Внучек Бабы-Яги

Я, как обычно, сидел на кочке и резался в шашки с одной весьма привлекательной русалкой. Волосы у нее серебристые длинные, кожа нежная слегка голубоватая, а какие у нее сииииние глаза! Правда, обычно я смотрел не на ее глубокие очи, а на то, что было значительно ниже… О чем вы подумали?! Я про хвост, вот он меня основательно огорчал. Я же, в конце концов, не монах, а в радиусе тысячи километров всего три женщины: кикимора, моя бабушка и русалочка. Мужчин больше, но на них меня как-то не тянет… Печалька однако… В болоте мирно квакали лягушки; качаясь, бамбук издавал мерные постукивания; русалочка расправила плечи, выставляя напоказ и без того не слишком закрытую водорослями грудь. Хороший знак — значит, идеи по следующему ходу кончились, но насладиться близким триумфом мне не дали. Из воздуха появилась кошачья морда, с огромным таким хавальником! Это кот Баюн, двоюродный брат Чашира, по отцовской линии. Еще века два назад осел у бабушки, надоело ему, видите ли, по лесам шататься, да путников в камни оборачивать, захотелось простого котнического уюта, мышей, сметаны и хозяйки. Бабушка как раз Симку похоронила, а какая она ведьма без фамильяра? — Ванька, а, Ванька, — начал он издалека своим масляным, мурчащим голосом, — тебе учиться нравится? — по старой привычке он блеснул желтыми глазами, хорошо хоть у меня иммунитет, а вот русалочка явно впала в транс. — Баюн, а, Баюн, тебе сметана нравится? — Конешшно, — промурлыкал он, голова задумчиво прокрутилась в воздухе. — Вот и не задавай глупых вопросов, — отмахнулся я. — Чего надо-то? — Тебя Бабушшка ищет, — промурлыкал он и исчез, легко вспыхнув. Я печально бросил взгляд на фактически выигранную партию, потом перевел его на все еще отходящую русалку и, вдохнув полной грудью затхлый, но отчего-то любимый запах, подпрыгнул, приманивая метлу. Моя черная метла — из тиса, покрашенная синей ксераликой, переливающаяся на солнце, на древке я сделал специальный постамент, чтобы при определенных навыках, можно было летать стоя — явилась незамедлительно. Полет — это лучшее, что есть в жизни, ветер трепал волосы и полы куртки, со свистом я огибал деревья и их хлесткие ветви, чуть отклоняясь или нагибаясь. Поначалу бабушка все ворчала, что надо бы летать как положено — сидя, а то так и расшибиться недолго… Но я тогда твердо стоял на своем, ибо по понятным причинам лучше быть пришибленным, чем кастратом. Долетев до забора, украшенного черепами со светящимися глазницами, я завис в воздухе у калитки. Дело в том, что вход охраняла черепушка Кощеева: добралась до него моя бабка, иголка-то потерялась, вот и висит теперь, неприкаянный, а оттого вредный. — Где пропадал? — гаркнул он на меня, клацая зубами. — С русалкой в шашки заигрался, — начал оправдываться я. — С русалкой?! — прогремел череп. — Эти вертихвостки еще ни одного юношу до добра не доводили! — Так то юноши, дядя Кощей, а я-то нечисть, — виновато парировал я. — Ну пуусти домой! Меня бабушка ищет, — заныл я. — Ай, черт с тобой, заходи давай, пока я не передумал. Калитка со скрежетом отворилась, и я быстро залетел внутрь, а то, мало ли, передумает. Бабушка с ним по старой памяти не ссорится. «Столько лет враждовали, — говорит она, — что он мне теперь самый настоящий заклятый друг. А друзей обижать нехорошо, особенно заклятых», а мне отдуваться. Я, посчитай, фактически с рождения здесь, вот Кощей и решил, будто поучать меня — его святая задача. Но я его не виню, тут каждый захудалый леший меня верещащим комком в пеленке помнит. Одна Мавка (русалка) более-менее нормально относится. Бабушка накрыла стол в беседке. Кстати, выполнена эта беседка была в гротескном стиле: колючая проволока, украшенная скелетиками мелких животных, и, как алмаз в короне, это произведение искусства венчало чучело жар-птицы… Баба-Яга приветливо махнула мне рукой, обнажая в улыбке вставные белые зубы, и отодвинула один из стульев, намекая, мол, «кушать пора». Какая-то она странно добрая, даже парадный платок на плечи набросила, яркий такой, прошитый золотыми нитками. На столе были расставлены пирожки, ватрушка, картошечка с селедочкой и сок в графине, яблочный. Как