Поймай меня

Би отворачивается к раскинувшемуся внизу пейзажу и делает глубокий медленный вдох. Воздух здесь пахнет по-другому. А вот пейзаж, по правде говоря, дерьмо: обшарпанные склады за чертой города, гравийная площадка, несколько припаркованных нос к носу машин с наглухо тонированными стеклами и небольшая группка людей в центре. Так же – нос к носу. Тихо все, все по плану, демонстрация товара, передача денег. Без обмена любезностями и без резких движений. Зачем они с Чэном сюда притащились вообще не понятно, никто из них на подобные встречи не выезжает уже давно – не тот уровень. Ну разве что для того, чтобы у Чэна был повод небрежно бросить свое «пошли покурим» и утащить его на эту крышу, откуда вид – дерьмо, и сквозняки гуляют. Чэн спрашивает: — Чего ты бесишься? Би смотрит на него долго, отворачивается: сначала головой ведет и только потом глаза переводит снова на площадку. — Я, блять, не нянька. Чэн подается вперед, так же, как Би, локтем на перила опирается, чтобы лицом к лицу. — И что? — Сделай что-нибудь. Сними меня с этого задания, поставь кого-нибудь другого. Чэн сначала кивает задумчиво, а потом говорит, кажется, даже с сочувствием: — Не могу. Мог бы — так бы и сделал. Но приказ непосредственно от господина Цзянь. Так что расслабься и получай удовольствие, работа вроде не пыльная, — и, поймав взгляд Би, тихо добавляет, — ну или, если совсем невмоготу, пойди вон, пристрели кого-нибудь, полегчает. Би молчит, даже в лице ничего не меняется, только смотрит немного исподлобья, и Чэн трет ладонью глаза. Они знакомы еще с младшей школы, и это вот выражение лица Чэн знает, как никто другой. — Еще пара недель, и вернешься к нормальной работе. — Месяц, Чэн. Месяц уже, — у Би только уголок рта дергается в ярком раздражении. — Почему я, а? — Потому что у тебя хорошие манеры и аристократическая рожа, от которой люди не шарахаются? Чэн от всей этой ситуации веселится на удивление искренне. Видеть такого вот тихо бесящегося Би — непривычно. Тем более, когда повода-то, вроде как, и нет. Ну да, таскаться за восемнадцатилетним мальчишкой в качестве хранителя тушки не самая завидная работа, но бывало в разы хуже. И Би всегда все устраивало. А тут… Чэн его на самом деле понимает: Тяню, младшему брату, тоже восемнадцать, и возникающее изредка желание схватить за шкирку и натыкать мордой в пол до боли знакомо. Чэн сдерживается — родная кровь. Как сдерживается Би – хрен его знает. Судя по тому, как долго и задумчиво он сверлит глазами линию горизонта – с трудом. — Это ты сейчас мне комплимент сделал? — Би выдыхает, раздувая щеки, как после поднятия тяжести. — Ты не представляешь, что он такое. Это ебаный ад, серьезно. Он пиздит целыми днями без умолку. Ржет на весь дом над какими-то тупыми комедиями. Он, блять, заставляет меня сидеть с ним рядом, когда он триллеры смотрит… — Заставляет. Он. Тебя? — мышцы на лице Чэна заметно напрягаются. — Би, он весит в два раза меньше. Но Би, кажется, остановиться уже не способен. У него прорывает какую-то плотину внутри, и его несет дальше с нарастающей, давно сдерживаемой злостью. — Ты просто не понимаешь, что такое жить с ним под одной крышей. Месяц, Чэн! Знаешь, как сегодня началось мое утро? Он решил проверить мои реакции и совал мне в нос перо! — Нож? — Чэн хмурится несильно, но чуть обеспокоено. — Нет, блять. Перо! Настоящее перо. Из подушки. Морщинка меж бровей Чэна становится глубже, а глаза блестят издевательским весельем. — И? — Что «и»? Я ему чуть шею не свернул спросонья. А знаешь, что он делал? Он ржал. Там мозгов вообще нет, в черепушке его. Он точно сын Цзянь? Чэн подбородок ладонью трет, сильно, словно проверяет, тщательно ли побрился. Кивает, губы поджимает сочувственно. Но Би видит, видит эту гребаную мысль, которая так и светится на лбу: «держаться, не ржать». Он замолкает и обреченно качает головой. — Убери его от меня. — Серьезно, Би. Еще пара недель, и то, только для подстраховки. Вроде улеглось все. Би затягивается до першения в горле, едва ли не половину сигареты за раз усасывает, зарывается пальцами в светлые, коротко стриженные волосы, думает о чем-то своем. Лениво тушит окурок ногой, наблюдая, как народ на площадке расходится по машинам. — Ладно. Две недели, — и, повернувшись спиной, на ходу добавляет, — потому что я уже смотреть на него не могу. «Смотреть и не трогать».