За красной дверью

      Солнце и правда грело эту квартирку изо всех сил.       Шань маялся. Оттягивал ворот майки, облизывал пересохшие губы, глубоко вдыхал приоткрытым ртом. Прикладывал к шее запотевшую банку пива, и капли стекали к его ключицам. Он их не стирал — ему, было видно, нравилось.       Чэну, к сожалению, нравилось тоже. Поэтому он старался на Мо не смотреть.       В груди жалась к рёбрам тоска, и за неё было стыдно. Перед Тянем, который пытался вовлечь своего молчаливого брата в разговор и заметно расстраивался, когда брат замолкал после пары фраз. Перед старающимся развеселить всех вокруг И. Перед Чжэнси, молчаливым, непробиваемым недотрогой с виду, но смотрящим чутко, встревоженно. И перед Гуаньшанем — нервничающим, поглядывающим виновато, как будто сделал что-то плохое, и хочет понравиться, но не знает, как, и чувствует себя глупо, когда единственное, что он может сказать старшему брату своего парня, это «будешь ещё салат?», и как же хочется его успокоить, ну же, всё хорошо, ты хороший…       Перед самим собой было стыдно — за желание прошептать это Мо в висок, прижавшись губами к светлой, гладкой, такой, наверно, прохладной коже.       За то, что так ярко представляет, как делает это…       Только перед Шэ Ли стыдно не было. Шэ Ли сам сидел задумчивый, подолгу курил на балконе, покачивал вино в стакане, уткнувшись взглядом в обтянутые джинсами острые колени Мо. Улыбнулся Хэ Тяню, когда тот, соглашаясь с какими-то словами своего парня, на секунду опустил на его колено ладонь и не получил на это никакого сопротивления — кто бы мог подумать, совсем для него ручным стал, Рыжик…       Улыбнулся Гуаньшаню — просто так, поймав его взгляд. Очень доброй и чистой улыбкой.       «…и, думаю, мы поймём друг друга…»       Если он понял правильно, и Шэ Ли действительно тоже нравится Рыжий, то можно лишь восхититься его выдержкой: столько лет быть рядом, и не урывками, а видеть всё, слышать всё, всё чувствовать — и до сих пор находить в себе силы вот так им улыбаться…       — Мне пора.       Чэн в себе сил не находил. Чуть позже — обязательно, но не сейчас, когда эта новость только свалилась ему на голову, и оказалось, что ему не всё равно.       — Провожать не надо, — добавил он. Коснувшись плеча, остановил подорвавшегося было И. Кивнул на прощание всем.       Но Тянь всё равно догнал его в коридоре. Один; руки скрещены на груди.       — Ты ничего не хочешь мне сказать?       Он шептал тихо, подойдя чуть ли не вплотную, чтобы это точно было только между ними. И, нахмурившись, привалился плечом к двери: не выпущу.       Так, понял Чэн. Что-то серьёзное. Но не мог же он заметить…       — А что ты хочешь услышать?       Пока Тянь молчал, казалось, что и без того тесные стены от этого молчания сжимаются. Научился же, мелкий…       — Об этом.       Кольцо блеснуло в дотянувшемся из комнаты луче солнца. Тянь покрутил его на пальце, сдвинул, рассмотрел оставшийся красноватый след. Убрал руки в карманы.       — Не делай вид, что ничего не понял, — проговорил настойчиво. — Потому что я не собираюсь делать вид, что ничего не происходит.       Он стал наглее и резче, как всегда, когда нервничает, но добавилось что-то ещё. Чего раньше в нём не было. Чэн слушал, пытаясь выудить это из тихих, уверенных слов, а поймав, неожиданно для себя смог наконец улыбнуться.       Тянь не злится. Тянь защищать приготовился свою радость. От кого угодно, от чего угодно, всеми силами.       Молодец.       — Вокруг вас многие будут против, — произнёс Чэн, мягко перебивая брата. — Будут осуждать ваш выбор, создавать проблемы и презрительно коситься. Переживай о них, а я всегда постараюсь поддержать тебя. Постараюсь поддержать… вас.       Пару секунд было слышно только, как болтает в комнате Цзянь И, как ворчливо отвечает ему Чжань Чжэнси. Глухой смех Шэ Ли. Стук жестяных банок о стол… Мо там, за тонкой стеной, молчал так же, как молчал перед Чэном Тянь. И, казалось Чэну, так же, словно они одно чувство разделили на двоих, переживал:       — То есть… ты так быстро уходишь не потому, что тебе противно на нас смотреть?       — Я ведь давно на вас смотрю. Я не слепой.       И не глухой, вздохнул про себя Чэн. Та ночь в отеле показалась ему теперь очень важным воспоминанием — не случайность, не желание поэкспериментировать, а их, надо же, первый раз…       — Спасибо.       Тянь пробормотал это в сторону. Он стоял растерянный, опустил напряжённо голову; у них вообще-то никогда не были в ходу все эти прикосновения, но в тот момент Чэну показалось, что брат хочет обняться. И Тянь действительно обхватил его за спину, стиснул коротко, но крепко, и, похлопывая его по лопаткам, Чэн понимал, что по-настоящему, до боли искренне рад за чужое счастье.

