персональный ад

Первый круг ада «ЭМБЕР» Добро пожаловать!

Максим затушил сигарету о скособоченный указатель, оставив чернеющую отметину в букве «Б», откинул сальные блондинистые волосы со лба и направился вперед, по протоптанной дорожке, в центр Эмбера. Редкие, загнувшиеся, как сгорбленные старики деревья, расступились в стороны, в отвращении отвернувшись от первого из кругов ада. Небо висело серебристо-белое и непроницаемое, в воздухе витала затхлость — пахло старой бумагой, залежавшимся мусором и чердачной пылью. Многие не знали, но за счёт мусора, разросшегося в уральские горы, Эмбер пах чуточку лучше, чем Гоморра или, например, Клеймор. Многие не знали, потому что многие держались в стороне от этого места. «Края, которыми правит сгинувшая гоморрская королева — дурные края» В руках Софи было слишком много власти, размышлял Макс, обступая редкие рытвины и выбоины в старом растрескавшемся асфальте, но руки эти — руки гладиаторши, а не правителя. Саранчой она распространилась по Преисподней, родилась в Тинтагеле, прославилась в Эмбере и закончила свои дни в Гоморре, напоследок расколов мир. Истинное благословение, что её больше нет. Жаль, что PLC этого не понимает, если не хуже, понимает, но наотрез отказывается принимать. Живая, мёртвая, ужасная, инфантильная, могущественная или слабая, изменщица, язва, жена дьявола и мать его детей, Софи королева, которой старый чёрт служил многие годы при жизни и прослужит ещё столько же, пока его кости не покроются мхом. «Земля или ад, сценарий одинаковый, меняются только имена,— сильный порыв ветра рванул шарф на шее духа. — Одной женщины достаточно, чтобы разворотить династию и царство. Ёбаный в рот, одной женщины!» — Тебе здесь не рады, усатый-полосатый. Максим сделал ещё несколько шагов, прежде чем слова, сказанные кем-то извне — из-за мусорных куч сваленных с юга от него, или с севера? — добрались до его разума, нагло протиснувшись сквозь размышления. — Полосатый?— в первую минуту Максим искренне растерялся. Он провёл ладонью по своему шерстяному пальто. — Оно в клеточку. Эхо раздосадованных стонов прокатилось по переулку. Сваленный набекрень указатель гласил «Поље 56 ➛». За кукольными домами, покрытыми жирным слоем грязи, виднелся каменный мост, перекинувшийся с одного переулка на другой, а уже оттуда открывался вид на часовню. Чёрные флаги извивались, как змеи, издавая низкую, бурлящую вибрацию. Лица — зелёные, скорченные, обожженные, бурые и белые, как молочная пленка — начали постепенно проявляться, как очертания на старом полароидном снимке. Демоны плавно повыходили из своих укрытий, словно только и делали, что сидели в окопах и выжидали, когда же он наконец появится, чтобы сцапать и полакомиться добычей. Свобода, конечно, кот, а не мышь, но почувствовал себя не в своей тарелке и всерьёз разнервничался. Он не пробыл здесь и шести минут, а плохая компания уже встречала его с распростёртыми объятиями. Вот что за люди. — Я просто шёл мимо,— ответил Макс. — Я сомневаюсь, что ты наш принц или житель Тинтагеля чтобы просто проходить мимо,— огрызнулась демоница с серебристыми локонами. Её зубы были заточены под клыки, правую глазницу закрывала кожаная повязка. — От тебя за версту прёт Градом! — Это было по-расистки,— Свобода выудил из рукава зажигалку, исподлобья поглядывая на девицу. — Бескультурщина. Ты этому их учишь, дед? PLC никогда не остерегался чужаков и случайных загульных, всегда выступая среди первых. Так было заведено, своего рода космический порядок. Первым делом появлялся он, триумфально вскинув руки к небу, улыбаясь своей особенной ледяной улыбкой, в то время как прочие оставались голосами, шумящими вокруг него. Сегодня мятежник не торопился показываться. Шаги его были грузными и шаркающими, блеск глаз иссяк и пару десятков лет обрушились на него россыпью морщин и смертельной бледностью. По правую руку от него стоял Эрик, волосы тёмной бахромой падали на лицо, а по левую Бабич, высоченный и мясистый, окутанный иссиня-чёрным дхоти*. В его промасленной бороде сверкали кольца. Пальцы Макса ослабли, и он выронил зажигалку. «Пиэлсюшка, на кого ты нарвался? Ты выглядишь как собственная тень» — Притащился,— хмыкнул демон, медленно прощупывая Свободу взглядом. — Последний раз, когда мы пересекались, ты меня послал. Нахуй. — Я вижу ты сходил. Демоны затянули протяжную трель, Эрик скривил губы, а Бабич закатил глаза, вскинув руку вверх, призывая соратников к тишине. Их с PLC связывают незримые узы, эдакие гитарные струны и демоны слышат мелодию, наигрываемую их предводителем, улавливают тревожные нотки и угрожающую вибрацию. — Ладно, ладно, я с извинениями,— изначально Свобода планировал подарить ему бутылку вина тринадцатилетней выдержки; Макс купил её в пабе Хабиба в свой первый день в аду, но потом решил ограничиться шоколадкой и добрыми вестями. Чувствуя массивный каблук Эмбера, давящий ему на голову, дух передумал и насчёт шоколадки. — Антихрист спустил своих церберов на Град. Забавный выбор, да? — Макс попытался улыбнуться, но заметив застывшее на лицах PLC и плохой компании безразличие, отказался от тщетных попыток. — Кажется этот парень на нашей стороне. — На нашей стороне? — из-за спины возмущенно взвизгнули. Сидящий на груде сваленных камней демон с козлиной бородкой раздосадованно покачал головой. — Ублюдок намерен разобрать ад по кирпичикам. — Именно!