За красной дверью

      …холодная чешуя плотно скользит по шее. Кольца пульсируют, играясь с дыханием: дыши-не дыши-не дыши-не дыши-не дыши… Дыш-ш-ши — шипение вплетается в жаркий воздух, вдох — и льётся прохладой в горло, желанной, чистой…       Змеиные глаза искрят золотом, смотрят с застывшим интересом; змея покачивается из стороны в сторону. Она сильная и белоснежная, гладкая и тяжёлая, и она голодна. Она так жаждет насытиться, но не кусает — издевается, гипнотизирует, душит, ждёт…       Шею стягивает кольцом. Змея свилась спиралью сквозь мысли, эфемерная, пробует их на вкус; змея раздвоенным язычком щекотно касается скулы, и ниже, и сколько ни стискивай зубы — она придушивает до красных блестящих вспышек, насмешливо изгибается у самого лица, дразнит, на секунду ослабив хватку…       И бросается к отчаянно раскрытому рту. Не позволяет вдохнуть, прижимается разинутой пастью, болезненно, странно — дикая тварь со слишком ясным сознанием. Не по-животному ластится, безупречно знающая человеческое тело. В пасти у неё холодно, но воспалённая ядом слизистая горит. Он стекает в рот с острого зуба, сладко-терпкий, словно пылающая синим огнём самбука. Змея слизывает его со слюной, тонким извивающимся язычком размазывает по нёбу и лезет глубже. И свет гаснет перед глазами…       …В темноте взрываются алые круги. Чэн глотками хватает воздух и никак не может надышаться.       Сладкий привкус во рту не даёт сбросить с себя флёр кошмара. Это ведь был кошмар?.. Сон, в котором от страха не шевельнуться, после которого сводит мышцы, липкий холодный пот стекает вдоль позвоночника…       Горячий стояк приподнимает резинку трусов. Пульсирует, словно что-то гладкое, согревшееся от тепла кожи ещё скользит между ног, извивается, тяжело давит. Рука тянется туда неосознанно — сжать член сквозь ткань, провести по стволу сильным размашистым движением и, сдавшись, пальцы просунуть под резинку, коснуться влажной головки, ладонью собрать смазку и быстро, грубо, пока ещё не пришёл в сознание…       Оргазм прошибает остро. Не сдерживаемый, без распаляющей оттяжки, бьёт током сквозь позвоночник — и член дёргается в ладони. Изливается короткими толчками, сперма брызгает на шею, обжигает после чешуйчатого холода, на несколько мгновений всё тело сдавливает жадной змеиной хваткой — и наконец отпускает, оставляя лишь сытую, бесстыдную слабость.       Чэну кажется, он только после этого просыпается.       Мокрая измятая простынь липнет к спине. Остывает дорожка капель — с шеи по груди и на животе, густые, липкие… Ха. Много. Чэн садится в постели, размазывая сперму по коже. В душ — потом. Когда силы вернутся.       Зеркало выхватывает из полумрака его ссутуленную фигуру. Серый утренний свет смазывает узор шрамов, сглаживает морщины на лбу и у рта, скрадывает массивный рельеф мышц, и Чэну кажется, в отражении — он десять лет назад. Когда уже не верил во что-то настоящее и живое, что заберётся под рёбра и заставит сердце дрожать не от зашкаливающего адреналина и сумасшедших нагрузок, но ещё в тайне от самого себя этого желал.       В тайне от самого себя думал, что оно, может, даже получится у него хорошо и взаимно. Когда-нибудь.       Чэн десять лет спустя всматривается в своё отражение и смеётся. Сдвигает руку назад — чтобы Лун тоже посмотрел на всё это и посмеялся, что это он забрался под рёбра, он болел там и заживал, он остался с ним на всю жизнь.       Красивый он… Руки у Шэ Ли откуда надо растут. Шэ Ли просил заехать через две, что ли, недели, хотел что-то там подправить. Прошло уже три — и чёрт с ним. Чэн косяков не видит: Лун выведен искусно, тонкими чёткими линиями, и извивается от малейшего движения, живёт своей жизнью, напоминает…       После душа Чэн сразу прячет его под футболку.       Закапывается в дела, отгоняя смутное ощущение неудовлетворённости. Утренняя пробежка под ненавязчивый инструментал, разбор почты за завтраком, немного унылой бытовухи с посудой и стиркой. После лёгкая тренировка и проверка сомнительного контракта, который третий отдел почему-то пропустил без вопросов — всех поувольняет к чертям, если ещё хоть раз…       Дурное предчувствие преследует повсюду как въедливый парфюм. Чэн до последнего надеется, что оно про контракт, что так сыграло рабочее чутьё, но этот запах… Сладко-терпкий, алкогольный в верхних нотах и раскрывающийся липовым мёдом в основе, — он не про работу. И Чэн уже собирается свалить от всего подальше, провести оставшийся выходной в резиденции, в обществе испаряющихся от одного взгляда слуг и тишине частного леса, но не успевает.       Телефонный звонок застаёт его за рулём.       — Чэн, — взволнованно выпаливает Тянь, не здороваясь. — Слушай, я у тебя… помощи хотел попросить.       