***

      В квартире Хэ Чэна солнце бывает редко.       Вечером на несколько минут зависает между небоскрёбами напротив, бросает на пол пару косых жёлтых полос. Уже уставшее, закатное, почти не греющее; Чэн упирается ладонями в прохладные доски паркета и выравнивает сбившееся от резкого движения дыхание.       Так. Спокойнее. Последний подход…       Напряжение приятно отзывается в мышцах. Работа Чэна уже почти год не связана с… физическими нагрузками, не требует быстрой реакции и высокой выносливости, но тренировки так прочно впаяны в распорядок дня, что у него и мысли не возникло их бросить.       …а Мо, кажется, тоже занимается…       Он поджарый сам по себе, всегда таким был, но сейчас стал заметно рельефнее. Такие мышцы не от работы, видно, что тренируется. С Тянем, наверное, вместе. Вдвоём удобнее: можно соревноваться друг с другом, считать друг другу, держать ноги, качая пресс — у Мо тонкие щиколотки, которые так легко обхватить пальцами, он напрягается в такт движениям тела. Раскрасневшийся, пахнет дезодорантом и своим собственным запахом разгорячённой кожи; дышит тяжело, влажный от пота, уставший, и откидывается на пол — «я больше не могу…» — и как же хочется лечь на него, обессиленного, жаркого…       …господи, ну почему именно он…       Почему он теперь взрослый совсем. Не мальчишка, которого коснуться страшно, не с ветром в голове и одним матом на языке, не стесняющийся чувствовать и показывать свои чувства.       Живёт с Тянем. Не от безвыходности, не чтобы дешевле снимать квартиру и даже не как с другом, а потому что действительно хочет быть рядом. Ходит с ним по магазинам, по утрам залезает к нему под душ, шипит на него, чтобы не лез под руку на кухне. Вечером ложится с ним в одну постель и дальше тоже — без драк и рассерженно-смущённого рычания, без попыток вырваться или сделать вид, что всё случайно, а с готовностью, с желанием отдаётся…       Там, в комнате, солнце подсвечивало тонкие волоски у Мо на загривке, и Чэн ловит себя на том, что пытается представить, каково это — целовать, едва касаясь, эти острые, покрытые золотистым пухом позвонки.       В общем, всё плохо.       После сотого отжимания Чэн идёт в душ, на ходу стягивая футболку. «OUROBOROS» закрывается в девять. Остался час, чтобы привести себя в порядок и отыскать его в катакомбах старого города.       …На узких улицах негде припарковаться. Чэн бросает машину за пару кварталов от нужного адреса и дальше идёт пешком.       Неплохой район. Он опасался, что придётся бродить по темнеющим безлюдным трущобам, невольно воскрешая в памяти неприятные воспоминания, но, к счастью, нет. Две миловидные девушки наперебой подсказывают ему дорогу, с деревьев свисают бумажные фонари и гроздья жёлтых цветов, пахнет острой лапшой из небольшого ресторанчика. Над низкими домами поднимается луна, бледная в розовой дымке. Всё тусклое, тихое, спокойное.       Вдоль оплетённого зеленью забора до бакалеи на углу, там направо и до конца улицы, так сказали девушки. Чэн давно не ходил по городу — не гулял по городу, — и всё ощущается живее без металлической коробки его ауди вокруг.       Остывает воздух; асфальт отдаёт тепло. Светлый весенний вечер никак не желает заканчиваться. Мо говорил, что его ночные смены по выходным начинаются в девять, и Чэну кажется, он довольно жмурится сейчас у входа в бар, дыша последними минутами покоя перед работой.       Было бы интересно заглянуть как-нибудь к нему. Посмотреть на него за стойкой, заказать коктейль посложнее — Мо наверняка будет хмуриться, делая его. Понаблюдать, как он общается с посетителями. Как устало проводит рукой по шее, когда думает, что никто не смотрит…       Интересно, сколько раз Мо замечал, что он, Чэн, смотрит на него? И чем считал эти взгляды — недоверием? осуждением? безразличием?..       