— Максим круто развернулся на каблуках. — Но с чего он начал? Коул, пристанище Тимати. Клеймор, затем Град. Почему он не начал с вас или, скажем, с Неветеса? Из семи кругов ада, только два особенно опасны и Антихрист их не тронул. — Свобода выдержал паузу, позволив демонам переварить и обдумать услышанное. Стая окружила его неровным кольцом, не оставляя шанса на побег. Макс искоса посмотрел на PLC. — Это знак. Он даёт нам время, чтобы уйти целыми и невредимыми, чтобы разобраться с Сатаной. Я — дух, а вы — мятежники и единственное, что у нас есть общего, это презрение к дьяволу и его царствованию. Эрик вытянулся, чтобы посмотреть на реакцию Бабича. Демон задумчиво смотрел себе под ноги, лоб пронзили три глубокие морщины. — И прежде чем ты заведёшь свою шарманку «мои призраки — часть моей команды и без них я никуда не уйду», — ввернул Свобода, обрывая потенциальный спор на корню. — Лазейка есть. Я почти её нашёл. Мы все будем свободны, — робкая улыбка озарила его лицо. Максим неспешно направился в сторону PLC, чувствуя на каком-то особенном, новом уровне, что никто не преградит ему путь. — Её уже нет, старик. Мы можем уйти. Новый порыв ветра всколыхнул дхоти Бабича, чёрные флаги вновь взметнулись вверх. В глазах PLC была пустота. Макс знал его не слишком близко — хотя и очень давно — чтобы определить, чем вызвана такая глубокая апатия, но он точно знал, что PLC это столб, подпирающий их жалкий мирок и если сломается он, они покатятся прямиком в бездну. Но бездна всё равно разверзнется, когда Антихрист придёт, и холод, замораживающий дыхание в глотке, крадущийся по водной глади, расписывающий стекла своими безумными рунами безмолвно соглашался с этим утверждением. Антихрист вернулся и идёт. «PLC не откажется от шанса на спасение своих людей. Никогда» — Нет, мы не можем,— таким же усталым, безразличным голосом ответил PLC. — Дело не в моих принципах и даже не в ней. — он шагнул вперёд, опираясь рукой на плечо Бабича. Он говорил негромко, делая большие паузы. Язык во рту будто разбух и отказывался ворочаться. — Я заперт в аду, и в самый тёмный его час, здесь я умру. На этих словах он откинул воротник своего плаща, выставив уродливую метку, пылающую огнём, на всеобщее обозрение. Руна «ᚦᛁм» искрилась, как угли в самом жарком костре. Кожа вокруг клейма пузырилась и облазила, мясо пульсировало, резко и часто, словно под руной билось даже не одно, а сразу два демонических сердца. — Что?— нижняя челюсть Свободы со звоном клацнула о верхнюю, когда он нашёл в себе силы захлопнуть раскрывшийся в изумлении рот. — Друг, которого ты так страстно любишь, сделал это со мной,— произнёс PLC. Максу понадобилось несколько секунд, чтобы сложить детали пазла вместе и понять, о каком таком друге дед сетует. У Максима друзей целая адская Гиена и все они страстно любимы. Свобода прикусил щёку изнутри, а сердце в его груди увеличивалось от страха с каждой новой мыслью, врывающейся в голову. — Тим сделал это?— его голос сорвался на хрип. Только Гринберг мог подправить физиономию PLC с такой непревзойдённой ловкостью. Роспись кровью на древнем футарке* определенно его проделки. — Я тебе говорил, не суйся к нему! Потрясения на этом не закончились, потому как старый демон вновь огорошил его. — Это был экзорцизм, — чёрные глаза на краткий миг вспыхнули золотом, как искры бенгальского огня. — Он изгнал меня. — Да ни один демон не станет мараться об экзорцизм... — Его зовут Йонте не без причины,— хладнокровно перебил PLC. Его грудь тяжко поднялась вверх, он прикрыл глаза, превозмогая боль. Эрик поддержал его со спины. — Некоторые не понимают, что есть вещи, которые стыдно делать даже демону. — Свободе показалось, что земля начала оседать и поплыла под ним, голова закружилась и легкие сжались от ужаса. — Поди прочь, Свобода. Тебе здесь больше не рады. — PLC развернулся, чтобы уйти. Бабич и Эрик последовали за ним, напоследок смерив Макса презренными взглядами. Демон обратился к эмберцам. — Следующего, кто пересечет границы, убить на месте. «Нет, нет, старый чёрт, не смей отворачиваться от меня! — голос в голове Максима взвизгнул. Он направлялся сюда преисполненный не надежд, нет, а уверенности, и теперь она обрушилась на него лавиной неподъемного краха. — Неуходиотменянесмейтынуженмне!» Улицы опустели. Мимо ног Максима протащилась, лениво подгоняемая ветром, обёртка от шоколадного батончика. Плохая компания нарисовывалась, когда никто не желал с ней связываться, и залегала на дно, когда была нужна.