сказал один подозрительный, но умный человек: «Все страньше и страньше…» Не смея спорить, я подошел к столу, но садиться не спешил, на пуфике у крыльца лежал Баюн, не сводя с меня сияющих глаз. — Что ты, Ваня, встал, как не родной, — своим скрипучим каркающим голосом спросила бабушка, протягивая свои костлявые руки с длинными неухоженными когтями, за плечи, почти насильно, сажая меня за стол. — Откушай чего-нибудь. Слегка дрожащими руками я начал накладывать себе еду в тарелку, не смея все же приступить к ее поглощению. — Ешь! — теряя терпение, рявкнула бабушка. «А, была не была! Если я умру — помните, я был глупым, но смелым», — пронеслось в голове и я, слегка потряхиваясь, откусил пирожок. Да это ж… — Рицин, — опередил я яд. — Белковый яд, добывается из клещевины, смертельная доза 0,3 мг/кг, не проникает через кожу, хорошо растворим в воде, не имеет запаха. — Молодец, — похвалила бабушка, я отложил пирожок и неуверенно подцепил вилкой селедку, опуская ее в рот. — Кураре, — я передернул плечами. — Парализует мышечную систему, смерть наступает от удушья и остановки сердца. Но его применяют не в пищу, а, как правило, смазывают стрелы, копья. Африканский, короче говоря, яд. — Стрихнин! — буркнул я, выплевывая сок прицельно в глаз Баюну. — Выделяется из чилибухи, прозрачная жидкость бурого цвета, горького вкуса. — Картошка, — мрачно проинформировал я, но есть не стал. — Синильная кислота. Пахнет горьким миндалем. Ватрушка, — продолжил я. — Ватрушка, — еще раз повторил, попробовал, понюхал. — Она не отравлена! — удивился я, аж подпрыгнув от неожиданности. — Бабушка, ты заболела?! — Почему сразу «заболела»? — насупилась Баба-Яга, упирая руки в боки. — Неужто я, по-твоему, родного внука потчевать не могу? Я неопределенно пожал плечами, а для верности набил щеки ватрушкой. Бабушка устало присоседилась. — Зачем ты меня постоянно по ядам гоняешь? — спросил я. — Они на меня все равно не действуют. — Всегда приятно знать, чем тебя пытались отравить, — ответила бабушка, я спорить не стал. Действительно приятно. Гуси-лебеди косяком улетали в жаркие страны. Леший приготовился впасть в спячку. Я уже наколол дров. Все готовились к зиме. «Утонув» в круговороте своих мыслей, я совсем забыл, что не один здесь. — Ванечка, ты все еще хочешь в школу поступать? — печально спросила она ни с того ни с сего, лакая яблочно-стрихниновый сок. — Конечно, хочу! — тут же возмутился я, они с Кощеем и Баюном уже третий год меня отговаривают. — Тогда отправляться лучше сегодня, — с шумом Баба-Яга поставила стакан на стол. — Они тебя ожидают только через десять лет, а так… авось проскочит. — Здорово придумано, — похвалил я. — Вот только есть небольшая проблемка: в нее принимают лишь с девяностолетнего рубежа. — Ай! Неужто ты думаешь, что я за пять тыщь лет ничему не научилась?! — грозно рявкнула бабуля, я поспешно замотал головой, и она вроде смягчилась. — Дам я тебе амулет заговоренный, пока он у тебя на шее висеть будет, никто и не заподозрит тебя во лжи. Даже славные ворота. Мы с Кощеем, еще до ссоры, его смастерили, таскали в общежитие самогон… — мечтательно закатила глаза бабушка и тут же спохватилась: — Исключительно в научных целях! — Конечно-конечно, — я примирительно поднял вверх руки. — Вот я тебе тут ядов заготовила, а то, мало ли… пригодится, — ворчала бабушка, вынимая из-под стула огромный рюкзак. — Самоцветов немного, чайку… Дальше Бабушка перечисляла все, что успела насовать мне в безразмерную сумку, это затянулось на полчаса. Я же пребывал в радостном возбуждении от предстоящих дел и все пропускал мимо ушей. Спрыгнув со стула, расчертил пентаграмму перехода, расставил атрибуты. Расцеловал в обе щеки бабушку, растроганно обнял забор с головой Кощеевой. Он тоже растрогался и по секрету выдал свой тайник в Школе, правда, потом до него дошло, что он сделал, и загоревал еще сильнее. Расчесал Баюна, слетал до болота, мужественно вытерпел завывания Мавки и, больше ни с кем не прощаясь, полетел обратно. Метлу пришлось оставить, иначе бы меня сразу раскусили, спасало лишь то, что мы с бабушкой совсем не похожи, только глаза… Перед самой отправкой