На заднем плане у него шум толпы, низкий гул и искорёженный динамиком голос. Чэн пытается разобрать слова, но его отрезает от них, будто трубку прикрыли рукой.       — Ты не занят сейчас? — Тянь дожидается короткого «говори» и, вымученно усмехнувшись, шепчет: — Там Шань… Он, в общем, напился. Надо его забрать и домой привезти.       — А сам ты?       — Я… не могу сейчас.       Не может, значит… Чэн прищуривается: телефон скрадывает часть интонаций, но холодком ощутимо повеяло. А обычно — затапливает теплом, когда младший говорит о Шане.       — Где он?       — Да в своём баре… Только, Чэн. Пожалуйста, помягче с ним.       И даже эта просьба пропитана тщетно скрываемым сожалением. Что-то случилось. Но, видно, не его дело; Чэн уточняет адрес, вбивает в навигатор, выругивается сквозь зубы, увидев насчитанные километры. Лишь в конце коротко уточняет:       — Поговорить хочешь?       Слышит:       — Нет. Спасибо, брат.       И разворачивает машину на сто восемьдесят под короткие гудки сброшенного вызова.       Бар, где работает Шань, — та ещё дешёвая забегаловка. Полуподвальный, откусивший угол жилого дома, он обвёл свою территорию мигающими неоновыми трубками и криво прилепил заурядное «Пьяный дракон» под чьим-то окном с геранью; внутри — духота, клочья темноты по углам, тусклые рыжие лампочки на длинных проводах, вдоль стойки красные рожи и трясущиеся руки. В такие заведения приходят надраться после работы, когда дела идут откровенно хреново, чтобы вывалить всё бармену, а потом блевать в туалете приготовленными им коктейлями. За такую цену их не жалко спустить в унитаз.       Шаня из этого бара хочется забрать. Насовсем — уволить, увести, отправить за вощёную до зеркального блеска стойку одного из тех заведений в центре, где снимают напряжение люди иного круга. Пусть он своими красивыми пальцами ласкает тонкое стекло и начищенный металл, мешая изысканные коктейли, пусть ловит благосклонные взгляды. И откровенно заинтересованные — но никому не позволяет больше, чем просто смотреть. И все бы знали, что с этим рыжим парнем руки распускать нельзя, если не хочешь остаться без этих рук.       Хочется, чтобы он сам показывал это, подходя и вскользь касаясь губами щеки, когда забираешь его с работы. Хочется окружить его заботой и роскошью, исполнять его капризы, баловать его. Хочется, чтобы он принимал это как должное, отзываясь на прикосновения не из благодарности, а по собственному желанию. Чтобы характер показывал, когда бесится, и сам принимал, что живёт не с идеально уравновешенным партнёром…       Чэн понимает, что Шань на такое никогда не согласится. Знает, что ему давно пора смириться — Шань не согласится ни на что из того, что он может ему предложить.       Но когда видит его, привалившегося к стене в затхлом служебном помещении, с растрёпанными волосами и в выцветшей оранжевой футболке, задравшейся на пояснице, почти готов заставить его.       — Вы… за Шанем? — Сидящая рядом с ним девчонка подрывается навстречу. Перегораживает дорогу: — Но Тянь сказал, что приедет Шэ Ли…       — А я вам не нравлюсь?       Намёк на улыбку — и она теряется, смущённо вцепившись в передник. Бормочет только:       — Выведите его, пожалуйста, через задний двор. Чтобы посетители не видели.       Чэн кивает, взглядом прося немного отойти в сторону, и девчонку вовсе сдувает из комнаты. В тишине становится слышно, как глубоко дышит Шань. Подходя, Чэн смотрит на его мерно поднимающиеся и опускающиеся плечи.       Когда так близко, Шань выглядит крупнее. Совсем уже не подросток — тело его сильнее, прочнее…       Выносливее. Лицо у него горит, покрасневшая кожа обдаёт жаром, стоит поднести руку к щеке. Не касаться, а так, чтобы лишь почувствовался золотистый пушок. И на скулах, чуть отчётливее. И короткие волосы на виске, влажно поблёскивающие от пота.       Жарко ему, думает Чэн. И ведёт прохладными пальцами по его шее сзади.       — Эй, Шань. Поднимайся.       Красноватые веки вздрагивают. Короткие рыжие ресницы на них топорщатся иголками, но Чэн уверен — мягкие…       — Что?.. — Шань открывает глаза, его зрачки коротким пульсом сжимаются в точки — и снова расфокусированно расплываются. — Хэ Чэн?! Я в порядке.       Он отталкивает руку, передёргивает лопатками, вжимая голову в плечи. Будто стряхивает с себя отголосок чужого прикосновения, ощутив всё, что крылось за ним. Чувствительный, думает Чэн, и глубоко втягивает носом воздух. Пахнет от Шаня почти медицински — спиртом и немытым с утра телом.       — Тянь попросил отвезти тебя домой.       Шань трясёт головой, выворачивается из рук. Пытается подняться.       — Блядь, не надо… Я сам дойду… — и со сдавленным стоном валится обратно, прикладываясь затылком о стену. Шипит — испуганный какой-то, злой и обиженный. — Спасибо, не надо меня наказывать.       А позаботиться о тебе разрешишь? — думает Чэн.       