Нужный дом двухэтажный, из серого кирпича, полужилой, бормочет из открытого окна на втором телевизор. На первом уже забранный ставнями магазин, утопленный в стену кофе-автомат, потом арка во внутренний двор — и красная дверь. Змей, пожирающий сам себя, свился чёрным кольцом по центру. Сверху ровно горит белым вывеска.       Чэн медлит. Они с Шэ Ли ни о чём не договаривались, докурили тогда в молчании, потом избегали друг друга и, кажется, оба были недовольны своей внезапной, уязвимой почти-откровенностью.       Возможно, Шэ Ли вообще его не ждёт.       Но зря он, что ли, тащился на другой конец города?..       Дверь открывается под звон колокольчика. Время уже перевалило за девять вечера, и на первый взгляд в салоне никого нет, но в глубине помещения раздаётся прерывистое жужжание. Чэн подходит к приоткрытой двери и, стукнув по косяку костяшками, слегка толкает её.       Шэ Ли поднимает голову от бедра молоденькой улыбающейся брюнетки и выглядит совсем не удивлённым.       — Подождёшь немного? Я позову.       Кивнув, Чэн закрывает дверь. Возвращается к креслам, садится. Его не покидает ощущение, как перед приёмом врача — он думал, здесь будет бардак, что-то такое, молодёжно-панковатое, но то, что он увидел, было больше похоже на медицинский кабинет.       Даже то, что девушка вышла, а Шэ Ли ещё не зовёт, гремит чем-то за дверью, напоминает это — подождите, врач вас пригласит…       — Привет.       Только врачи не здороваются с пациентами так. Мягко, с легкомысленной улыбкой на губах, прислонившись плечом к арке.       — Я думал, ты не воспользуешься моим предложением, — продолжает Шэ Ли, пропуская в свой кабинет. — Ты вроде не воспринял его всерьёз.       Он выглядит немного уставшим, но, кажется, действительно рад встрече. Если, конечно, это не дежурная вежливость.       — Я полчаса назад решился.       — Понятно. Придумал, что будем бить?       — Нет. У вас тут вроде должны быть каталоги.       Шэ Ли закусывает губу и смотрит внимательно. Решает что-то.       — Потом дам каталог, если понадобится, — говорит наконец, отворачиваясь к столу. — Я тут набросал кое-что лично для тебя…       И достаёт из верхнего ящика… скетчбук? Листает страницы; Чэн отмечает, что толстый альбом заполнен почти весь, и странным почему-то кажется: Шэ Ли рисует? Вот этот парень?..       Представить его с карандашом в руках получается плохо, но когда Шэ Ли протягивает раскрытый альбом, Чэн хмыкает. Да. Этот парень рисует. И довольно… впечатляюще: Лун на листе выведен уверенными линиями, чёрной тушью, извивается напряжённо, будто сейчас зашевелится, и Чэн чувствует, что этот рисунок действительно может стать частью него.       — Это подходит, — кивает он, возвращая альбом Шэ Ли. — Хороший эскиз.       Но Шэ Ли медлит. Крутит в пальцах рулон плёнки.       — И этого… достаточно?       — М?       — Я не должен добавить сюда треугольник? Или… какие-нибудь цифры?       Он с любопытством наклоняет голову, и Чэн подавляет вздох. Наглый мальчишка…       — Если ты знаешь, чем я занимался, то должен знать и то, что я отошёл от дел.       — Я думал, от таких дел можно отойти только на тот свет.       Чэн не утруждает себя ответом.       Несколько секунд Шэ Ли ждёт, потом отворачивается. «Раздевайся и ложись», — бросает через плечо. Чэн стягивает футболку, стоя к Шэ Ли лицом, чтобы если тот вдруг повернётся… В общем, не надо им этого.       Медицинская простынь тихо сминается под его спиной. Шэ Ли возится с чем-то на столе.       Много плёнки, много дезинфекции, много ещё каких-то действий с предметами, назначения которых Чэн не понимает. Понимает одно — мороки много. И если для него самого это первый подвернувшийся способ отвлечься, что-то немногим лучше, чем алкоголь, то зачем это Шэ Ли? Хотел по горло уйти в работу? Так не проще ли было набрать клиентов со стороны?..       Впрочем, какая разница.       Шэ Ли поворачивается к нему и садится рядом на круглый стул.       — У тебя очень чистая кожа для того, кто занимался… этим. — Он скользит взглядом по рёбрам, по едва заметному старому шраму на плече, ещё более старому — на шее, и Чэн устало усмехается:       — Это так тебя интригует?       — Это… признаюсь, добавляет тебе некого шарма в моих глазах.       Улыбка превращает его признание в шутку.       Прикосновения рук Шэ Ли, затянутых в чёрные латексные перчатки, осторожные и деликатные — совсем не то, что спешные, грубоватые прикосновения Джен Линга, их подпольного врача, вечно ворчавшего на них, как будто они шайка ободравших колени мальчишек. Он скребёт кожу одноразовым станком. Брызгает чем-то. Протирает снова… В воздухе пахнет спиртом. Давно забытый запах, тянущий за собой из памяти тёмные улицы, крики, выстрелы, онемевшие от ударов кулаки — и, как итог, старую базу в подвале отеля кого-то из лояльных членов Семьи. То затхлое помещение быстро сменили, Чэн успел побывать там лишь один раз. Ждал, когда ему зашьют ту самую рану на плече, болезненную, обожжённую по краю, но не опасную. Рядом из Ю Тао вытаскивали пулю. На больничной койке, дожидаясь, пока подействует обезбол, матерился залатанный уже Хуа Би…       — У тебя тут родинка. Хм…       Чэн, моргнув, скашивает на неё взгляд.       — Помешает?       — Нет. Но нужно учесть.       Шэ Ли обводит её кончиком пальца, будто сохраняет в памяти.       В переведённом рисунке она оказывается точно в центре одной из чешуек Луна. Этот дракон, фиолетово-синего цвета копирки, больше того, из альбома, и он идеально лёг на тело.       — Угадал с размером, — пытается похвалить Чэн Шэ Ли, но тот лишь безразлично пожимает плечом:       — Я же трогал тебя там, на балконе.       Он собирает машинку, поправляет колпачки с краской. Выдавливает немного вазелина себе на кисть. Подпинывает педаль под ногами и перекидывает провод через шею… Всё на автомате, почти не глядя — смотрит на рисунок, примеряясь, с какой стороны начать.       В итоге ставит иглу сверху, на рёбрах.       — Начнём с того, что больнее. Окей?       Чэн кивает, приготовившись — и всё равно дёргается, когда игла очередью пробивает кожу.       — Чёрт… Извини, — шипит он сквозь зубы, но Шэ Ли, вовремя убравший машинку, успокаивает:       — Всё нормально, я этого ожидал. Продолжаем?..       И Чэн, кивнув, наконец теряется в боли. Он научен её терпеть, потому молчит и не дёргается больше, сосредоточился на дыхании, чтобы движения грудной клетки не мешали Шэ Ли. Долгие секунды боли — вдох — боль — выдох…       — Так значит, ты влюблён в Рыжего?       …Чэн сбивается с ритма — вот так просто?..       — Я не влюблён в него, — отвечает он. — Как можно любить человека, которого едва знаешь? Это… не знаю, что это.       — Тянет, — подсказывает Шэ Ли.       «Тянет», — повторяет про себя Чэн. И мысленно соглашается: «Пожалуй».       — Может, и правда есть что-то такое, — говоря, Шэ Ли продолжает размеренно вбивать краску под кожу, — феромоны, мистический магнетизм, судьба. Хэ Тянь Рыжего тоже не знал тогда, когда вцепился в него, а привязался так, что не оттащить. Как будто учуял его среди остальных и ухватился: моё. На всех рычал, мне по роже однажды съездил… — Он останавливается ненадолго и усмехается, не поднимая головы: — Может, у вас это семейное? Ну, знаешь, в крови.       Кровь сочится из чёрных линий. Чэн смотрит на неё безразлично: это в ней, значит… Левая рука Шэ Ли лежит на его напрягающемся от боли прессе, и непонятно, он просто кожу растягивает или ещё и гладит успокаивающе.       — А ты давно в него… — Чэн замолкает, подбирая слово и пережидая боль, — в нём заинтересован?       — В ком? В Рыжем?       Шэ Ли протирает раздразнённую кожу ватным спонжем и, выпрямившись, смеётся. Поводит плечами, смотря Чэну в глаза. Снова склоняется над рисунком.       — Нет, — говорит, проведя пару линий. — К Мо я питаю глубоко дружеские чувства.       — Но ты сказал, что мы поймём друг друга.       — Не настолько хорошо. Я тоже давно и бессмысленно скулю по одному парню, но это не Рыжий.       — М, — отзывается полустоном Чэн. Действительно, мало ли кто там может быть у Шэ Ли…       — Это Хэ Тянь.       Машинка жужжит размеренно. У Шэ Ли даже рука не дрогнула.       — Ты шутишь?       — А тебе смешно?       — Я…       — Знаешь, нам не обязательно это обсуждать. — Шэ Ли поправляет перчатки. — И вообще разговаривать.       И улыбается:       — Просто стисни зубы — и терпи.       Чэн благодарно откидывает голову и закрывает глаза.       — …Ты дёргаешься. Давай сделаем перерыв.       Шэ Ли откидывается на спинку стула и стягивает измазанные краской перчатки.       Чэн переводит дыхание.       — Та девушка, кажется, и то держалась лучше меня.       — Я мучил её не так сильно и не так долго, — ухмыляется Шэ Ли. — И болевой порог у девушек выше. А ты голодный ещё, да? В общем, не уязвляй зря своё мужское достоинство. Это больно, правда, я тебя сразу предупреждал.       Машинку он отложил на стол. Подумав, смахнул в урну колпачок с остатками краски. Потянулся, прогибая спину — уставший, но довольный своей усталостью.       — Покурим?       Чтобы закрыть тату плёнкой, Шэ Ли надевает новые перчатки. Какой правильный, думает Чэн — что-то, чего он не ожидал от этого парня. И этой почти-заботы не ожидал:       — Повернись, я накину тебе куртку на плечи. Весенние вечера холодные.       Так что поворачивается, забывшись…       И слышит, как Шэ Ли перестал дышать; чувствует кожей, что он замер и очень жалеет о том, что сказал недавно.       Ну. Это даже смешно.       — Всё ещё считаешь, что это добавляет мне шарма?       — Чэн…       — Всё в порядке. — Чэн заставляет себя улыбнуться, зная, что эту улыбку будет слышно в его голосе. — Не всегда всё шло гладко, но сейчас — в порядке.       Шэ Ли накидывает куртку так аккуратно, как будто шрамы — двенадцать полос, грубо заросших красноватой кожей, двенадцать воспитательных ударов за неповиновение, — могут ещё болеть.       Молчание нарушается только уже на улице.       — Сигареты остались в машине, — говорит Чэн, и Шэ Ли протягивает ему свою пачку. Сигареты у него вишнёвые, лёгкие. Чэн берёт одну и отрывает фильтр.       Дым всё равно кажется ему слишком пустым и сладким. Шэ Ли зажимает сигарету в губах и разминает пальцы, весь окутан им.       — Ты сам учился всему этому?       — Сначала сам, — отвечает он, придержав сигарету. — Потом у мастера. Мы вместе жили полгода.       — Вы с ним…       — Почему все сразу думают об этом?.. — усмешка Шэ Ли непонятная — и не «да», и не «нет». — Потом тренировался на себе, на бананах… С ними у меня ничего не было, если что.       Чэн дёргает уголком губ.       Они докуривают быстро. Возвращаются в кабинет, вздрагивая от перепада температуры. На этот раз Чэн скидывает куртку, не пытаясь отвернуться, но Шэ Ли не поднимает головы от стола. Снова надевает новые перчатки. Меняет иглу. Доливает краску — капля, вторая…       — И дорого всё это обходится?       — Да, — отвечает он прямо. — Когда я начинал, сам паял иглы. Первую машинку собрал тоже сам. Она была ужасна, из-за неё у меня вся рука в шрамах.       Снова во всеоружии подсев к Чэну, он медленно отлепляет плёнку. Лун забит больше чем на половину, остался только участок на прессе, и, смазывая кожу, Шэ Ли обещает:       — Здесь будет полегче. Только…       Он хмыкает, поднеся иглу к контуру, потом убирает руку. Заносит снова, поменяв положение. Потом встаёт и нависает над Чэном, опираясь запястьем о кушетку у его плеча.       — Мне будет удобнее так, — говорит, впервые за всё это время заглядывая ему в глаза, — ты не против?       И впервые за вечер выглядит неуверенным. Чэну вдруг кажется, что он был с этим парнем грубоват.       Он ведь такой молодой. Как Тянь. Надо с ним как-то… поаккуратнее.       — Ты со всеми так осторожничаешь или тебя напрягаю именно я?       