совершается ко всеобщему удовольствию. Ибо в спорах (если не доводить их до уровня Лондонской Академии Наук или кабацкой склоки) рождается если не истина, то способ как добиться выхода или пользы из положения, далёкого от хорошего, особенно, в спорах премьер-министра страны, с самой этой страной в единственном безусом и бессовестном моём лице.       Хотя, я не могу не сказать, что не испытываю к нему ни толики симпатии. Наверное потому, что знаю его с самого рождения, и если бы не определённые правила, то мог бы на нём присутствовать воочию – я был тот день в Блейнхейме. И, кстати, чтобы сейчас не говорили, скандал, хоть и маленький, но был – возмущался врач, которого благовоспитанные английские леди полчаса не пускали к роженице. А ещё наверно потому, что в упёртости, хитроумии и некоторой неудобоваримости для своих врагов мы похожи как близнецы.       Мда, что и говорить - чудесное выдалось у меня утро! Сначала неудавшаяся попытка изнасилования, теперь сам себе голову задурил воспоминаниями, из которых мне никогда не получалось выбраться быстро - слишком сильно я от них завишу.       И несомненно, для полной моей уверенности, что день сегодня будет тяжёлым, мне навстречу как белый кот, почти из ниоткуда, появился Брагинский! Хотя, кота сейчас он напоминал меньше всего: война сказалась на нём едва ли не сильнее всех, а потому выглядел он сейчас... По-русски говоря: "krashe v grob kladut", и сильно напоминал нечто среднее между неудачным опытом некроманта-недоучки и матёрым волком-одиночкой: высоченный, но немного сутулящийся из-за забот, из-за чего огромное пальто в пятнах и подпалинах, ещё яснее болтается мешком на его крепкой, но измождённой фигуре, кожа серая и тонкая настолько, что вены темными веточками выделяются под ней, глаза совсем звериные полыхают так, что смотреть больно, волосы растрёпаны и кое-где покрыты гарью, на скуле прямо на глазах затягивается большая рваная рана, не иначе как осколком зацепило, да и пахнет от его сейчас кислой медью, мокрой землёй и жжённым порохом - только что вернулся с поля боя.       Война ещё идёт, но я уже знаю её итог. Знал уже четыре с половиной года - что ни говори, а Россия всегда исполняет свои обещания. Он обещал сделать меня одним из победителей в этой войне - и сделал, не смотря на то, чего ему это стоило. Впрочем, я тоже не особо далеко ушёл от него по внешности - кожа хоть и не серая, но с каким-то нездоровым, синюшным отливом, всё тело в синяках, скелет так плотно обтянут кожей, что рёбра и позвонки можно посчитать просто на взгляд, половина ногтей обломана, и их остатки острыми зубьями царапают грязно-розовую, но ещё мягкую плоть. Казалось бы, бывало и хуже, в ту же ночь рождения Союза (хоть я и видел всё своими глазами, то есть глазом, мне никак не удаётся воспринимать их как единое целое - его и Россию!), но... в тот раз страдало только моё, личное тело, а теперь... теперь воюет мой народ.       Это Америке всё нипочем - так, пара быстро заживающих ран, от которых он только глумливо кривится, но так с телом всё в порядке. Альфред хорошо устроился в этой войне, вроде как воюя вместе со мной и Россией против Рейха, но при этом не стоит забывать, у кого Людвиг покупает горючее для своих машин. Урон Америки, конечно, причинён, но больший вред от этой войны получило не тело, а психика, и я даже не могу предугадать, насколько сильный...       Эти размышления окончательно меня доконали. Тело решило, что хватит с него адреналиновых подъёмов, и откат начался. В голову будто кто-то медленно начал вводить раскалённый бур, руки затряслись, колени подогнулись, не сумев выдержать вес тела, которого повело в сторону. Иван, так внезапно для меня оказавшийся рядом, сначала рефлекторно отшатнулся, а после успел ухватить за плечи, не давая упасть. Голова резко метнулась из стороны в сторону, отозвавшись болью в затылке и алой вспышкой под веками, но вскоре прошло. А рассмотревший меня Иван произнёс всего одно слово:        - Опять?       