***

Дэни бесцеремонно вывалил бумажные заготовки на стол. Рунические символы исчезли под слоем бесцветных картонок. Терри неудовлетворенно сопел. «Мне не стоило позволять ему вмешиваться в это, — принц глубоко раскаивался, что позволил себе такую расхлябанность и впутал пацана в очередную авантюру. Терри должен был быть шлагбаумом между Дэни и Кристиной, а не скоростным экспрессом, прибывающим на станцию их столкновения. — Я знаю, что пожалею об этом. Я об этом уже жалею» — Она будет в восторге,— прозвучало это как «она бушет в вошторге» из-за английских булавок, которые Дэни зажал между зубами. — К-кстати, а откуда взялась к-краска? — Я её заказал, — пожал плечами Терри. — В ин-интернет магазине? — Что?— Терри вскинул подбородок, непонимающе уставившись на Дэни. Между его бровей залегла складка, свидетельствующая о задумчивости. — Нет, я отдал приказ и мне её привезли. Не знаю кто и откуда, да и какая разница? — В-верно,— согласился Дэни. Его взгляд мгновенно сделался пугливым, как у зверька, почуявшего опасность, исходящую от хищника. Незримая, вязкая, как патока, неспешно сгущающаяся вокруг него. Бурцеву не нравилось это чувство загнанности, поэтому он приложил все усилия, чтобы подавить его. — Г-главное, что мы можем их покрасить. — Их? — принц переводил взгляд с хлама, захватившего его самую любимую вещь в Меркурии, на Даниила. Последний был на удивление преисполнен энтузиазма. Терри это настораживало. Одна тревожная мысль порождала другую, и происходило это всё как в старом анекдоте: подъезжает маленькая машина, такая крохотная, что в ней, казалось бы, ничто не может уместиться, но вот появляется клоун, сначала в гордом одиночестве, а потом их вываливается целая куча. Куча подозрений. Зачем он помогает ему? Почему он такой внимательный? Чего он хочет добиться? Почему ему не наплевать на него? — Крис будет нелегко очаровать ... чем бы это ни было. — Чем бы это ни было?— возмущенно воскликнул Дэни. Он выплюнул булавки на ладонь, осторожно, одну за другой. — Э-это ба-абочки. Принц поджал нижнюю губу. — Я про них читал,— Терри понимающе кивнул. Он провёл рукой по заготовкам, пересчитывая сухие, с заострёнными концами, крылья. На лице принца отразилось сомнение. Эти бабочки подразумевали собой красоту и изящество, но Терри знал о насекомых совершенно другое: они олицетворяли умершую любовь, положительные эмоции и романтические чувства, убитые или умершие, гниющие глубоко внутри тебя. Бабочки, как правило, слипались в кишках в тяжелые мокрые комья, и были далеко не такими прекрасными. Если бы Дэни только знал, что у принца этих бабочек хоть отбавляй — целое кладбище в его собственном животе — не стал бы так заморачиваться. — Я подумал... — ушедший в свои мысли принц дёрнулся, услышав голос Дэни. Юноша говорил в привычном для себя тембре, но в тишине, возникшей между ними, он прозвучал как грохот. — Я подумал, что мы их р-раскрасим и сложим в к-к-коробку, а когда о-она её откроет, они в-вылетят ей в лицо. — Хочешь, чтобы я заставил их летать? — Терри сгрёб горсть бабочек в ладонь. Свет лампы золотил русые волосы Дэни, болотные глаза за стеклами очков переливались нефритовым блеском, уголки губ изогнуты в улыбке. — Почему нет? — хмыкнул Терри, а потом повторил, почувствовав уверенность. — Почему нет. Наверное прежде чем браться за кисти, следовало засучить рукава, как это предварительно сделал Дэни, но принц никогда не отличался аккуратностью — у него хватало терпения и выносливости, но не аккуратности — поэтому на манжетах его рубашки уже спустя три минуты работы расцвели фиолетовые кляксы. Дэни прервался, смерив принца тяжёлым взглядом. — Расскажи мне про этот бал, к которому вы готовитесь, — тихим, отдалённым голосом, произнёс Дэни. Погружаясь в творческий процесс, как это часто бывало с Даней, робкий и нерешительный мальчишка уходил за кулисы, переставал существовать на недолгий, но фантастически приятный промежуток времени. Сам Бурцев не замечал этих изменений, также как курильщик не замечал, что от него плохо пахнет, ведь если ты являешься частью изменений, уследить за этим практически невозможно. — Ваше величество... ты весь в красках. — Не вашевеличествай мне,— принц обмакнул кисть в стакан — вода в нём оставалась прозрачной несмотря на то, что в неё неоднократно опускались испачканные краской кисточки — и взмахнул ей, стряхнув лишнюю воду. Он глубоко выдохнул, чувствуя, как напряжение перекатывается под кожей. — Это традиционное празднество «Кои́т», проводится в последний день лета и символизирует собой начало учебного года. Всем, что касается подготовки, занимаются Марк и Церемониймейстер. — Значит...