бабушка плюнула на платок и, как часто делают старые женщины, начала мне натирать лицо, но на радостях я даже не стал возмущаться. Натянул оговоренный амулет, сделанный из чьего-то огромного клыка, еще раз обвел взглядом огород, покосившийся домик с обмотанными покрывалом куриными ножками (приболел бедняга), посмотрел на грустную бабушку и, крикнув, что обязательно вернусь, исчез. Межмирье удивительно: там нет времени, нет пространства, все искажено — с непривычки меня замутило, но я все еще четко представлял площадь перед школой, которую мне когда-то показала на картинке бабуля. Наконец межмирье меня «выплюнуло», по-другому и не скажешь, я еле устоял на ногах, голова кружилась, но это того стоило. Площадь, вымощенная камнем, была залита ярким светом, а сколько было народу! Я столько никогда не видел, все такие чуднЫе! Хвостатые, рогатые, как эльфы в фантазийных книгах, как орки, как феи, я просто не мог сосредоточиться на чем-то отдельном. Еще бы: сегодня принимали в Академию и в Школу, а подобных заведений всего три во всей цепочке вероятностей! Говорят, законы там жесткие, новичкам ох как не просто, бабушка о начале вообще не рассказывала, Кощей тоже мрачнел, если его об этом спрашивали, а я все равно не боюсь. Да, я маленький — метр шестьдесят, по человеческим меркам мне «пятнадцать лет», а прием ведется с «шестнадцати», но это не такая уж и большая разница. Еще я никогда не общался со сверстниками и никогда не был долго без бабушки, и я не представляю, куда мне идти… Мама… Я начинаю бояться! Может, ну его, и домой? Я поднял голову на здание академии-школы и понял, что никуда я не уйду, пока не попаду туда. Оно сияло золотом, в нем не было дверей, оно высилось над всем, и оно манило — моя мечта… Меня кто-то толкнул, а я, замечтавшись, рухнул на колени, да так и остался сидеть с восторженно-дебильным выражением на морде. — Э, — меня толкнули еще раз, — имбицил! — Отвали, видишь — не до тебя! — раздраженно махнул я на него рукой, не смея свести глаз с Академии — это самое прекрасное, что я видел. — Слушай, заморыш, я не потерплю неуважения к себе! — гаркнул опять парень, на этот раз пиная, а ну фиг с ним, реально не до него. Я опять лишь раздраженно дернул плечом. И тут это недоразумение, сделало свою роковую ошибку, оно посмело заслонить своими несовершенными телесами мою прелесть. — Я к тебе обращаюсь! — Сгинь, пиздокрыл чешуйчатый, — точно подобрав метафору, я, не сдерживаясь, вскочил и пнул его по ноге. Пока он прыгал от боли на одной своей культяпке, я со спокойной совестью затерялся в толпе. У ворот сидела приемная комиссия, а к ним тянулась очередь. Вот туда я и встал. Принимающих было четверо, они просили зажечь свечку, поднять камень, собрать воду, устроить ветерок, и — о ужас! — ничего этого я не умел! Мне казалось это все очень скучным! Поэтому я начал с более прогрессивных заклинаний… — Молодой человек, — окликнул меня высокий седой мужчина, — ваша очередь. Я слегка потоптался и подошел к столу. — Ну, зажгите свечку. Поднимите камень. Соберите воду. Устройте ветерок. Я и зажег, но зажигалкой. Поднял камень. Собрал губкой воду. И, достав из рюкзака веер, устроил-таки ветерок. Сначала было тихо, принимающий смотрел на меня как на кактус, растущий на дне океана, а потом я услышал тихий всхлип, потом второй — это у ворот по правую сторону от принимающих, смеялась женщина, старая, наверное, как моя бабушка. Отсмеявшись, она подошла к столу, взяла бланк и удивительно молодым голосом спросила: — Имя? Возраст? — Иван. Девяносто три года, — быстро сориентировался я. — Хорошо, Ваня, приходи завтра на следующие испытания, — она заполнила бланк, подписалась в графе ректор. — Надеюсь увидеть тебя в Школе, а потом и в Академии. Я слегка опешил и, не веря своему счастью, пошел прочь. Уселся на скамейку в десяти минутах ходьбы до здания и, положив рюкзак под голову, лег. Мимо проходили парочки, веселые студенты или же хмурые не поступившие, в центре стоял фонтан, как раз на расстоянии пятидесяти метров от меня, но он был такой мощный и высокий, что капли все равно достигали. А я все еще не верил. Все слишком быстро, я боюсь проснуться.