Я только слабо ухмыльнулся, как мог, одновременно пожимая плечами, отвечая на вопрос и намекая на то, что меня можно отпустить. Хоть я и являлся автором о слухах толстокожести русских и их "непонимании" тонких намёков, на себе знал, что это не так - всё они понимают и умеют просто... им этого не надо, да и не хочется силы тратить, когда можно сделать всё гораздо проще. Однако, Иван меня понял и медленно ослабил хватку.       Произошедшее (я не имею в виду падение, а ситуацию в целом) действительно можно было так охарактеризовать - "Опять?"! Ибо происходило уже не в первый раз и не со мной одним.... и это только за три дня!       То ли военные гормоны так сказались, то ли ещё что-то, но... уже третий день конференции я практически заперт в одном доме с маньяком. И если бы с Россией! Нет, я имею в виду Альфреда. Вот уже третий день, как он предпринимает попытки изнасилования. Причём, как меня, так и Брагинского!       Этот чокнутый, стоило нам приехать, как с цепи сорвался: зажимает, тискает, по коридору нельзя нормально одному пройти, чтобы не быть куда-нибудь утащенным!       Первым, как всегда, повезло мне - спустя полчаса после приезда, как Альфред сделал свою первую попытку. Помнится, тогда я действительно удивился, а вот потом... как обрезало. С тех пор и пытаюсь держаться подальше, хотя сам понимаю, что бесполезно, да и незачем. Как и само моё присутствие.       Честно говоря, я не совсем понимаю, то есть вообще не понимаю, какого я делаю на этом собрании, всё равно все переговоры ведутся тройкой наших лидеров, и чаще всего при этом в зале нас нет. Мы просто не нужны. Однако, кому-то втемяшилось (жаль, что этот умник не является моим подданным, уж я бы устроил ему весёлую жизнь!), что сами воплощения стран непременно должны присутствовать на таком важном историческом событии как... "деление шкуры не убитого Тройственного Союза" - как выразился Брагинский, на что я с ним полностью согласен. Война с Людвигом, хоть и приближается к своему концу, но отнюдь не окончена, да и о Кику не стоит забывать, а кое-кто уже высчитывает сумму контрибуции.       Мы здесь не нужны, но мы есть. Приходится быть, хотя ничего существенного сделать мы не можем. Особенно я, позиция которого в этом разговоре, да и в самом нахождении здесь снова, как нельзя точно, описалось Иваном: "ya ne ya, i loshad' ne moya!".       Мне не слишком импонирует усиления России... Союза, однако смотря на Альфреда, мне и не хочется усиления Штатов на мировой арене. Невольно сейчас я являюсь арбитром в начинающемся бою этих двух в переделке мира, и не зная, чью же сторону принять. Ивана я точно не поддержу, помня о своей клятве. А Альфреду не поддамся. Ни за что.       Однако, пока я размышлял по поводу всего этого, очухался Альфред. Дико блестя глазами, выглянул из закоулка, за что тут же получил по новоприобретённому Техасу от России. Хорошо так, с оттяжкой, от души, я даже залюбовался. Впрочем, долго радоваться зрелищу мне не дали, заменив его другим - дракой Ивана и Альфреда.       Я прислонился к стене, устраиваясь поудобнее, и даже не думал вмешаться. Ну их, ещё зашибут ненароком. Тем более, ничего такого не будет: ну намнут они друг другу бока, не больше. Брагинский, как бы не хотел, но должен восстанавливать отношения с миром, ему смерть Америки не с руки, а Альфред... А Альфред тоже хочет, но немного другого, так что убивать Ивана не будет.        - Что здесь происходит? - произносит кто-то рядом со мной на аменге. Быть может, по этой фразе различий с британским нет, но само произношение, да и эмоции...       И верно - Тедди Рузвельт собственной шокированной персоной. И это президент! Брал бы пример со своих коллег, стоящих за спиной - Уинстон только затянулся трубкой сильнее, не отрывая глаз, а Сталину хватило одного кивка, чтобы подчинённые кинулись разнимать страны.       Впрочем, что с него возьмёшь - медведь он и в Америке медведь. А так как я знаю и помню всю эту катавасию, становится ещё смешнее - это же была не Альфреда идея, а Ивана!       Россию, кстати, оттащили быстро - едва на его плечах появились чужие руки, Брагинский успокоился и позволил себя вызволить из захвата Америки. Того же Альфреда успокаивали дольше - минут десять он просто раскидывал людей в стороны, даже не замечая их, пока Иван не приложил его вынутым откуда-то (не иначе как из пятого измерения!) краником.       