— Дэни не смотрел на него, сфокусировавшись на работе: его руки порхали над заготовками, превращая одиозную невзрачность в вакханалию красок в самом лучшем её виде. — Ты не обременен своими королевскими обязанностями сегодня? Раздумья, пассивно струящиеся по каналам разума, оборвались, словно врезавшись в выросшую из ниоткуда преграду. Терри недоуменно посмотрел на Дэни. Напряжение, сформировавшееся на лице принца, привело юношу в смущение. — Я пр-просто хотел, чтобы ты... — неожиданно Бурцев растерял всю свою собранность и голос, минуту назад елейный и сдержанный, предал его, дав петуха. Рука дрогнула, художественная кисть ударилась о стол, капли воды брызнули в лицо. — Ч-чёрт. Юноша снял очки и принялся неспешно вытирать линзы краем пуловера. «Моего пуловера, между прочим». Гардероб Терри изобиловал одеждой, которую тот не носил: жакеты, пальто, рубашки, батники, кардиганы, бомберы, поло, свитшоты, жилеты, брюки, джинсы, шорты. Костюмы, сшитые под заказ, надеванные от силы три раза и то, по настоянию Кристины. Будь воля Терри, он бы выбросил это всё к чёртовой бабушке, но воли у него не было, да и что мадам Авазашвили делать со всем этим барахлом? Зато на Дэни все эти тряпки смотрелись так, как надо. Он, подумал Терри — и мысль эта раззадорила его — больше похож на принца, чем я. — Дэни,— Терри подался вперед. Его рука сжалась на запястье юноши в успокаивающем жесте. Бурцев, теплый, несмотря на свою очевидную причастность к мертвецам, с сомнением посмотрел на принца. Терри приподнял брови. — Не нервничай. Не нервничать было невообразимо сложно. Дэни мог бы дать голову на отсечение, что держать на своих плечах небо в разы легче, чем не поддаваться эмоциям, перехлестывающим одна через другую в буйном потоке адреналина, спровоцированного мимолетным взглядом Терри. Когда такое случалось, лампочки в голове Дэни загорались красным, и он терял связь со своим прагматичным «я», которое отвечало за контроль над телом. Он начинал разваливаться, как механизм, вдруг лишившийся, на первый взгляд, малозначительной гайки: пах скручивало спазмом, руки позволяли себе пускаться в пляс, а слова прилипали к зубам и вырывались из горла скомканными обрывками. Дэни презирал эту часть себя, но ничего не мог с ней поделать. «Наверняка он думает, что ты болван,— юноша мысленно застонал, а потом одёрнул себя. — Он о тебе вообще не думает» Жар прилил к щекам Дэни, но он всё-таки заговорил, медленно и внятно. — По дворцу гуляет слух, что наступил закат времён. — Дэни сморщился, припоминая, о чём шептались домистики в перерывах между делами. — У меня не стыкуется, каким образом Антихрист может навредить аду. — он посмотрел на Терри, сгорбившегося напротив. Волосы наспех зачесаны вбок, губы поджаты, с шеи свисал, отражая в себе свет ламп, амулет из червонного золота. — Все знают, что Антихрист дитя дьявола. — Так гласит Библия,— Терри не рассмеялся ему в лицо, что уже немало радовало. Принц осторожно вдел пуговицу в петлю на манжете Бурцева и убрал руку, выпрямился. Поразительно, что находясь в таком хаотичном смятении, Дэни не мог перестать отмечать, как хорошо принц сложен. В нём не было ничего от его деспотичного отца, только мать. Юноша был в этом уверен, хотя понятия не имел, как она выглядела. — Кодекс считает иначе. Поверь, Антихрист, кем бы он ни был, не дитя дьявола,— Терри обезоруживающе улыбнулся ему, и Дэни почувствовал, что его сердце наполняется теплом. Таким неправильным теплом, сопровождающимся роем ледяных мурашек. — Ты, что же, подозреваешь меня, поэтому всё роняешь и постоянно заикаешься? — Я не заикаюсь, а за-за-апинаюсь, — вырулил Дэни, смущенно опустив взгляд. Ему не хотелось разговаривать об этом, хотелось лишь одного — согнать с себя дурман, навеянный сыном дьявола. — Продолжим? «Тим сказал, что у меня абсолютно здоровая душа, но почему-то она млеет под этими чёртовыми глазами» Гринберг утверждал, что Кристина — нежное создание, душа у Дэни здоровая, а демоны лгут как и дышат, но чтобы не утверждал Тим, всё оказывалось в точности до наоборот. У Кристины и очаровательного олененка Бэмби из общего только название, Терри ещё ни разу ему не солгал, а стало быть, у Дэни мог развиться стокгольмский синдром. Или гомосексуализм, но юноша не мог сказать наверняка.

