Теория струн

Ноябрь убийственно холоден: рваное зарево на горизонте не способно заслонить тяжкую тугую пелену тумана, который идёт от земли и закрывает всё небо. Здания словно клонятся к земле – огромные, тяжёлые, - они кажутся мавзолеями, гробницами – всем, чем угодно, но не обиталищами живых. Город кажется вымершим, засыпанным пеплом и песком, сдавленным тоннами лет и эр – жизнь ушла отсюда, как тепло… Как уходят отсюда и они. Здание вокзала – маленькое, грязное – маячит за плечами: впереди – длинные, долгие рельсы, гудение поездов, рёв моторов, густой грязный запах двигателей… Впереди – ночи, проведённые без сна и тепла; дни, которые не принесут ни капли надежды; годы, которые растянутся надолго – и всё во мраке, в тяжкой ледяной тьме… Их много: они уезжают первой партией. Завтра – они знают – уедет почти весь четвёртый курс, многие с первого и второго… Университет пустеет, как пустеет место, где чума унесла половину жителей – а остальные бегут из выжженной отравленной земли, чтобы сохранить хоть каплю жизни. Хоть каплю тепла. Хоть каплю дома. Финрод горько смотрит назад – нет, он не пошёл бы отсюда, он бы остался – но Галадриэль, сестра – кто присмотрит за ней? Она горяча и порывиста: нет, он должен ехать, должен бросить всё, что здесь осталось… И почти пробиваются слёзы: Амариэ не едет. Амариэ останется. Их разделят километры, долго бегущие дни и годы – и, может быть, при новой встрече они даже не узнают друг друга…а будет ли эта новая встреча? «Амариэ, любимая моя!» - рвётся из хрипнущего на ветру горла, и Финрод сцепляет пальцы на грифе гитары. Кончилось. Отжило. Отцвело. Ангрод обнимает за плечи брата, Аэгнора – тот смотрит в пустоту, и видит тоже только лишь серость. Есть ли разница, куда бежать, за кем и от кого? – там не будет её, ибо её нигде нет, и они больше не увидятся… Фингон старается шутить: он стоит среди небольшого кружка ребят, которые улыбаются дружелюбно и радостно, но ему горько, он всего лишь крепится, чтобы не расплакаться. Фингон тонко чувствует, что старое оборвалось – и готов к новому, но новое его пугает. Тингол и Мелиан просто не поехали: они решили сперва закончить год здесь, а потом тихо и без шума уйти – что ж, тоже верно… Тингол давно отдалился от компании – но, может быть, и к лучшему?.. Аредэль и Эол – в стороне: Галадриэль невольно вспоминает недавний разговор с подругой, внутренне содрогаясь. Аредэли бы остаться дома, не бежать никуда – но – всё, дело сделано… Помнит, как Аредэль, чуть не плача, сказала ей шёпотом: - Знаешь, Галадриэль…а ведь я беременна… - А Эол знает? - Знает, - на щеках Аредэли – слёзы. – Умоляю, только не говори Тургону и Фингону, прошу! Тургон и Эленвэ – здесь же: Эленвэ мучает кашель, она прижимается к груди Тургона, и тот нежно гладит её по голове. Галадриэль беспокоится за здоровье подруги – ведь они даже не знают, где будут жить в столице…да и кому они нужны там? Намо Мандос, презрительно глядя на них, когда они уже выходили с территории университета, проговорил, возвышаясь мрачной тенью у ворот: - Вам покоя не будет. Вас нигде не примут, вам так и придётся скитаться, выискивая себе место…да не только место, ещё и крышу над головой, и еду…и, даже если вы захотите вернуться, сюда вас тоже не примут… Горькой вышла наша симфония, Феанор, и разве не ты начал её своей теорией струн? Феанор и Нерданель стоят у самых путей: Нерданель удерживает в руках сумки – ей пришлось уволиться с работы, чтоб поехать за любимым человеком, но он словно и не замечает её жертвы – смотрит на небо, и губы его шевелятся. В зрачках не потухал огонь с той самой памятной ночи. Финголфин, в отличие от брата, стоит среди студентов, и тихо о чём-то говорит с ними: он готов идти до конца и не бросать ни одного, кто попросит его о помощи. Феанор, скажи, зачем это всё? И если б можно было не идти… Но разве б я могла не идти за тобой? Галадриэль оборачивается: Келеборн едет, конечно же, вместе с ней – ей с ним тепло, хорошо, и спокойно, но она его не любит, и никогда не полюбит – это невозможно… Ободряюще улыбается: - Келеборн, посмотри за сумками пока – я сейчас… Нерданель отходит в сторону, колюче взглядывая