Поймай меня

Солнце, до сих пор яркое, на внутренней стороне век огненно-алым отсвечивает. И гаснет, когда лицо Цзяня совсем рядом оказывается. Время останавливается, плавится, застывая восьмеркой в горизонтали. В воде вес не ощущается, и от этого хочется прижаться еще плотнее. Сильнее чувствовать: горячую кожу, скрещенные на пояснице лодыжки, руки, крепко обвивающие шею и вкус озерной воды у него во рту. Тихо. Вокруг и внутри. Совершенно. Цзянь отстраняется медленно, неохотно, напоследок несколько раз коротко к губам прижимается. — Плавать научишь? — мокрые волосы Цзянь неловко назад зачесывает, улыбается, плотнее ногами обхватывая. И нужно ответить. Нужно хотя бы кивнуть. Но почему-то хочется молчать. Хочется растянуть этот момент так, чтобы намертво впечаталось в памяти, чтобы не упустить ни одной важной детали. Запомнить, как Цзянь облизывает обветренные губы, как смотрит сквозь мокрые ресницы и ко лбу лбом прижимается. — Научу. Там, — Би в сторону берега кивает. — Там мельче. Цзянь руки на шее разжимает неохотно, даже когда понятно становится, что точно до дна ногами достанет. Но какое-то время и правда старается: бултыхается так, что брызги во все стороны летят и его сумасшедший хохот, наверняка, даже за несколько километров в поселке слышен. Раз за разом под воду уходит, отплевывается со смехом и трет покрасневшие глаза ладонью. — Как думаешь, бывают люди, которые вообще не могут плавать? Би в очередной раз наблюдает, как он под воду уходит, стоит лишь из рук выпустить. — Угу. Теперь я в этом уверен. Пойдем, у тебя губы уже синие. Синие, холодные, вкусные. К нормальному цвету возвращаются, только когда Цзянь основательно под солнцем прогревается. Лежит на животе, упираясь подбородком в ладони, как ни странно — молча. Думает о чем-то своем, хмурится изредка. Взгляд у Цзяня сложный и в никуда. — Би? Ты помнишь, как в первый раз влюбился? О, да. Би помнит. Не хочет, но, блять, такое не забывается. — Угу. — Расскажи. — Ты же понимаешь, что это очень личное? Цзянь только губы поджимает, прикидывая, видимо, точно ли он хочет это знать. На него интересно смотреть. Особенно сейчас. Когда без притворства, без образа. С влажными волосами и порозовевшим на солнце носом, который непременно через пару дней шелушиться начнет. Так и лежит, но на локтях приподнимается и шею выворачивает, чтобы удобнее было в лицо смотреть. От любопытства и нетерпения согнутыми ногами в воздухе болтать начинает. — Расскажи.  — Это грустная история, Цзянь, правда. — Я люблю грустные истории, — хмурится задумчиво. — Парень или девушка? — Девушка. — И все было серьезно? — Очень. Цзянь молчит. И так внимательно в лицо всматривается. Так внимательно, господи. Би вздыхает тяжело, закатывая глаза, и переворачивается на спину, чтобы быть лицом к лицу, смотреть в глаза снизу вверх. — Ладно. Мне было, как тебе сейчас. Она жила в моем районе, по соседству. И это было с первого взгляда и навсегда. Ну, то есть, тогда казалось, что навсегда. Тогда казалось, что пройти, просто пройти такое не может. В общем, настоящая драма по классике: ни есть, ни спать, от одного взгляда почти падать в обморок. — А она? — А она… она была идеальная. Само совершенство. Девушка-мечта. И старше на пять лет. — О… — Угу. Я даже не знал, как к ней подойти. Вообще не представлял, что могу с ней хотя бы заговорить. У нее была куча поклонников, а у меня не было вообще никаких шансов. Но при этом я запал на нее так, что каждый раз, когда я просто видел ее, мне казалось, что от этого можно умереть. Как будто… не знаю… — Как будто ты сейчас взорвешься? — спрашивает нерешительно и смотрит мимо, словно вьетнамский флешбэк словил. — Да. Наверно. Именно так. — И долго ты ее любил? — Долго. Пару лет точно. Цзянь кивает. Глаза в него упирает с затаенным сочувствием и примесью ревности. Неприятно ему, понимает Би. — И че потом? — Потом я начал работать с Чэном. Помнишь его?.. — Да. — …у