***

Джакомо был против, но, как верно заметил Тимати, Джакомо здесь не было. Пятеро сенаторов ада, в сопровождении Сатаны, стояли у пьедестала. На высоком, скалистом выступе стояла обездвиженная демоница. Тяжелые рыжие пряди волос колыхались за спиной, как уродливые кровяные змеи, льняное платье, подпоясанное кожаным ремнем под самой грудью, надувалось и опадало от нарастающего ветра. Она открывала и закрывала тонкие алые губы, выплевывая гневное, наполненное ненавистью, бормотание. Небо над Клеймором висело белым, как снежное поле, и переливалось индиговым блеском. Крупные хлопья снега, медленно кружась, оседали на желто-зелёные газоны. — Что она там нашептывает?— Макс нервно перебирал чётки мясистыми пальцами правой руки. Он наклонился вперёд, лицо его было очень сосредоточенным. — На каком языке вы выражаетесь, мадам? — Она говорит на сербском, господин,— Майами заговорил с некоторой неуверенностью. Он чувствовал себя первокурсником, который, вроде бы, внимательно слушал на лекции, но страх ошибиться, почему-то, никак не желал отступать. Он перевёл мученический взгляд на Тимати. — На нашем официальном языке. Максим медленно разогнулся, морщины на его лбу разгладились. — В самом деле? — дьявол озадаченно почесал курчавую бороду. Волосы цеплялись за массивные перстни, украшающие каждый палец Максима. — Неудивительно, что я ничего не понял, я не говорю по-сербски. Скруджи спрятал лицо в ладонях и Тимати мог поклясться, что услышал его голос в своей голове.«Я на полном серьезе, Тиман. Мы в пизде. В очке, если пророчество верно и Антихрист — мужского пола». — Энид Авазашвили, демоница второго чина, вдова Асмодея,— голос Тимати перекрыл гул ветра. Аллея, разделяющая спальный район от леса, пустовала. Тимати, привыкший к мягкому, шелестящему шуму горного Коула, усилием воли не кривился от оглушающей кладбищенской тишины Клеймора. Демон был облачён в чёрный смокинг — лучший из всех, что у него был, если хотите знать, с отстроченными замшей рукавами, имитирующими узор мавры* и с запонками из черного опала — и чувствовал, как холод прокладывает путь от его щиколоток к икрам. Его тело начинало подрагивать, а это... Ощущение промозглости, как бы невзначай подкравшееся к тебе, выводило сенатора из себя. Он привык уживаться с холодом, но принимать его как должное? Нет, это бы значило, что они катятся в сторону неизбежного судного дня, и сама идея о «судном дне», о Нём, о конце эры, возмущала Тимати. Он ненавидел мёрзнуть и весь этот спектакль ему осточертел. — Именем наследника трона, которое, впрочем, я всё равно не смогу произнести, Вы приговорены к смерти. Максим выдохнул, морщины вокруг глаз разгладились, в бороде сверкнула белозубая улыбка. — Уверяю Вас, мадам Авазашвили, я не испытаю ни малейшего удовольствия от этого, кхем...— дьявол помешкал, подбирая слова. — Деяния. Молли, на правах сенатора Клеймора, выступила вперёд. Невозмутимая, прямая, с собранными в высокий хвост смоляными волосами, она не выразила ни сочувствия, ни почтения. — Последнее слово, мадам,— в руке демоницы, облаченной в кожаную перчатку, медленно, словно притянутые невидимым магнитом частички, собирался огонь. Он горел синим светом, и его языки, обвив её кисть, как змеи, поднимались плавными голубыми волнами. Драгни перебирал струны лиры, Майами поправил волосы — он принадлежал к тем демонам, которые, при необходимости выбора между секирой и зубной щеткой, выберет последнее, не колеблясь ни секунды — Скруджи, бросив небрежное «не меня же казнят» подпалил сигарету о пламя, Тимати прикрыл глаза, всем своим видом демонстрируя раздражение, Сатана ждал, окутанный аурой небывалого благоговения. В складках огрубевшей кожи его глаза, чёрные, как самое глубокое ущелье, пронзали ненавистью. Она клубилась в недрах его дряблой души, и проступала лишь в те редкие моменты триумфа, когда ему приходилось отнимать жизнь у тех, кто вызывал у него особую неприязнь. Грудь Энид сотряслась от судорожного вздоха. — Я считаю свою дочь последней идиоткой,— заговорила она, заставив Скруджи поперхнуться. Изо рта Тимати вырвался каркающий смешок, поднявшийся вверх облаком седого пара. Он не ждал от этой суровой, жесткой женщины, ничего благоразумного или щадящего. — Но ты ещё больший