на Галадриэль. Феанор опускает глаза, слегка фыркает: - Я знал, что подойдёшь… Она улыбается, и дыхание перехватывает у обоих. Феанор продолжает, с вызовом глядя на неё: - Зачем идёшь за мной? - Затем, - вдох, - затем, что иначе не могу. Не знаю – для чего: для того ли, чтобы помочь тебе? Или помешать? Феанор, - она решается, ближе подходя к нему, - нет смысла скрывать что-то: я ненавижу тебя, ненавижу – так же, как и люблю. И ещё одно: ты великий человек… - О да, - улыбка его становится горькой, - теория струн… - Удачи тебе, - Галадриэль резко разворачивается и проходит через толпу назад, к Келеборну. Нерданель ревниво прижимается к груди Феанора, но он не чувствует её теплого прикосновения. Рельсы пролегают между ними, как струны, как высоковольтные провода – тронешь и обожжёшься – но нельзя не попробовать… Феанор делает резкое движение, но в следующее мгновение уже забывает о Галадриэли – только под грудью медленно ударяет что-то. Все мысли его – в бешеном огне: догнать Бауглира, убить его, вернуть свою диссертацию! Цель – и ничего больше… Но пеплом покрываются горячие уголья – так дерево не может зажить после страшных ударов топором – ничто не залечит изъязвленных ран, никто не остановит сочащихся слёз… И Галадриэль застывает статуей у рельс – неподвижная и холодная. Феанор глядит на часы, хмурится и начинает отсчитывать: - Вот сейчас, сейчас…три, два, один… Университет находится недалеко от вокзала: мгновенная вспышка окрашивает небо – птицы взвиваются в воздух… Языки пламени поднимаются ввысь – ещё слишком рано для занятий, всего четыре утра, ни студентов, ни преподавателей внутри точно нет – но университет горит, объятый огнём… Как горит и вся их прежняя несложившаяся, разбитая на куски жизнь. Феанор, запрокинув голову, хохочет, – студенты даже не оборачиваются – глаза всех прикованы к горящему университету… Финрод шепчет одно имя, сцепляя пальцы – «Амариэ!», Тургон судорожно пытается вспомнить, был ли сторож в университете сегодня… С резким гудением подходит поезд. - Зачем ты его поджёг? – Нерданель осторожно дотрагивается до плеча Феанора. Тот бросает: - Я говорил, что они поплатятся? Вот им – за все мои обиды… За теорию струн! За меня! Галадриэль обречённо качает головой. Пройдёт год, пройдёт два, три года – а перед ними так и будет стоять этот пожар, это пламя, съедающее зрение и душащее; пламя, выжигающее кровь и боль, ударяющее по щекам яростным пониманием – «мы не должны были уходить!» Но поздно, поздно – поезд набирает скорость, и скоро уже видны только серые громады зданий-мавзолеев да облетевшие ветки, хлещущие по стеклу. И они ещё не знают того, что на одном из полустанков Эленвэ тяжело заболеет, что Тургон будет выхаживать её, как сможет, она выздоровеет – и всё же болезнь будет её точить всю жизнь; что Феанор по приезде бросит их всех, отрекшись от обещания помочь им устроиться в новом городе; что Нерданель, не вынеся невнимания любимого, вернётся назад, и будет год за годом ждать возвращения Феанора… Что университет восстановят, но в нём навсегда сохранится память пожара; что отныне с лица Намо Мандоса не сойдёт горькая полуулыбка, а на физико-математический факультет студенты поступать почти перестанут… Что зима будет долгой и страшной, что им предстоит брести по холодной столице, как по ледяным полям, и что Финголфин их не оставит, навсегда открестившись от брата, но принимая лишения со стойкостью, достойной воина… Что ни крова, ни дома, ни места для учёбы и работы – и грязь, бедность, боль… Что весна не наступит ещё долго, а когда наконец наступит – в одной из столичных больниц Феанор умрёт, почти сгорев заживо от высочайшей температуры, так и не найдя своих обидчиков… Что теория струн будет признана за Мелькором, но недолго, что он станет величайшим физиком мира и почти получит Нобелевскую премию – пока Финголфин не докажет на неё право брата и не восстановит справедливость… Всего этого они ещё не знают: прижавшись к окнам, смотрят назад, и крепко сжимают руки. Зима будет долгой. Очень долгой, но на востоке уже восходит первая утренняя звезда, и, хотя этого они тоже не знают, у неё есть своё имя… И имя ей – надежда.