А целоваться онемевшими от алкоголя губами ты пробовал?       Шепчет, наклонившись:       — Ну чего ты упрямишься?       И благодарит судьбу за то, что Шань сейчас пьян. Потому что эта мягкая, но настойчивая интонация в голосе — словно он его ноги раздвинуть просит.       Потому что Шань тянет к себе, даже когда воняет потом, дезодорантом, дешёвым порошком и дрянной водкой. Взять бы в машине прямо так, а потом отмыть до чистого запаха кожи — и ещё раз, в постели, трезвеющего и вредничающего от усталости…       — Шань. Ты меня до сих пор опасаешься?       Чэн запускает ладонь под пострадавший затылок, легонько трёт его — Шань жмурится. Вцепился в скамью под собой, словно боится упасть. И едва заметно кивает. Его скулы и переносица краснеют сильнее, когда он открывает глаза и поднимает взгляд. Смотрит из-под сведённых бровей, бормоча еле разборчиво:       — У тебя ведь дела поважнее наверняка есть. Не надо тебе возиться с бухим парнем младшего брата. — И совсем неслышно: — Бля, как же стыдно. Не хочу, чтобы ты меня ненавидел…       Порыв ветра раскачивает жалюзи на маленьком окошке под потолком, и солнечный свет урывками цепляет его лицо. Такое открыто-беззащитное, какого Чэн никогда не видел. И что-то ноет внутри оттого, что с таким лицом Шань вслух признаёт свои отношения с Тянем.       С таким лицом Шань думает, что он, Чэн, может его ненавидеть…       — Я не злюсь на тебя.       Слова на вкус пресные и неживые. Чуткий Шань им не верит, морщится, но убеждать его в обратном Чэн точно не собирается. Слишком далеко можно зайти в таких убеждениях…       …я очень сильно не_ненавижу тебя — за то, что ты с бессознательностью животного влез в мою жизнь и никак из неё не исчезнешь. За то, как дразнишь своей заботой и лаской, даря её не мне, но у меня на глазах. За то, что сейчас ты запрокинул голову, позволяя трогать взглядом будто специально подставленную шею, представлять, как солоно в ярёмной ямке, как дрогнет под языком кадык…       Нет.       Чэн знает, что ничего с Шанем не сделает. Приставать к пьяному парню младшего брата — такого даже его закалённая совесть не переварит. Так что он просто вздыхает и без спроса подхватывает обмякшего Шаня под мышки.       — Ти-и-ише, — шепчет, когда тот хватает слабыми пальцами за одежду, толкается, выкручивается. — Я отвезу тебя домой.       — Нет!..       Хнычет и вырывается, вертится как кот, который не хочет сидеть на руках. Чэну почти смешно, когда он отрывает Шаня от пола и тот испуганно замирает, вцепившись ему в плечи: глаза распахнуты, губы хватают воздух, а ноги, господи, неожиданно и так сильно перекрещиваются за спиной, и он прижимается близко, тесно и горячо. У него рефлекс какой-то детский совсем — потеряв опору, схватиться покрепче, и это, ну правда же, мило…       …и эту позу он любит с Тянем?..       Чэн сосредотачивается на том, как скомкал футболку у него между лопаток, как другой рукой подхватил его под бёдра, чтобы не уронить, и хлопок двери за спиной глухо доносится сквозь пульс в ушах.       — Что… какого?! — Знакомый голос наполняет комнату низким шипением. Холодная рука вцепляется в предплечье: — Убери от него руки.       Не были бы они заняты, Шэ Ли отхватил бы по наглому лицу. А так Чэн ставит Шаня обратно на пол. Придерживает за плечи, чтобы не упал.       Пока Шань покачивается, с трудом ловя равновесие, Шэ Ли пытается выцарапать его себе.       — Отпусти его.       — Он на ногах не держится.       — Тогда отдай мне!       — Не нервничай. Сейчас.       Убедившись, что Шань больше не собирается расшибить себе затылок, Чэн передаёт его в не слишком надёжные на вид руки Шэ Ли. Забитые до кончиков пальцев, на чистой светлой коже они выглядят грязными.       Хотя Чэн понимает, что его руки для Шаня куда грязнее.       — Эй, Рыжий, — зовёт Шэ Ли, прикладывая холодные ладони к его красным щекам. — Ты как?       — Змей?..       На Шэ Ли Шань сразу доверчиво вешается. Растекается в объятиях, словно не он только что отбивался и отнекивался. Бормочет что-то недовольное ему в шею — Шэ Ли слушает и отзывается скептически:       — Ненавидишь ты его, как же. Давай-ка, закинь руку мне на плечо…       Каким бы разнеженным флегмой ни казался Шэ Ли внешне, до машины он дотаскивает Мо влёгкую. Сваливает на задние сиденья, устраивает там, по-хозяйски, как будто к себе домой привёл.       Почему-то залезает в салон следом. Чэн наблюдает, как он укладывает Шаня себе на колени, и только эта рыжая растрёпанная башка на драных чёрных джинсах не даёт ему вышвырнуть Шэ Ли за шкирку.       — У меня был клиент записан, — говорит тот, когда Чэн садится за руль, — но я всё отменил, помчался сюда… Тянь не сказал мне, что договорился с тобой. — И добавляет, ехидно скалясь: — Рад встрече.       