идиот, чем она, поэтому неудивительно, что вы сошлись. Моё последнее слово? — Энид окинула Молли снисходительным взглядом, её улыбка уродовала лицо, как шрам. — Позор, что меня казнит малолетняя шваль. Я считаю секунды до своего сожжения, чтобы не мозолить о тебя свои глаза. — она запрокинула голову к небу. Крупные хлопья снега путались в огненных волосах и мгновенно таяли, будто сгорая в костре. — Кристина просто катастрофа. Она неженственная, сухая, бесхарактерная блоха, а Терри просто никудышный принц и отвратительный сын. А ты, Тим, просто жалок, и будешь вторым лучшим до гробовой доски*. — она смачно сплюнула. — Вы все воняете, и я требую немедленного привидения приговора в исполнение. Аминь. — Аминь, — Скруджи затушил сигарету, зажав её между большим и указательными пальцами. Молли выкинула руку вперёд, и огненный клубок, как сорвавшийся с цепи пёс, впился в Энид Авазашвили.

***

В Меркурии о смерти мадам узнали задолго до того, как она умерла. Джакомо, осведомленный о происходящем кощунстве — угробить такую славную демоницу из-за какой-то личной неприязни, полный вздор! — появился на пороге замка в мрачном расположении духа. Сенатор обвёл осоловевшими глазами арку, обрамлявшую главный вход дворца, и издал протяжный стон, преисполненный безнадеги. В виске начало покалывать, словно кто-то легонько постукивал ножом для колки льда изнутри его головы. Джакомо слишком хорошо — и в красках — помнил свой последний визит в этот замок и резкий запах спиртного, вдруг сменившийся горькостью дикого огня, поднялся из глубин его воспоминаний, как навязчивый призрак, поэтому Марко сделал над собой усилие, чтобы переступить порог Меркурия, не думая о том, что принц может отчебучить на этот раз. Разумеется, в связи с обстоятельствами, обязавшими Марко незамедлительно прибыть в Гоморру, он был вынужден пропустить казнь мадам, но его физическое отсутствие вовсе не значило, что он ничего не слышал. Нравилось ему или нет — не нравилось, если вы спросите, да и вряд-ли такое могло кому-то понравиться — но, вступив в Сенат, он перестал принадлежать себе. Никакой частной жизни, это слишком великая роскошь. Никаких тайн, ты больше не индивид, ты часть мозаики, образующей Сенат, а Сенат не может таить тайны друг от друга, потому что, во-первых, это противоречит Кодексу, и во-вторых, из-за «слуха» это бессмысленно. «Первое время я не мог даже спокойно посрать, — жаловался Скруджи. Он всегда казался пацифистом, и его речь, медлительная и жеманная, неприятно резала слух. — Всегда слышал, чем занимается каждый из вас. Вы будто были рядом всё время» Марко состроил подобие улыбки, допивая свой джин-тоник и особо не поддерживая беседу. «Я не считаю это неудобством,— Тимати пожал плечами. С такими родственниками, как у него, демон привык к регулярным вмешательствам в свою жизнь, к публичности, он привык осторожничать, выбирая слова. Его всегда слушали, причём слушали с жадностью и ничто его больше не коробило. — Мы в постоянном режиме онлайн друг с другом. Иногда это на руку» Иногда — да, но в основном это резкие пробуждения в четыре утра, потому что Майами проехался по свежеуложенному асфальту на своем скутере, Молли снова разговаривает во сне, Скруджи ругается с рабочими и одновременно бранит Майами за неосмотрительность и за то, что он «снова перетягиваешь одеяло на себя, я не могу, блять, работать, пока ты там пищишь» и Драгни, бормочущий строчки новых песен себе под нос. Слух, да, всё дело в слухе, проклятущей связующей нити между ними всеми. Их личный телефонный провод, пролегающий через всю Преисподнюю. «С таким же успехом я мог отрастить ещё семь ушей,— в отчаянии думал Джакомо. Голова у него побаливала от постоянных перебранок, к которым он не имел никакого отношения, а бессонница оставила в напоминание о себе лиловые мешки под глазами. — Одним приложился к Граду, где всё гремит и стрекочет, вторым к Клеймору, журчащему, как ручей, к Неветесу, в котором, по-моему, сотни лет уже ничего не происходит, и одним — тем, что должно было следить за Эмбером — к могиле» Мало кто понимал, что истинная причина расстройств Джакомо заключалась не в жалости к себе, а в жалости к мальчишке, которому предстояло стать Сатаной. Терри был возмутительно апатичным в отношении