Бессознательную тушку Джонса тут же поспешили унести подальше, под смущённым взглядом красного как рака, Теодора.       Ни о каком продолжении беседы после такого и речи не шло. Люди и боссы как-то сами собой разошлись, будто растворились в воздухе, оставив меня в коридоре одного.       Опираясь одной рукой о стену, бреду вдоль неё, пока пальцы не натыкаются на пустоты. Бездумно смотрю и вижу оконный проём. То, что нужно.       Широкий подоконник принял мою тушку, как родную. Прислонившись к прохладной стене затылком и спиной, я полулежал, одной ногой упираясь в другую стенку, а другой болтая в нескольких дюймах от пола. Стекло приятно холодило горячий из-за беснующихся в мозгу мыслей лоб. Дрёма накрывает меня с головой.       Устал. Как же я устал... Спать хочется, а... не могу. Мне снятся слишком интересные сны.       Пожалуй, они - ещё одно из редких доказательств того, что я имею хоть что-то общее с моими братьями.       Потому что я уверен, что некоторые из них - вещие.       Дикие сны, безумные сны и при этом... они мне нравятся. Хотя, просыпаясь, я и помыслить не могу о том, что когда-нибудь я буду вести себя столь же беспардонно, как и во сне! Так же свободно и счастливо проводить отпущенную мне вечность... Причём не один.       Мне нравятся эти сны. И они же меня пугают. Совсем как...       Ну, да.       ... Тихие шаги кажутся просто подтверждением моих мыслей. Лениво улыбаюсь, подтягиваюсь вперёд, освобождая ему половину подоконника. Иван вскакивает на него легко, будто взлетает, но садится иначе - спиной ко мне, что полностью меня устраивает. Выдыхая, опираюсь о его спину, кладя свою голову ему на плечо, ощущая, как становится уютнее в груди от расползающейся во все стороны лиловой энергии. Россия щедро делится ею со мной, а я... я просто не могу себе отказать в том, чтобы почувствовать это хотя бы ещё раз.       Почувствовать, что он рядом.       - Я... я..       - Молчи, - перебиваю я его. - Просто помолчи... Пожалуйста, - прошу я его, и Иван замолкает.       Только моя рука сама собой наталкивается на его ладонь и переплетает с ней пальцы, вызывая усталый, но счастливый вздох у нас обоих.       Я уже ничему не удивляюсь. Я слишком устал. От всего: от войны, от приставаний Альфреда, от мыслей... От самого себя. О, да, порой, я несносен настолько, что сам себе кажусь брюзгой, ханжой и занудой! Но сейчас...       ... Я слишком устал, чтобы бежать от себя...       ... И от него...       ... И от того, что чувствую к нему вот уже несколько столетий...       Иван - он как эти, снящиеся мне на стыке времён сны, вызывающие возмущение пополам с нетерпением, в дни, когда будущее, хотя уже и определено, но всё ещё неясно. Я уже знаю, каким оно будет, но так и не решил, каким в нём буду я...       ... и с кем я буду.       Хотя, на этот вопрос ответ я уже нашёл, точнее, его дали за меня.       Он ведь не отпустит меня. Слишком тесно переплелись нити наших судеб, чтобы можно было оторвать одну, не повредив другую.       Позже, насколько я знаком сам с собой, я ещё не раз буду пытаться изменить это, благо, время для этого у меня ещё будет, однако сегодня я точно не буду. Слишком устал убегать от одной простой истины, давно понятой самим Иваном.       Я люблю его.       Вот и всё, признался... Хоть сам себе. И ничего - мир не перевернулся и не рухнул. Быть может потому, что сам мир слишком устал, чтобы хоть что-то делать, даже умирать. А, быть может, потому, что этой истине есть противостоящая:       Иван любит меня.       У него просто нет другой причины, почему он меня до сих пор не убил. Любой другой, причинивший ему столько же неприятностей, как я, уже давно бы исчез с карты мира, а не являлся бы одним из победителей самой грандиозной войны четырёх столетий. Поэтому...       Счастье, пожалуйста, подожди меня. Я знаю, бежать от тебя глупо, но я никогда, чтобы не говорил вслух, не считал себя умнее других - для этого я слишком зол. Скоро, не совсем, но через несколько десятков лет, тебе не придётся гоняться за мной, как волку за петляющим зайцем - я сам приду к тебе, когда буду готов, когда придёт моё время быть счастливым и когда я полностью осознаю, что не смогу быть счастливым, если не буду рядом с ним.       