Говоря, он бездумно прочёсывает Мо волосы, прижимает ладонь ему ко лбу, трёт проколотую мочку, снова зарывается окольцованными пальцами в жёсткие пряди, и Чэн понимает, что не может злиться на человека, который так бережно гладит Мо.       — Часто у них такое? — спрашивает он, сдавшись и заводя двигатель. Шэ Ли сначала усмехается, потом серьёзно молчит не меньше минуты. Но всё же отвечает:       — Нет. Обычно сразу подерутся и успокоятся.       Больше он ничего не говорит. Шань быстро засыпает, обняв его колени, ткнувшись носом в драную прорезь на бедре, в которой виднеются плавные чёрные и белые линии татуировки. Улёгся как-то совсем уж странно, гибко извернулся в талии, ногу закинул на сиденье, засранец. На светофорах Чэн поглядывает на эту картину через плечо: футболка на нём перекрутилась и задралась, джинсы сползли, открывая полоску белой кожи внизу живота, бедреная косточка остро натягивает её, рядом голубоватая вена уходит под резинку белья. Линия рёбер выделяется красивой дугой, перекосившийся ворот врезается в мягкую шею. Хочется оттянуть, запустив под него пальцы…       Шэ Ли громко прочищает горло. Поправляет Мо футболку, как ревниво оберегающая целомудренность своей дочери матушка.       Кто бы лез, а, думает Чэн. Сам, наверное, регулярно представляет Тяня, надрачивая вот этими же руками, которыми сейчас закрывает Мо.       Тот ещё акт лицемерия.       Перед дверью Шэ Ли, игнорируя предложение помочь, приваливает ворчащего Мо к стене. Шарит по его карманам, из заднего вытаскивает ключи. Выругавшись, всё же просит завести Мо в квартиру.       — На диван его положи, — бросает, сворачивая на кухню. — Я принесу воды.       В комнате душно, пахнет лавандовым кондиционером для белья. Постель на разложенном диване разворошена — две подушки, одно одеяло, сбившаяся в ногах простынь. Серо-бежевая расцветка, мягкая такая, явно не Тянь выбирал.       Чэн старается её не касаться. Чэн старается не думать о том, что привносит Мо в помещение, в котором живёт. Как меняет атмосферу, как выбирает вещи, как раскладывает их по местам. Как вечером старательно разглаживает простынь, чтобы после всё равно измять её, комкая в дрожащих пальцах и прихватывая зубами, промачивая слюной, растягивая разъезжающимися коленями…       Жаркий воздух подрагивает, и Чэну кажется, он почти видит его таким. Видит свои большие ладони на его узких бёдрах и свой блестящий от смазки член, размеренно вталкивающийся ему между ягодиц. Слышит его стоны, сбивчивый шёпот ещё, пожалуйста, Чэн…       Эта беззащитность Мо словно издевательство. Напрягшийся было в руках, в постели он сразу уютно расслабляется. Не глядя нашаривает подушку, обхватывает её, трётся щекой о полосатую наволочку. Его разморило в машине, вот-вот уснёт; он дышит распахнутым ртом, громко сглатывает, и Чэн, облизав губы, наклоняется к нему.       — Давай-ка, подними руки.       Мо то ли устал сопротивляться, то ли потерялся на грани сна. Слушается лениво, со стоном вытягивает руки и скребёт ногтями мягкий подлокотник дивана. Футболка его влажная на спине, липнет к коже — Чэн стягивает её и бросает на пол, и Мо с облегчённым вздохом переворачивается на спину, раскидывает руки…       Цепочка с кольцом взблёскивает на солнце. Даже на закате его лучи тянутся сюда, в эту открытую ему до последнего уголка комнатку. Чэн смотрит на согретую им постель, на покачивающиеся от сквозняка прозрачные шторы, на золочёные закатом стены, и не может поверить, что в этом тепле и свете кто-то мог поругаться.       …а если они расстанутся?..       — Отойди.       Едва не задев его плечом, Шэ Ли присаживается к Мо. Покачивает в пальцах стакан — на дне, пузырясь, подскакивает таблетка. Чэн достаёт сигареты и собирается выйти на балкон, но в спину ему летит:       — Я о нём позабочусь, — таким тоном, что сомнений не остаётся: выгоняют.       Сигарету он, правда, всё же выкуривает, перебирая пальцами нежные листья мяты в одном из горшков на балконе. Оттуда косится на Шэ Ли — тот поит Мо, что-то говорит ему тихо, не разобрать. Жёлтые блики на его украшениях режут глаза, забитая чёрным кожа проваливается в резких тенях.       Дракон на рёбрах зудит, словно хочет улизнуть к хозяину, тереться об ноги и ластиться к создавшим его рукам. Чэн готов поклясться — он взмахивает хвостом, когда Шэ Ли поднимает взгляд и медленно моргает, фокусируя взгляд.       Сигарета заканчивается за одну затяжку. Вернувшись в комнату, Чэн вскользь смотрит на Мо, просто убедиться, что тот в порядке, но Шэ Ли поднимается навстречу и оттесняет его в коридор.       Там молчит. Пялится только, из-под скучающе полуопущенных век. Но по в нитку сжатым губам видно — нервничает, и Чэн вопросительно поднимает бровь, развернув его к себе за плечо. Не пускает, пока Шэ Ли не закатывает глаза и не объясняется.       — Не могу смотреть, как ты его лапаешь.       