всего. Ему равнодушны аукционы, его не беспокоит холод, чумой набрасывающийся на морские побережья и близлежащие круги ада, он оброс броней безразличия и ничто, ни укоризненные взгляды, ни прямые упреки, никакие мольбы, не могли пробиться сквозь неё. Кристина была не лучше, но она, в отличие от брата, умела играть затворницу и не вставляла правительству палки в колёса. — Ваша милость,— Марко с удивлением отметил, что сегодня компанию принцу составляла не его сестра, а поджарый молодой человек, в котором демон смутно узнавал забитого мальчика-духа, доставленного им сюда месяц назад. От вида этой парочки у сенатора упало сердце. — Ваша бабушка по материнской линии скончалась в следствии несчастного случая. Надеюсь, за такие вести вы не решите сбросить на меня орган. Взгляд Дэни опасливо сместился с Джакомо на Терри. Юноша, несколько превосходящий принца в росте, но не такой широкий в плечах, казалось, сжался, предвкушая вспыльчивую реакцию Терри, но её не последовало. На лице принца, бесстрастном и спокойном, мелькнула эмоция, схожая с изумлением — будто на зеркальной поверхности озера пошла робкая рябь — и тут же исчезла. Он сцепил руки за спиной и выдержал паузу, прежде чем заговорить. — У нас нет органа, Марко. Ты разве не знал? Марко зажмурился, превозмогая головокружение, и повторил, траурным, надрывным голосом: — Ваша бабушка умерла. Думаю, это стало сильным ударом, поэтому вы не можете подобрать слов, чтобы выразить... — Мне нечего выразить, Марко. «Неужели это не очевидно?— Дэни чувствовал себя несколько неуклюже в этой ситуации. Он кусал губы, не в силах отвести глаз от Терри: изучал изменения в его мимике, прохладный взгляд исподлобья, проглядывающий из-под маски пренебрежения оскал. Неловкость повисла в воздухе между этими двумя, и Марко — черт знает, что на него нашло — пытался выдавить из Терри сочувствие, которого не было. Терри был озабочен другими вещами; своим шатким здоровьем, подорванными отношениями с сестрой, крадущимся концом света, да ещё и автомат с лакричными конфетами сломался, а мастер прибудет не раньше следующей недели. — Бабушка не любила его, а он её, конец истории» — Не беспокой Кристину,— резко бросил Терри, обрывая все попытки Марко снова заговорить на корню. Лицо Джакомо вытянулось и побелело, отчего он стал похож на громадный бильярдный шар с двухдневной щетиной. Принц бездумно ухватился рукой за Дэни. — Если я буду нужен, ты знаешь, где моя комната. Пойдём, Дань. Бурцева не нужно было просить дважды, он покраснел, чувствуя себя виноватым перед Джакомо, застывшего в холле дворца, и последовал за Терри. Весь путь до покоев принца они провели в удручающей тишине. Миновали исполинскую лестницу, ступени в которой были не только высокими, но и бесконечными. Прошли мимо музыкального зала королевы и Дэни с ужасом отметил, что арка, ведущая туда, напоминала собой зияющую дыру в глазнице скелета, пересекли пустынный серый сад, о былой красоте которого намекали полуразваленные руины скамей, бордюров и выжженные пеньки деревьев, чернеющие на серой земле, как проплешины на голове старика. Меркурий никогда не мог похвастаться жизнерадостностью и обаянием, но с прибытием Марко — к этому моменту Даня уверился, что каждый визит Марко заканчивается скверно — тьма подняла своё исступленное лицо и всё окрасилось в уныние. «Я никогда не найду выход из этого паскудного места. О чём ты только думал, Даня? Это не остров посреди океана, это ад,— в мыслях Дэни началась смута, сердце под ребрами забилось в истерике, как пойманное в капкан животное. — Это ад и он замерзает, потому что Антихрист дыхнул на него своим зловонным дыханием. Максим плохо кончит. Женя никогда не увидит солнечного света. Я никогда не выберусь, я всего лишь мертвец» Когда за ними с грохотом захлопнулась тяжеленная дубовая дверь, Бурцев в полной мере ощутил на себе гудящую, омертвляющую, немую ярость, волнами расходящуюся от Терри. Какое-то время Даня в нерешительности буравил его спину взглядом, подыскивая удачный предлог, чтобы начать разговор, разорвать ауру гнева, собравшуюся вокруг кронпринца, подступиться так, чтобы шквал негодования, до сих пор сдерживаемый за плотно стиснутыми челюстями, не посыпался на него. Юноша сжал и разжал пальцы