Но это не означает, что всё оставшееся время я не буду пытаться победить его.       Глупо? Ну... я же говорил, что я злой.       Даже сейчас я признаюсь в это только потому, что слишком устал скрывать от себя свои же секреты. И мне слишком приятно ощущать спиной его спину, его тело, и даже сквозь разделяющее нас расстояние - мерный рокот его мощного сердца. Счастье, дай мне немного отдохнуть. Я слишком устал, чтобы осознавать насколько я счастлив сейчас, просто держа его руку своей.       ... Первые капли дождя забарабанили по стеклу, уводя сознание за собой, в непроглядно-приятную дрёму. Окончательно я провалился в сон, под его мурлычущий голос:       - Сладких снов, мой ангел.       Ну, Брагинский, ну, погоди! Я обязательно тебя достану и отомщу! Ну, как только проснусь...       ... и, если в очередной раз, не приняв решение бегать от самого себя, не забуду этот чудесный миг, приняв его за сон...       Историческая справка по главе:       Документально зафиксированный факт – американцы позволили японцам так поступить с Перл Харбором, для подогрева народного недовольства. Дело было в воскресение, когда большинства офицеров на посту не было, а те, что должны были быть, отсутствовали. Однако, на находящихся неподалёку островах была американская операторская военная служба. И вот, не смотря на неурочный день и час, один лейтенант зафиксировал на радаре приближающиеся военные силы противников. Бедняга четыре, ЧЕТЫРЕ часа звонил всему руководству, до которого мог добраться, чтобы сообщить это, однако вместо того, чтобы принять это к сведению и возможно спасти Перл, лейтенанту попросту приказали засунуть свои *** в ***, и не лезть в не свои дела.       Что и говорить, у Америки в те года с головой было... ооо... стоит вспомнить хотя бы "итальянские стрелялки и засуху" - так иронично называет Артур ганстеров и сухой закон, ведённый в США. Впрочем, судя по сегодняшним действиям, у Альфреда намечается очередной бзик...       А в Англии считается, что чёрные кошки – к счастью, белые коты – к беде. Всё у нашего Артура не как у людей! Даже его премьер, Уинстон Черчилль родился в дамской комнате во дворце Бленхейм. И действительно ходил на встречи с президентом США в парк, где они страстно объяснялись в любви к ядерному проекту "Манхеттэн";) А свою единственную фразу в главе Рузвельт произносит на аменге, т.е. на американском диалекте английского языка. Для непрофессионала разницы почти нет, но Артур-то точно её знает!       Впрочем, Альфреду тоже повезло - в этой главе проскальзывают намёки на его правительство. В 1902 году президент США Теодор Рузвельт пощадил на охоте американского чёрного медведя, загнанного охотничьей командой с собаками, полузабитого и привязанного к дереву (иве). Рузвельта пригласили отстрелить добычу. Он отказался сделать это сам, мотивируя тем, что это «неспортивно», но распорядился медведя пристрелить, дабы прекратить его мучения (мда, геройство так и прёт, так и прёт!). История попала в карикатуры, только потом медведь был заменён на маленького медвежонка (которого в конце всё равно пристрелили *злодейский смех*. И таки да, с этого началась история "Мишек Тедди"! Причём, создал первого из них действительно русский! Дело было так - одна из карикатур с уменьшенным до медвежонка масштабом попалась на глаза жене Морриса Мичтома, эмигранта из России (настоящее имя — Михаил Мишим), владельца магазина игрушек. Она и сшила первого медвежонка, похожего на медведя из карикатуры. Он был установлен на витрине магазина и назван «Медвежонок Тедди», в честь президента Рузвельта, и произвела настоящий фурор! История этой игрушки, наглядный пример успеха Америки превращения всех его "геройских" чёрт в нечто хорошее, но происходит это только из-за смекалки русского человека!       Что и говорить, в этой главе я преследовала две вещи - вдолбить в голову Артура его чувства к Ивану и знатно постебаться над политикой. Что из этого вышло - решайте сами)