Тень здесь плотнее, всё солнце осталось в комнате. Чэну кажется, красная закатная марь освобождает в нём что-то, что днём замирает, как ночной зверь в ярком свете. Вросшая намертво реакция — всё самое грязное и жестокое обычно приходилось делать с наступлением темноты.       — Тянь ведь доверяет тебе. — К обвиняющему шёпоту Шэ Ли зверь охотничьи принюхивается. — И вообще, хотел нормальной жизни с милым мальчиком под боком — нечего было в его возрасте строить из себя героя преступного мира, бегая с пистолетом по подворотням и… не знаю, чем ты там ещё…       — Строить из себя.       Зрачки в светлых радужках коротко сжимаются — до Шэ Ли доходит, что он сказал что-то не то.       Но поздно.       — Строить из себя, значит, — повторяет Чэн, за горло придавливая его к стене. Осторожно — Мо в комнате не услышит. — Может быть, ты хотел, чтобы Тянь строил из себя такого героя? Чтобы его отдали главенствующей семье в качестве залога и гарантии преданности. Чтобы его до обмороков выматывали на тренировках. Ему вдалбливали в голову, что слово вышестоящего — закон, а стоящие ниже — мусор, и жизни их можно пускать в расход.       Чёрный лотос на напряжённой шее как отметка: держать здесь. Чэн не торопится, перехватывает за него поудобнее, перебирает пальцами, нащупывая пульс. Чувствует, как Шэ Ли сглатывает, не смея вырываться. Не смеет даже тронуть его руку — замер, держа пальцы в сантиметре от кисти. И взгляд у него плывё-ё-ёт…       — У тебя в голове мусор, сваленный туда дерьмовыми боевиками, — говорит Чэн, с интересом всматриваясь ему в лицо. Прищуривается: Шэ Ли реагирует… любопытно. Будто не слышит слов, а слышит лишь голос, впитывает и пропускает через себя интонации. Его прикрытые веки мелко подрагивают, губы — разомкнулись и жадно хватают воздух, хотя удушения он при таком захвате не должен чувствовать. Лишь контроль и предупреждение. — Мы ведь, кажется, выяснили это ещё в прошлый раз?       Скрежет ключа в замке сбивает пелену с взгляда Шэ Ли; Чэн перемещает руку с его шеи на стену над его плечом.       Тянь застаёт их уже в безобидной позе.       — Где?       Он взмыленный, глаза безумно сверкают, видит кивок Шэ Ли в сторону комнаты — и уносится туда, не разувшись. Его вид пугает, и Чэн ступает за ним: спросить, в чём дело, не нужна ли, в конце концов, помощь…       Слова застревают у него в глотке, стоит ему увидеть, как уязвимо Тянь опускается на колени перед постелью.       — Шань. Прости…       Мо в ответ кроет матом, но он обнимает его, прижимается лбом к его лбу и не получает за это удар в переносицу. И Чэн понимает, что его помощь им не нужна. Эти ребята справятся сами. Со всем. Всегда.       Шэ Ли подходит и останавливается за его плечом. Обернувшись, Чэн напарывается на взгляд, которым тот смотрит на Тяня с Шанем. Как тонкое острое лезвие протянулось к их переплетённым пальцам, сквозь их неразборчивые, в губы друг другу, слова. Незаметное, но протянешь руку — порежешься.       — Отсюда ближе к тебе или ко мне? — считывает Чэн по губам Шэ Ли. И, отвернувшись, выдыхает:       — Ко мне. Иди в машину.       Он не торопится.       Спустившись, лениво курит возле машины (Шэ Ли, мотая ногами, сидит на капоте). По дороге скрупулёзно соблюдает правила (Шэ Ли отстранённо пялится за окно). Ещё по сигарете они выкуривают у выхода с подземной стоянки, и сладкий дым сплетается с горьким, собираясь под низким потолком.       К тому времени, как они переступают порог квартиры, её до краёв затапливает холодной синевой. Воздух словно вода на глубине — небо горит, но плотная тень небоскрёба напротив не даёт рыжему закатному свету пролиться внутрь.       Чэн наблюдает, как Шэ Ли проходит вперёд, осматриваясь, и думает, что оно к лучшему. В полумраке этот разукрашенный парень не так режет глаза на фоне выхолощенной нормальности его квартиры.       — Выпьешь чего-нибудь?       — Не. — Шэ Ли слегка дёргает плечом и, потеряв всякий интерес к обстановке, подходит ближе. — Раз уж мы всё равно встретились…       Прохладной ладонью он без спроса лезет под чёрное поло. Задирает его, обнажая своего Луна. Кончиками пальцев прослеживает линии, водит по натянутой свежезажившей коже — Чэн дёргает уголком губ: с чувствительностью на рёбрах что-то не то.       — Здесь темно, — говорит. — Пойдём в ванную, там…       И замолкает, когда Шэ Ли, соскользнув указательным с кончика хвоста Луна, ведёт ниже, по животу, под ремень брюк…       …что, вот так сразу?..       Пальцы Шэ Ли быстро нагреваются от тепла кожи. Лезут дальше, и он ухмыляется, явно уверенный в том, какую реакцию вызывает. Пару секунд Чэн смотрит на него, как на пытающегося манипулировать им ребёнка, которому то ли подыграть, то ли надавать по рукам.       Решает, что чёрт с ним. В конце концов, они оба знают, зачем приехали.       