меня появились деньги, чтобы заплатить за ночь с ней, и я наконец-то признался ей в любви. Ну, не совсем признался и не совсем в любви, но что-то близкое, точно… хффф, — Би успевает перехватить локоть, летящий в сторону его ребер. Цзянь морщится, смотрит укоризненно. — Очень смешно. Я серьезно спрашивал. — Это грубо, Цзянь. Я делюсь с тобой сокровенным… — Ты влюбился в проститутку?.. — У нее была тонкая душевная организация. Она правда была почти совершенством… — И сколько вы с ней потом встречались? — Ну… не настолько совершенством. Цзянь не то хмыкает, не то хрюкает тихо от смеха, садится, поджимая ноги, кивает и ехидно щурится. — И правда, очень грустная история. — Ну что делать. Не всем историям суждено сбыться. Оно и к лучшему. — Да? — Да. Сбывается только настоящее. Би, переворачиваясь на живот, головой на скрещенные руки укладывается, лицо в сгибе локтя прячет. Но взгляд чувствует так, словно Цзянь не глазами, а пальцами ведет. По макушке, затылку, шее. Молчит долго. Хмыкает задумчиво. — И настоящее оно… какое? — Не знаю. Мне кажется, что это похоже на коленку. — Чего? — не сдерживается все-таки, дотрагивается до затылка, гладит против роста волос. Несмело. Но, когда понимает, что Би не пытается из-под прикосновения вывернуться, немного сильнее проводит ладонью: наверняка нравится, как короткий ежик пальцы покалывает. И Би голову поворачивает медленно, чтобы не выглядело, будто он ладонь его сбросить хочет. Не хочет. — Коленная чашечка, — руку вдоль тела вытягивает тоже медленно, на ощупь ногу Цзяня находит, крепко пальцами коленку сжимает, так, чтобы стало щекотно. Еще и еще раз, пока тишину цзяневским смехом не разрывает. — Это вот здесь. — И? — Она есть. Просто есть, понимаешь? Ты от нее не тащишься. Не лелеешь каждый день, как что-то диковинное и редкое. Не выцеловываешь перед сном. Не думаешь постоянно о том, какая у тебя охуительная коленка. — И в чем смысл? Цзянь в очередной раз смеется негромко, когда Би сжимает крепче, и смешно ногой дрыгает. Но, когда Би поднимает голову, в глаза смотрит серьезно. — Смысл в том, что настоящее становится частью тебя. Оно не мешает, не должно болеть. Оно просто есть. Как коленка. О ней не думаешь. Но если ее удалить — ты навсегда останешься калекой и никогда больше не сможешь нормально ходить. Вот это настоящее, Цзянь. То, что не замечаешь, но без чего обойтись не получится. Цзянь смотрит долго. Понимает. Не хочет, но понимает. Хмурится недовольно, забывшись, но через пару секунд улыбается, как делает каждый раз, когда не понимает, как следует себя вести. Головой качает из стороны в сторону, когда Би предлагает искупаться еще раз: — Здесь подожду, а ты иди, если хочешь. Притихший такой, непривычно серьезный. Но улыбается, когда Би возвращается спустя пятнадцать минут. Сидит по пояс в воде на ступеньках, уходящих в озеро, с интересом сквозь слой воды разглядывая собственные бедра. — Я похож на божью коровку, — говорит Цзянь, задумчиво обводя пальцем аккуратный, ровный засос чуть выше бедренной кости. Би на это замечание голову вскидывает, ухмыляется довольно и подплывает ближе. Совсем близко: так, чтобы руками за поручни держаться. Так, чтобы Цзянь между его рук оказавшийся, от рассматривания собственной кожи оторвался и в глаза посмотрел. — Сядь выше. И отвел их тут же, румянцем вспыхивая. Цзянь выдыхает лихорадочно, наверняка думая о том, что, если пересядет, его член окажется точно напротив лица Би. И, может, это не самая лучшая идея: не свалился бы. Потому что Цзяня ведет. Ведет от одной мысли о том, что Би собирается сделать. — Давай. У божьих коровок — симметрия. А у тебя тут — бардак. Би утвердительно прикрывает глаза, и Цзянь, фыркнув, поднимается на одну ступеньку. — Выше. И, до ушей краснея — еще на одну. Дышать начинает часто и шумно, когда Би, хищно улыбаясь, внимательно смотрит на результаты собственных трудов: россыпь мелких меток, раскиданных