Поймай меня

Черт знает кто придумал, что алкоголь от проблем не помогает. Помогает, блять. Даже очень. Похмелье — великое благо: голова утром трещит так, что ни о чем, кроме этой боли, думать не получается. Гори весь мир синим пламенем, лишь бы в висках стучать перестало. Сладко-конфетный девичий голос уточняет через интерком: — Пирожок на десерт желаете? И к горлу подкатывает тошнота. Би сильнее прижимает дужку солнцезащитных очков к переносице: — Нет, спасибо. Только кофе. Девчонка еще что-то предлагает — он не дослушивает, отъезжает к следующему окошку и, расплатившись, жадно прикладывается к огромному стакану. Вот так — хорошо. Так — намного лучше. Храни господь того, кто придумал черный кофе со льдом. И того, кто придумал бурбон — тоже. Замечательное утро: гудящая в голове боль, постепенно отступающая тошнота, серое полотно дороги впереди и никаких мыслей. Никаких сожалений. Между вчера и сегодня — временной провал в пару сотен лет, и все случившееся запредельно далеким и немыслимым кажется. Би плохо помнит, когда именно в его голове появилась светлая мысль, что ему необходимо было нажраться до коллапса в гордом одиночестве. План изначально был другим: отвести Минжа к матери, собрать вещи и выспаться перед дорогой — от Ханчжоу до Чжоушань езды не меньше трех часов, да и то, если быстро. Но вдруг вспомнилось, почему так сильно спать хочется и почему прошлой ночью не спал. Да не просто вспомнилось — в деталях. И в плане откуда-то появилась бутылка вискаря. Потом — две. План осуществлялся легко и до какого-то момента даже приятно. Злые мысли, щедро залитые алкоголем, постепенно улеглись в голове, и на смену им пришло абсолютное, вселенское спокойствие: ничего страшного не случилось. Небеса не рухнули на голову, жизнь не окрасилась в серый, все, как прежде — никакой катастрофы. Подумаешь. Шел бы он нахуй. С этой же мыслью Би утром открыл глаза: нахуй. Дошел до ванной и первым делом засунул голову под струю холодной воды: на-хуй. Не было его. Ничего не было. Забыть, вырезать из памяти, выбросить на задворки сознания, где хранится иногда всплывающая, но нафиг ненужная информация. И получается же. С каждым километром, за спиной оставленным, все лучше и лучше получается. Он не думает о Цзяне. Не думает о Цзяне. Не думает. Цзянь о нем, кстати, тоже не думает: после вчерашнего единственного звонка телефон молчит. Не то чтобы Би ждал чего-то другого, но… Всегда есть чертово «но». Наверное, поэтому весь оставшийся вечер гипнотизировал мобильный взглядом: ну же, давай, скажи что-нибудь. Что угодно, черт, хотя бы попрощайся нормально. Би и сегодня изредка на телефон косится, сам не зная, чего ждет. Цзяню там не до него. Во-первых, вчера у него знакомство с отцом состоялось. Во-вторых, заветная мечта сбылась. И, может, оно к лучшему, что это совпало: Би может свалить, потому что задание кончилось, а Цзяню ничего объяснять не придется. Удачно совпало. Хорошо. Все хорошо. Только глубоко в груди сжалось тугой пружиной и дышать теперь немного сложнее, чем раньше. Но это пройдет.