Он целует Шэ Ли, притянув к себе, и тот с готовностью открывает рот. Штанга в его языке стукается о зубы, он даёт широко лизнуть её, подгибая язык к нёбу, и высовывает его, и дразнит острым кончиком по губам. Делится вишнёвым вкусом своих сигарет, вылизывая внутри. Ладонями шарит по плечам и шее.       Но напряжён. Чэн это чувствует — по выверенности прикосновений, слишком осознанным движениям. Не так зажат, словно готов отказаться, но как будто не собирается по-настоящему расслабиться и отдаться тому, что сейчас произойдёт. Как будто… заставляет себя.       Чэну такое не нравится. Не то чтобы он сам сгорал от желания, но; он толкает Шэ Ли к стене, контролируя силу, чтобы не приложить слишком жёстко. На пробу трогает шею — после резкого стона в ответ сжимает. Колено проталкивает между бёдер. Упёршиеся в грудь руки — за запястья вверх.       Шэ Ли, почти полностью обездвиженного, дожать поцелуями оказывается проще простого.       — …Чэн!.. — недовольно шипит он, наконец отзываясь по-настоящему. Теперь раздражённо, но Чэн не даёт ему говорить, целует глубже, вынуждая часто глотать слюну; Шэ Ли глухо рычит, перебирает ногами, пытаясь сдвинуть бёдра, крутит запястьями и царапается.       Шэ Ли вырывается. Сначала слабо, но с каждым пресекающим сопротивление тычком всё сильнее. Выкручивает руки так, что пальцы болят держать, пытается увернуться от поцелуев, открывает рот, только если надавить под челюстью, дёргается всем телом, проезжаясь промежностью по поднятому между бёдер колену.       Шэ Ли вырывается так сильно, словно действительно хочет вырваться. Но Чэн чувствует: гораздо больше он хочет, чтобы его как можно крепче держали.       — Посмотри на меня.       И вид у него совершенно похабный. Как будто уже оттраханный — белые волосы растрепались, падают на масляно блестящие глаза, щёки заляпало красными пятнами. Чэна на границе мыслей дёргает осознание его возраста, статуса, того, что он друг младшего брата, но стояк мешает вспомнить, почему всё это должно помешать заняться с ним сексом.       Потому что Шэ Ли… неплох. Не в его вкусе такая экзотика, орнаменты эти, цветы и символы на теле, пробитые уши, кольцо в перегородке носа — но смуглая кожа, злые жёлтые глаза, дерзкая самоуверенность, которую так приятно давить…       Неплохо.       — Иди в постель.       Чэн отводит его, придерживая за шею сзади. Прогибает в спине, укладывает грудью на простынь, бёдра поддёргивает выше. Шэ Ли позволяет всё, лишь вздрагивает от резких звуков — лязг пряжки его ремня, скрежет ширинки, стук ящика рядом с кроватью. Штаны сам спускает, пока Чэн возится с презервативом и смазкой, и шепчет, уткнувшись лицом в постель:       — Давай сразу.       Не то чтобы Чэн собирался серьёзно заморачиваться с подготовкой, но такая просьба ему не нравится. Навредить Шэ Ли он не хочет, даже если тот от такого тащится. Рвёт его пусть кто-то другой; Чэн раскатывает по двум пальцам презерватив, обливает капающей на бельё маслянистой смазкой. Парой движений проверяет втянувшего воздух сквозь зубы Шэ Ли — и скидывает смятый латекс на пол.       Ладно, растянут. Не так, словно трахался накануне, но принимающая роль ему явно привычна. И от пальцев внутри он подставляется, раскладывается в покорной ожидающей позе: руки по обе стороны от головы ладонями вниз, задницу поднял, спинку красиво прогнул и виляет бёдрами.       Прекрасный контраст с тем, как выёбывался в коридоре. Приглашающий, и скользнуть в него членом получается сразу наполовину. Дальше Шэ Ли, проскулив, сжимается, но Чэн выдалбливает себе место короткими толчками, поводя мышцами спины от проходящих по телу волн удовольствия. Им не кроет, не выключает разум, но всё-таки хорошо.       И Шэ Ли под ним хорошо. Его чёрная футболка взмокает на выемке позвоночника, блестящий от масла розовый вход стягивается, стоит обвести пальцами, раздвинуть шире, вдавливаясь потемневшей головкой. Не рассматривай там — обжигает стыдом в задушенной просьбе, но ладони Шэ Ли держит на месте, и не пытаясь прикрыться. Ёрзает, не в силах раздвинуть ноги, перетянутые узкими джинсами, приподнимается на руках — и со стоном падает обратно. Весь податливый, жаркий и гладкий, залапанный перепачканными в смазке пальцами.       Чэн скользит ладонью ему под живот, кладёт её на солнечное сплетение. Нагнувшись, прижимает его к себе, наслаждаясь влажным жаром тела, и втягивает носом запах на загривке — свежий солёный пот, естественный аромат чистых волос, горьковатая сухость городской пыли…       Вкусно. Прекрасно ложится под потяжелевший на разгорячённой коже древесно-пряный запах его парфюма. Чэн придавливает Шэ Ли, чтобы всего окутать им, чтобы оставить след на его одежде. На его теле — задрав футболку, он накрывает Шэ Ли собой, чувствуя, как сочно тот вдавливается в кровать от каждого толчка. Его член до предела твёрдый, в ладонь идеально ложится, бархатистый и ровный, и Чэн совсем не удивляется, нащупав пару металлических шариков на уздечке, уже скользких от натёкшей смазки.       — Тихо, — терпко цедится сквозь зубы — от прикосновения Шэ Ли задрожал, сжался, и бессильно мотает головой, лбом потираясь о простынь. Говорит что-то, но Чэн не слушает — толкается глубже, вдавливаясь пахом в напрягшуюся задницу.       — Блядь, Чэн… нет… подожди!.. — Слова Шэ Ли обрываются стонами, глохнут в измятой постели. Он пытается отстраниться, пытается сняться с члена, шипит. Чэн зажимает ему рот — и возмущённое мычание щекочет ему ладонь, мокрый горячий язык толкается в самый центр, зубы больно прихватывают кожу… Со вставленными в рот пальцами Шэ Ли скулит — Чэн пихает сразу четыре, большим зафиксировав под челюстью, не даёт отстраниться от себя и готов поклясться: так, как Шэ Ли, это ещё никого не заводило.       И становится мало. Мало — пока он скован одеждой, пока лежит лицом вниз, пока прячет глаза и сдерживает голос. Мало — и Чэн, медленно выйдя из него, рывком переворачивает его на спину.       Смотрит, как у него удивлённо распахиваются ошалелые жёлтые глаза.       Смотрит, как блестит мокрый пирсинг под покрасневшей головкой.       Припечатывает ладонью в грудь, не давая подняться — и тянет вниз липнущие к вспотевшей коже джинсы вместе с бельём.       — Эй, мы так не!.. — Шэ Ли цепляется за них пальцами, пытается снова отвернуться, но, прихваченный зубами за шею, замирает. — …дого… варивались…       А потом и вовсе вытягивает носочки, позволяя себя раздевать. В руки даётся — Чэн проводит пальцами по голой стопе, вверх, до острых косточек. У Шэ Ли на лодыжке браслет, тонкая серебряная цепочка с чёрной бусиной, и смотрится это почему-то настолько пошло, что приходится опустить руку и коротко сжать член у основания.       От футболки Шэ Ли избавляется сам — и падает, раскинувшись, на постель. Выдыхает с полуулыбкой:       — Хм?..       Красуется. Оглаживает себя — задевает соски, пробитые штангами, очерчивает ладонями часто вздымающуюся клетку рёбер, проводит по плоскому животу. Вытягивает левую ногу и ведёт по бедру Чэна кончиками пальцев — Чэн ловит её и слышит довольный вздох.       Сам усмехается — ладно. Ладно. Шэ Ли его всё-таки поймал.       Потому что змея, вытатуированная на полтела… завораживает. Бело-чёрная, изящная, гибкая, обвивает хвостом с лодыжки, сжимает кольцом под коленом, и через бедро, и ползёт по нежной коже на сгибе у паха, по животу, голову положила под сердцем. Глаза жёлтые — спокойные, цепкие. И когда Шэ Ли поворачивается боком, сгибает ногу, давая подхватить себя под колено, она оживает. Искусно выведенная чешуя на нежной коже как будто чувствуется — снова входя в сладко выгнувшегося Шэ Ли, Чэн сжимает пальцы, и их покалывает странно и незнакомо.       На медленном темпе Шэ Ли стонет тихо и ласково. Просит удовольствия, подаваясь навстречу, веки сомкнул — весь сосредоточен на нём. Позволяет широко раскрывать себя, и сам раздвигает ноги, и толкается в кольцо сжатых на члене пальцев, и так хорошо двигаться в нём, расслабленном, что Чэн неосознанно гладит его и, приобняв под лопатки, прижимается губами там, где заполошно бьётся сердце.       Руки Шэ Ли согрелись, пальцы горячие-горячие, трогают везде, впиваются в плечи, в изуродованную спину, в мерно раскачивающиеся бёдра. Шэ Ли царапается, почувствовав язык на своей коже, и под этой болью Чэну кажется, что, забитая красками, она другая на вкус: белая — сладко; чёрная — отдаёт горечью. Что вкусы эти смешиваются в коктейль, крепко дающий в голову, ядом отравляющий мысли, и ещё сильнее пьянит ощущение пролившейся на пальцы спермы, то, как Шэ Ли, кончая, ранимо прижимается к нему, как, потеряв себя в наслаждении, он сдавленно шепчет имя…       Не его имя.       Оно срывает все тормоза. Потому что когда насаженный на твой член парень зовёт твоего младшего брата — можно всё. Всё и так уродливо до предела, болезненно, извращённо. Хуже не станет, и под закрытыми веками вспыхивает образ Мо — его стройные ноги пошло разведены в стороны, его руки дрожат, ослабевшие, упираясь в грудь, между его светлых бровей залегла морщинка: слишком сильно, ну Чэн, я же только что кончил…       — Потерпи, малыш… — шепчет Чэн в лохматые рыжие волосы. Зарывается в них пальцами, сгребает в кулак отросшие пряди и вдалбливается в своего Мо, крепко прижав к себе, размазывая между животами его сперму. Слизывает хныканье с его губ, терпкое, как будто Мо успел отсосать ему и дал спустить себе в рот, подставив язык — знает, как ему нравится, — и всё тело вздрагивает в оргазме, стоит представить, как старательно он делал минет, помогая себе рукой, как жмурил слезящиеся глаза, как член исчезал глубоко у него во рту, утыкался в горло и входил дальше, до кашля, до текущей по подбородку слюны…       Чэн кончает, долго удерживая Мо на члене. До последних спазмов не отпускает его из своих объятий, своей постели, своей огромной пустой квартиры. Из своей жизни, такого тёплого и настоящего, не отпускает.       