по бедрам. Цзянь всхлипывает придушенно, когда Би, подхватывая под колено, укладывает его ногу себе на плечо. И смотрит, на рот Би при этом смотрит так, как смотрят в сорокоградусную жару на запотевший стакан воды. Дышит уже не просто часто, а приступами. Дергается, когда Би вперед подается и по твердому, возбужденному члену, языком проходится. Снизу вверх. Медленно. Глядя в глаза. — Блять, — выдыхает, жмурясь и тут же глаза распахивает, когда Би вместо продолжения, отстраняется, с удовольствием головой о колено трется. — Так о чем мы там говорили? А, да, симметрия. Би отстраняется, щурится, рассматривая собственные метки. Мягко прижимается ртом слева, в паре сантиметров от паховой складки, втягивает тонкую кожу, прикусывает и, после долгого сорванного вздоха над головой, отстранятся. Оценивающе результат рассматривает, хмыкает удовлетворенно. Проделывает то же самое справа, чуть ниже бедренной кости. И, когда Цзянь цепляется пальцами за короткие волосы на макушке, послушно голову запрокидывает: — Нравится? Цзяню определенно нравится. У Цзяня — глаза влажные и больные. Цзянь замирает, изо всех сил пальцами за поручень цепляясь, дышит поверхностно и оборванно, ни на секунду взглядом от губ Би не отрываясь. Всхлипывает коротко, когда Би снова тянется и несколько раз мягко языком по уздечке проходится. — Би, — отворачивает малиновое свое лицо, губу сильно закусывая, — Би, я сейчас… — Нет. Чуть позже. Би в очередной раз тонкую кожу в рот втягивает и уголками рта дергает, когда Цзянь неровно выдыхает: — Здесь же все равно не видно. — Мне и не нужно, чтобы было видно. Я вообще не хочу, чтобы на тебя кто-то смотрел. Зато знаешь, чего хочу? — склоняется, мягко обхватывает губами головку и выпускает сразу же, стоит только Цзяню попробовать податься глубже. Би внимательно в лицо смотрит, обхватывает ладонью твердый, горячий член, размашисто проходится сверху вниз и обратно. И продолжая двигать рукой, продолжает, не отрываясь от глаз: — Я хочу, чтобы завтра утром, пока меня не будет, ты думал обо мне. Пойдешь в душ. Посмотришь. Покраснеешь. Вот как сейчас. И подумаешь обо мне. Потом натянешь какие-нибудь распиздатые боксеры с эмблемой супер героя — тшш, не дергайся, — и отправишься на занятия. Просидишь весь день, внимательно слушая и конспектируя, а потом пойдешь на физкультуру. У тебя же физкультура пятым уроком, да? Цзянь не отвечает. Цзянь на этом «да», размашистом и сильном, голову откидывает так, что впечатывается макушкой в верхнюю ступеньку лестницы. Выгибается навстречу, всхлипывая и кусая губы. — Да, — одобрительно мурлычет Би, не переставая двигать рукой и прикусывая кожу на внутренней стороне бедра. — Зайдешь в раздевалку, начнешь переодеваться, останешься в одних боксерах. Вспомнишь, что под ними… и опять подумаешь обо мне. Вспомнишь озеро, вот эти ступеньки. Вспомнишь, как просил еще… — Я не просил. — Скоро начнешь, — Би всем телом ближе подается, руками сначала за поручень, потом — за ступеньку, на которой сидит Цзянь, цепляется. — И будешь думать об этом до конца дня. А когда я за тобой приеду, первое, что сделаешь, когда сядешь в машину — поцелуешь меня. Да? Цзянь в руках выгибается и, кажется, перестает дышать, когда Би демонстративно язык высовывает, голову склоняет медленно и длинным широким мазком проходится от основания члена к головке. Втягивает в рот, обхватывая рукой ствол и двигаться начинает неторопливо и размеренно, постепенно наращивая темп. И уже не хочется сдерживаться: хочется взять в рот полностью, слушая, как стоны становятся громче, и из-под прикрытых век наблюдая, как его выламывает. Цзянь гнется, ноги раздвигает шире, подаваясь навстречу, шипит что-то нецензурное сквозь сжатые зубы. За короткие волосы ухватить пытается. В висках стучит: громко, настойчиво. И холодная вода нихрена не помогает: собственный член давно к животу прижимается и мошонка начинает болезненно ныть. Пальцы