***

…Чжоушань встречает всеми оттенками зеленого, запахами жареной на гриле рыбы и тофу. Сезон еще не начался, по улицам пока не бродят толпы туристов и над городом висит сонное, разморенное от жары спокойствие. Би был здесь неоднократно, и ему здесь никогда особо не нравилось, а сейчас кажется, что лучше места и быть не может. Это — как другой мир, другая реальность, где о случившемся ничего не напоминает: Цзяня здесь никогда не было, воспоминаний - тоже. Съемная квартира на окраине города оказывается небольшой, но уютной — спасибо Чэну. Би осматривается быстро, между делом отмечая красивый вид из окна, и, не разобрав сумку, отправляется в порт. Чэн сказал "срочно", Чэн сказал "много дел". Ага. Цюнь, глава местной банды, встретивший его в порту, смотрит на него с явной опаской: кто ты и зачем тебя сюда прислали? Осторожно пытается выяснить, чем недоволен Хэ. Или Цзянь. Или оба. Напряжение почти на физическом уровне ощущается, пока он сухо вводит Би в курс дела, рассказывая об ожидающейся поставке оружия и дальнейшей отправке его на материк, между делом уточняет, не планируется ли изменение стандартных маршрутов. Дергается — Би видит. Чжоушань, как и другие острова архипелага, в качестве источника нелегальных доходов еще совсем недавно не был интересен никому, кроме местных банд. Экономика островов почти полностью строится на туристическом потоке, и деятельность преступных группировок сводилась к вымогательству денег у местных предпринимателей и организаций игорного бизнеса. Совсем другие времена настали, когда на острова заявилась триада Цзянь и Чжоушань постепенно стал превращаться в транзитный пункт по перевозке оружия: грузы, прибывающие морем, начали поступать в здешний порт, а затем отправляться непосредственно на континент. К местным группировкам Цзянь проявил небывалую лояльность. Пришлось проявить: разжечь войну между бандами в пик туристического сезона было невыгодно ни одной из сторон. Безопасность приезжих, которые за пару недель пребывания не скупясь тратят деньги в местных кабаках, клубах и магазинах, золотое правило, известное всем. Нападение на туриста — один из самых страшных проступков в шкале триады и карается оно, как правило, смертью. Вот только избежать случайных жертв при масштабных разборках практически невозможно, и в новостных сводках потом обязательно мелькнет сообщение о том, что в перестрелке между бандами был убит какой-нибудь Ганс или Джим, который оказался не в том месте, не в то время. А туристы, как правило, не рвутся туда, где их могут пристрелить, они рвутся туда, где хорошо развлекают и вкусно кормят. Поэтому, когда Цзянь впервые явился на острова, с местными бандами было заключено взаимовыгодное соглашение: он использует в своих целях порт, они получают определенный процент. Устроило всех и длилось целый год. А теперь Цюнь, идущий с Би вдоль доков, нервно скрипит зубами и ждет пояснений, наверняка просчитывая в голове варианты развития событий от плохого к худшему. Вариант первый: после смерти Ляна и перехода порта Ханчжоу в собственность Цзянь, лавочку в Чжоушань прикроют за ненадобностью и доходы Цюнь упадут до прежнего уровня. Вариант второй: Цзянь решил сэкономить на выплатах и в ближайшее время здесь все-таки начнется война за передел территории. А Би наблюдает за этим со скукой и думает, что Цюнь ни за что не догадается о его настоящей цели пребывания здесь: Чэн просто не придумал, куда его еще отправить. И вечером, говоря с ним по телефону, Би это предположение озвучивает. Выдерживает долгую паузу и, так и не дождавшись ответа, уточняет: — И что мне здесь делать? — Контролировать, — неохотно отзывается Чэн. — Разгрузку контейнеров? — В том числе. Не знаю. Найди, чем заняться. Там пара логистических маршрутов неправильно выстроена, есть, что улучшить. Вот и займись. Да и вообще там интересного много: погуляй по пляжам, на Путошань сгоняй, селфи на фоне достопримечательностей сделай. Посиди там. У нас тут пока… нервно. — Нервно? Чэн вздыхает тяжело, судя по характерному щелчку, закуривает: — Знакомство состоялось. И, похоже, что-то пошло не так. — А точнее? — Семейные разборки. Зэн краем уха слышал, пока Цзяня ждал, чтобы домой отвезти. Наследный принц трону не обрадовался, обретенной родне - тоже. С матерью не