А потом открывает глаза.       — Да неужели ты всё? — точно почувствовав, что уже можно, подаёт голос Шэ Ли. — Никакого второго захода, Чэн. Я вымотан подчистую.       Снова вредничает, наглец… Покачав головой, Чэн звонко шлёпает его по заднице и аккуратно выскальзывает из неё. Использованный презерватив, завязав, скидывает на пол. Снимает насквозь вымокшее на спине поло. Подумав, застёгивает штаны — помоется после, сначала курить.       За окном успело стемнеть, и в грязном свете городских огней вспотевшее тело Шэ Ли лоснится, как мелкая чешуя. Капли спермы растеклись по его животу, наверняка заляпали простынь.       — В душ? — Чэн кидает ему салфетки, и Шэ Ли лениво поднимается на локтях, чтобы вытереться.       — Не сейчас. Здесь можно курить? — спрашивает он. С очаровательной прямотой добавляет: — Не уверен, что удержусь сейчас на ногах.       Усмехнувшись, Чэн подаёт ему его сигареты и пепельницу. Вообще-то курить в постели он никому не разрешает, даже себе, но сытая удовлетворённость шепчет наплевать на все эти запреты. Шэ Ли излучает такую же, она чувствуется в его вялых движениях и умиротворённо прикрытых веках. Странно — Чэн думал, после того, что они сделали, должен остаться мерзкий осадок, но его нет.       Он ложится рядом с Шэ Ли и тоже закуривает под тихое шипение в темноту:       — Что там Тянь с Шанем делают, интересно.       Интересно, как давно ты хотел поделиться с кем-то своими неудачными чувствами, раз теперь говоришь об этом со мной, думает Чэн. Вызывающим доверие он себя обоснованно не считает, люди обычно сторонятся его, даже восхищённые подобострастные взгляды предпочитая бросать с безопасного расстояния. Но в Шэ Ли не чувствуется и намёка на эту опаску: он так и не оделся, лежит спокойно рядом, скрестив ноги в лодыжках, и у Чэна почему-то мелькает мысль про браслет на правой — так значит, любит украшения…       — Мирятся, — отвечает он, не спеша проводя взглядом по всему, что украшает тело Шэ Ли. Тот потягивается, совершенно не стесняясь своей наготы.       — Мииирятся… — И, криво улыбнувшись, шепчет: — Знаешь, однажды я случайно увидел, как Мо поцеловал Тяня. Кажется, это был тот-самый-переломный-момент в их отношениях, когда Мо наконец сдался. Ночью, на траве у баскетбольной площадки — он долго ломался, они спорили о чём-то, и вообще казалось, сейчас подерутся… А потом он вдруг шагнул к Тяню и ткнулся губами в губы.       Чэн слушает его, пытаясь найти в себе неприятие этой откровенности. Он не любит постельные разговоры, не любит искренние разговоры в принципе, но их руки сталкиваются над пепельницей, угольки сигарет осыпаются красными искрами, и оборвать Шэ Ли почему-то не поворачивается язык.       — Тянь его тогда сразу к ближайшей сетке прижал. — Продолжает Шэ Ли после долгой затяжки. — Сориентировался моментально — Шань, кажется, сам понять не успел, что натворил, а он его уже за талию схватил, пальцами в волосы зарылся, наклонил, как удобнее… Чэн, он его так держал, будто никогда не отпустит. А я смотрел и завидовал. И злился. И понять не мог, что он в этом тупице рыжем нашёл. И, ха, даже жалел, что сам Шаньку не прибрал к рукам, пока возможность была… Представляешь какой пиздец?       Табак потрескивает в сигарете. После затяжки Шэ Ли молчит, пускает дымные кольца к потолку. Ему не нужен ответ, и Чэн рад промолчать. Что тут скажешь… «Держал Шаня так, будто никогда не отпустит…» Так вот что хотел почувствовать Шэ Ли, поцеловав его там, перед дверью своего салона.       Прости уж, Шэ Ли. Тянь умеет вот так, спонтанно и сильно, честно и навсегда, а он — нет. Потому что у Тяня не было той дрессировки, которую прошёл он. Из него не выбивали горячесть, не вытравливали юношескую порывистость, не рубили любые привязанности на корню. У него на спине нет двенадцати шрамов от рассекающих мышцы ударов — за неповиновение одному из посохов, отказ убивать свидетеля…       …светловолосый парнишка, младше него самого тогда, жалкий, безоружный уже, он скулил, укачивая вывихнутое запястье, и ни на секунду не замолкал, всё умолял его отпустить…       Спину простреливает болью, и Чэн, морщась, поводит лопатками. Психосоматика, чтоб её… Раны давно затянулись, а вот лицо того парня, ещё по-юношески гладкое, зарёванное, с аккуратной бордовой точкой во лбу, до сих пор кровоточит в памяти. И лишь осознание, что всё это он забрал из будущей жизни своего малыша-Тяня, не даёт окончательно сойти с ума.       Ну и маленькие радости, которые даже такой, как он, может себе позволить.       — Шэ Ли. Хочешь остаться на ночь?..