Цзяня в волосах путаются: цепляется, как кошка, не позволяет поддразнить, отстраниться. Ногу на плече старается сильнее согнуть, притягивая ближе. И выглядит он сейчас так, словно вот-вот расплачется: влажные ресницы, в кровь искусанные губы, побелевшие пальцы на поручне. — Би, хватит… я… Цзянь на пределе. В опасной близости к границе, где рассудок отключается и остаются только дикие, животные рефлексы. Почти скулит, запрокидывая голову так, что Би только шея и линия подбородка видна. Рукой за поручень цепляется выше, прогибаясь в пояснице и стараясь удержать равновесие. Толкается вперед и, не выдержав, хватает рукой за затылок. И хочется уже не просто ласкать его вот так, а чувствовать вместе с ним. Вместе с ним кончить. Одной рукой обхватить крепко за поясницу, второй — сжать под водой собственный член, провести по всей длине сверху вниз, подстроиться под темп, в котором, подаваясь бедрами вперед, начинает двигаться Цзянь. Хочется сильнее, быстрее. И глубже. Так, чтобы стоны, шум крови в ушах перекрывающие, в тихие крики перешли. Хочется растянуть момент, когда затихает полностью, выгибается навстречу и во всем мире остаются только его тихие выдохи. Без вдохов. Его пальцы, оставляющие царапины на шее. И пряный вкус спермы на языке. Последняя связная мысль в голове: не наебнуться или хотя бы, если уж наебнуться, его за собой не утянуть. Отстраняется Би за секунду до того, как оргазмом накрывает. От поясницы — электрическим разрядом по всему телу, вспышкой всепоглощающего белого в голове и мягкой темнотой, укрывающей едва ли не до потери сознания. Приходить в себя — сложно. Открывать глаза — сложно. Двигаться в воде — сложно. А жизнь удивительно легка и приятна. — Цзянь? — Пиздец, — откуда-то сверху, тихо и слишком хрипло. Даже не пытается пошевелиться, только сидит, спиной на верхние ступени опираясь и откинув голову. На ощупь ладонью по лицу Би мажет, пытается погладить, но пальцы не слушаются. Сдвигается лениво в сторону, когда, уцепившись за поручни, Би по ступенькам поднимается. Безропотно дает подхватить себя за подмышки, затянуть на помост. Лежит не двигаясь, почти не моргая смотрит в небо. Или сквозь. Черт его знает, что он там видит и о чем думает, но, когда Би вытягивается рядом, резко на бок поворачивается, обхватывая за шею и прижимаясь всем телом. Молчит. Би ждет, что он скажет что-то, но Цзянь продолжает молчать. Лишь руками стискивает так, что становится тяжело дышать. И думать ни о чем не получается. Минуты тянутся, под помостом лениво вода плещется, где-то высоко, куда не дотянуться даже взглядом, громко кричит чайка. Цзянь носом о шею трется. — Нам выдвигаться пора, тебе на занятия завтра, а меня Чэн ждет. И скоро миссис Чжу приедет, чтобы убраться. Мне бы хотелось до ее появления свалить. — Да, давай. Цзянь на ноги поднимается, улыбается, взглядом встретившись. Но Би видит. Не знает, когда успел изучить его настолько хорошо, но беспрепятственно видит: Цзянь опять словил какую-то ценную мысль, переварил и сделал вывод. — Мы с ней просто не очень хорошо ладим и стараемся не встречаться. — Ага, — кивает понятливо, натягивая футболку, — пошли? Приседает на помост, завязывая шнурки на кедах, и уже не видит, как Би хмурится, глядя сверху вниз. — Пошли. Уехать до приезда миссис Чжу хочется, потому что ладят они, и правда, не очень. Для нее Би — что-то вроде местного графа Дракулы: появляется редко, говорит мало, платит много. Чем он занимается, миссис Чжу догадывается, причем догадывается каждый раз по-новому и, судя по тому, как множатся о нем слухи в поселке, делиться своими домыслами не стесняется. Сегодня, если до ее приезда не уедут, на одну сплетню больше станет: граф Дракула явился не один — с мальчишкой. С мальчишкой, у которого волосы мокрые, шмотки на несколько размеров больше положенного и синяк на скуле. Который собирается слишком быстро, торопливо и дерганно, старательно отводя глаза.