Шэ Ли опускает голову, отводя взгляд. Бьёт линию — длинную, почти невыносимую.       — Нанесение татуировки — это общение, — говорит, не отрывая иглы от кожи, — довольно личное и интимное. Ты настраиваешься на меня, ожидая, что я причиню тебе боль — я настраиваюсь на тебя, в ожидании реакции на неё. Это… — его усмешка щекотно касается кожи, — почти БДСМ. Всё должно быть по обоюдному согласию и к обоюдному удовольствию.       Он устраивается ещё ближе — локтем упёрся рядом с бедром, левую руку положил на живот. Его прохладное предплечье нагревается от горячей кожи, и Чэн чувствует, как оно давит на напрягающийся пресс. Чувствует запах Шэ Ли — почти выветрившийся сладковатый парфюм и что-то медицинское.       Молчание, наполненное дыханиями (сбивающимся, рваным — его; ровным и спокойным — Шэ Ли), делает всё не таким, каким должно быть. Но говорить им не о чем.       На этот раз терпеть боль действительно легче. Они заканчивают быстро, без перерывов, Шэ Ли скороговоркой рассказывает, как ухаживать за татуировкой. Добавляет:       — Подожди меня на улице.       Чэн не понимает, зачем, но ждёт. Темно. Вывеска горит тускло, фонарь освещает небольшой клочок воздуха, не дотягивается до асфальта, только приманивает мотыльков. Они бестолково бьются о лампочку.       Шэ Ли скоро выходит. Закрывает дверь, делится сигаретами. Молчит.       Через пару минут Чэну это надоедает.       — Тебя подвезти?       — М? — Шэ Ли заметно выныривает из своих мыслей. — Нет. Я живу здесь, над студией.       — Тогда я поеду…       — Не хочешь зайти ко мне?       Он говорит это в воздух перед собой и только потом поворачивается. Подходит ближе. Кладёт руку на плечо, и Чэн смотрит на неё — нет, он что, серьёзно?..       Поцелуй не оставляет ему сомнений. Сразу глубокий, влажный: Шэ Ли настойчиво предлагает себя, и Чэн его пробует — слизывает с верхней губы сладость от фильтра, прикусывает нижнюю, задевает пирсинг в языке. Но он не то чтобы хочет. Скорее, ему интересно — как любой опыт с новым партнёром.       И Шэ Ли это не устраивает.       — Ха-а… — он протяжно выдыхает, отстранившись, и произносит с подчёркнутым, насмешливым укором: — Ледяное спокойствие. Ты совсем не похож на Хэ Тяня.       — Так я тут должен был стать его заменой?       Непонятно, собирался ли Шэ Ли вообще это скрывать. Не похоже, чтобы ему было хоть сколько-нибудь стыдно.       — Не зайдёшь, да? — снова спрашивает он вместо ответа, облизав губы.       Чэн качает головой.       Уже в машине он прокручивает в голове то, что сказал ему Шэ Ли напоследок. «Я буду рад, если ты приедешь на коррекцию. Люблю выполнять свою работу хорошо». И после паузы: «Приставать не стану».       В его словах и движениях не было неловкости. Было видно: ему плевать, что подумал Чэн о его языке у себя во рту. И о причине, заставившей его туда засунуть.       На самом деле, если бы не вставшее вдруг поперёк горла осознание, что он поцеловал ровесника младшего брата — друга младшего брата, — то он бы, пожалуй, не отказался зайти. С такими легко. Ничего лишнего — так зачем отказываться? Тем более Шэ Ли… подрос. Больше не выглядит малолеткой: лишь слегка поднял голову, чтобы дотянуться до его губ…       …Мо немного пониже, и чтобы поцеловать его, нужно наклониться сильнее…       Воображаемый Мо отворачивается, сжимает губы, и Чэн с удивлением понимает, что его стало меньше в мыслях. Он не думал о нём весь сеанс, и сейчас сложнее — татуировка болит, не даёт расслабиться и забыться. Напоминает о себе — и о Шэ Ли, его затянутых в латекс пальцах, жужжании машинки…       …поцелуе…       Шэ Ли явно был им недоволен, но всё-таки предложил заехать снова, и, возможно, в следующий раз стоит показать ему, что способен не только на ледяное спокойствие. А то, что Шэ Ли не скрывает, что использует его…       Да какая разница. Чэну нужно просто на что-то отвлечься. Им обоим нужно, и пусть для разнообразия это будет не боль, а что-то приятное.