разговаривает, отца признавать отказывается. Кто бы подумать мог, что будет такая реакция. Би в ответ тихо хмыкает: а какая вообще ожидалась? Слезы радости и нежные объятия с мужиком, которого он впервые видит? — Привыкнет, — равнодушно замечает Би. Рано или поздно привыкнет: других вариантов у него просто нет. — Наверное, — соглашается Чэн, — просто не похоже, что он ко всему этому был готов. Ну и язык у него, как оказалось, слишком острый. Зэн говорит, что он там вчера закатил такое, что через две стены было слышно все, что он по этому поводу думает. — Серьезно? — губы против воли в улыбку тянет. Би, черт его знает, чему радуется. Но почему-то от рассказа Чэна на душе теплее становится, топит какой-то странной болезненной нежностью от того только, что Цзянь не проглотил все это молча, не стал делать вид, что все хорошо, и сходу на предложенное соглашаться. — Серьезно, — подтверждает Чэн, — ему, вроде, пытались объяснить, почему они не жили вместе, рассказали про безопасность и планы на будущее, но не похоже, что оно ему вообще надо. Последнее, что слышал Зэн — монолог Цзяня про то, что он на причинном месте вертел папины ожидания. Как-то так, в общем. Цзянь старший вчера был мрачнее тучи, сегодня к нему подходить страшно, Ксия вообще неизвестно где, мелкий… Чэн замолкает неожиданно, на собственных словах споткнувшись, и Би, поняв причину замешательства, поторапливает: — Ну? — Свалил домой. С родителями общаться отказывается. Спрашивал, кстати, у Зэна, где ты. Потом позвонил мне. — И что? — Как ты просил: охрану с него сняли, в городе тебя нет. Все. Вроде успокоился. — Хорошо, — вяло отзывается Би, разглядывая стену напротив кровати. В груди разрастается темная, поджирающая изнутри тоска: ему там плохо. А потом еще тоскливей становится: ничего — есть, кому утешить. И Би, положив трубку, долго пялится в потолок, раздумывая, куда податься этим вечером. Пролистывает в телефоне список ночных клубов и стрип-баров, а потом, поняв, что в атмосфере всеобщего веселья станет только хуже, встает и натягивает на ноги беговые кроссовки. …И все постепенно начинает налаживаться. Дни заполняются рутиной и делами, которые непременно найдутся, если задаться целью их найти. Чэн правду сказал: логистика кое-где хромает, а переговоры с владельцем земельного участка, который так рвется оттяпать Цзянь, превращаются в затяжную канитель со встречами раз в пару дней и переливанием из пустого в порожнее. Чэн звонит почти ежедневно: ни о чем не спрашивает, треплется на отстраненные темы, что у него получается откровенно хреново, старательно обходя стороной любые упоминания Цзяня. И иногда Би кажется, что звонит он только для того, чтобы голос услышать и убедиться: жив. У самого Би насчет последнего есть сомнения. Чувство такое, будто внутри плотно сжалась ржавая пружина из колючей проволоки, и стоит только на минуту расслабиться, только позволить себе задуматься, вспомнить то, о чем вспоминать нельзя — и она разожмется, рванет в разные стороны, раздирая на части, да так, что ни один хирург потом не заштопает. Спасает от этого только одно: дни оказываются расписаны по минутам и думать некогда. По вечерам кроет тихой собачьей тоской, но способ от этого избавиться тоже находится: кроссовки и парк неподалеку от дома. Действует безотказно. Те, кто говорят, что от себя не убежишь, просто бегают недостаточно быстро. Убежишь. Круг по большому кольцу, по всему периметру. А потом еще и еще. Пока перед глазами темнеть не начнет. В кармане напульсника, под липучкой — порция порошковой глюкозы и пластиковая ампула с нашатырем: это на случай, когда телу кажется, что оно больше не может. Может. Круг. Еще круг. Перейти на быстрый шаг. Медленный. Полежать на траве, подождать, пока отпустит и мышцы перестанет дергать. Дом. Душ. Полстакана неразбавленного виски. И мысли обрываются, как только голова оказывается на подушке. Думать, подыхая от усталости, не получается. Вот только та самая поганая пружина внутри с каждым днем сжимается все сильнее. И к концу второй недели голос Чэна в трубке звучит необычайно мягко, как бывает всегда, когда наступает тотальный пиздец. Чэн мягко интересуется: — Какого хера ты там устроил, а? И еще мягче предлагает Би собрать свои вещи и валить к хренам домой, в Ханчжоу.