***

Ярко-алое пятно видно становится еще до того, как к дому подходят, еще до того, как последние деревья за спиной остаются. «Лифан» миссис Чжу глянцевым перламутровым боком на солнце поблескивает, тревожно сообщая: она уже здесь, наверняка из темного окна наблюдает, притаилась в ожидании, запоминая детали. Забавная тетка. Исполнительная, но чрезмерно любопытная. Цзянь только вздыхает, взгляд с машины на Би переводит, словно извиняется. И в дом заходит едва не крадучись. Вздрагивает, когда Би громко говорит: — Миссис Чжу, приветствую! Она отзывается из гостиной, здороваясь, и тут же спешит навстречу. Щурится, хотя Би точно знает: проблем со зрением у нее нет. Не на него, правда, щурится: на Цзяня. Рассматривая, изучая. Подмечая. На Цзяне одежда Би. Растрепанные волосы. А Чжу все смотрит, как нервно Цзянь губы облизывает и вежливо кивает. У миссис Чжу в голове добрая сотня идей, которые она несомненно чуть позже озвучит всем, кто будет и не будет готов слушать. Цзяню сдержанно улыбается: — Здравствуй. — Добрый день, — Цзянь, на одной ноге прыгая, стаскивает кеду, — рад познакомиться. — Какой милый, — миссис Чжу с интересом наблюдает, как он обувь ступней в угол отодвигает, — а это ваш?.. Би едва смех сдерживает, вспоминает, есть ли в трудовом кодексе пункт о смерти сотрудника на рабочем месте от любопытства. С трудом подавляет желание ответить коротко и честно: «Да, мой». Улыбается краем рта, проходя мимо, так ничего и не сказав. Поняла же. Определенно поняла. — Племянник, — голос Цзяня за спиной срывается, — ну, то есть, не совсем племянник. Троюродный, дальний. Ну, вы знаете, все эти сложные родственные связи и… — Это мой парень. Позади что-то падает: для миссис Чжу — слишком тихо. И оборачивается Би неторопливо, с ленцой, и рассматривает Цзяня, который так и стоит с замершей в воздухе рукой: около его ног криво валяется выпавший из руки конверс. Цзянь, кажется, забыл, что нужно дышать, и взгляд у него стеклянный. — Цзянь? Идешь? Нам ехать нужно, собирайся. Рад был повидаться, миссис Чжу. Миссис Чжу сейчас бы тоже что-нибудь уронила, но в руках у нее пусто. Кивает и молча наблюдает, как Цзянь пролетает через всю гостиную. Дверь в комнату не просто захлопывает: спиной сразу же прислоняется, упираясь макушкой. Так и не может ничего сказать, только ладони с громким шлепком к пылающим щекам прижимает. — Господи, блядь, — сквозь растопыренные пальцы укоризненно на Би смотрит, — ты больной? — В смысле? — Ты ей сказал… — А что я должен был сказать? Цзянь только руками разводит, выразительно брови изламывает. — Не знаю. Что обычно в таких случаях говорят? — Правду? — Господи, — жмурится крепко, — о господи, господи, зачем? — А почему нет? Только головой трясет. — «Почему нет»? «Почему нет»?! Ты — парень, я — парень… — А трахаться тебе это не мешало. — Что? — Ты слышал, — Би руки на груди скрещивает, с улыбкой наблюдает, как Цзянь через всю комнату проносится и тормозит резко, явно не зная, куда именно бежал. — Чего ты завелся-то вообще? — Можно было соврать. — Зачем? — Не боишься, что тебе тут в твое отсутствие дом спалят? Би только плечами пожимает: — Ну… найду, убью, построю новый. В чем проблема-то? Цзянь так и замирает с приоткрытым ртом. Опирается спиной о стену, и Би кажется, что еще секунда, и он просто тихо сползет по ней вниз. Цзянь смотрит долго, пытливо, стараясь понять, шутит он или говорит серьезно. И на лице столько эмоций, что смешным все это уже не кажется. Отворачивается, когда Би подходит ближе, но потом голову поднимает, внимательно в глаза вглядывается. Осмысливает… — И зачем все так сложно? Можно было просто соврать. …и будто бы перестает дышать, когда Би наклоняется, мягко целуя в висок, и тихо говорит в самое ухо: — Нельзя. То, что дорого, не прячут.