правой руки, чувствуя, как ноют мышцы после изматывающей работы. — Ба-бабочки. У нас к-красиво вышло. — он замялся, зная и в то же время не зная, что нужно сказать. У Бурцева сложилось собственное мнение об Энид, и он возликовал, узнав о её смерти, но швырнуть это в лицо Терри не посмел бы. С другой стороны, чувства Терри по отношению к Энид были примерно такими же, как и у Дэни, просто уходили чуть глубже, в детство, как корни старого, больного древа. — Что думаешь? — Я думаю, что ты должен спеть для меня. Дэни потупился. Выражение его лица было таким комичным, будто он только что выслушал предложение шагнуть в пасть великана, жонглируя при этом серебряными ложками. — А капеллу. — невозмутимо продолжил Терри. — Ты мне уже пел. Я смутно помню, потому что меня сжигала лихорадка, но мне понравилось. Пожалуйста,— он меланхолично расстегивал пиджак, лицо ожесточилось от напряжения. — Что-нибудь твоего сочинения. Дэни прикрыл глаза, прокашлялся, чтобы согнать с себя мандраж, и начал петь. «Он ошибался,— принц поправил цепь амулета, больно врезавшуюся в кожу шеи. В этих стенах давно никто так красиво не пел. Идеи лихорадочно лезли в голову. Сюда бы пианино или, может, синтезатор, чтобы дать парнишке возможность импровизировать, а ещё лучше — орган, о котором Марко так любезно напомнил, чтобы весь дворец мог услышать эхо этого дивного голоса. — Он мог бы прославиться, стать артистом. Залы полнились бы опьяненными любовью девицами, к нему бы выстраивались в очереди, его бы обожали. Такой чудесный и талантливый. И он мой, — когда красные руки похоти, трясущиеся от эйфории, накрывали сердце, у Терри сносило крышу. Эти красные руки забирали поводья у благоразумия, вооружались плетью и принимались хлестать страх, вытесняли его на задворки разума, где тот сворачивался в клубок, как побитая псина, и жалобно скулил. Внутри начиналась война, рука с плетью поднималась и опускалась со смертоносным свистом, крушила стены, рассекала укоренившиеся нравы, вскапывала кладбище бабочек, выворачивала прошлое наизнанку, с ловкостью мясника потрошила воспоминания. Терри не обратил внимания, что песня уже давно закончилась, а он сам сидел, склонившись вперёд, как коршун, уперев локти в колени и под его отупевшим взглядом начала плавиться алюминиевая банка из-под краски. Воздух наполнился едким ароматом химиката. — Отец ошибался. Мне не нужна была его разрушающая сила, мне была нужна... компания» — Ты побледнел,— Дэни засуетился, скрутил первую попавшуюся под руку газету и попытался остановить тление. Банка съежилась, а остатки неоновой краски запузырились на дне. Тон Бурцева сделался умоляющим. — Остановись, останови это, ладно? Я пойду, принесу тебе плед. Удачно, ох, как же удачно, что Терри потребовал у отца именно его в тот день.

Преисподняя Коул

Тот день. Ронни только что покинула приемную палату, но слова, сказанные ею — принесённые из вне, как чума и уже осевшие в его сознании, воспаленном после утомительных работ в Граде — всё ещё звенели внутри выбеленных стен. «Тогда это и началось, господин фон Гельфанд,— голос девушки звучал ровно, но демон видел, что её била мелкая дрожь и зубы стучали друг о друга, как будто на неё опрокинули чан ледяной воды. С тех пор, как он в последний раз видел её, Ронни заметно увяла. Её медовые волосы, каскадом ниспадающие до бедер, потускнели, из кошачьих зелёных глаз ушла всякая игривость, и лицо, доверчивое и прелестное, застыло маской страха. Свет ламп золотил её макушку, покуда она продолжала, вытирая размазанную подводку из-под глаз уголком бумажной салфетки.— Конечно, вы хотели, чтобы я оставалась на рейсе как можно дольше, чтобы проверить, ждать, чтобы... — она сбилась, проглотила ком в горле. — Но это точно. Я знаю, что это случилось в тот день. В тот самый день. Ох, господин, мне так... Простите меня» Её хрупкие плечи поднялись под тонким пальто, Ронни храбрилась, пытаясь удержать судорожные рыдания в лёгких, но удавалось ей это с большим трудом. Она не верила, что гонцы, приносящие дурные вести, сохраняют головы на плечах. Тот день. Тимати почувствовал, как желудок завязывается от страха, и в голове, точно мертвец, восстает воспоминание о птицах, раскроивших своими крыльями ненастное поднебесье Коула. Водица, скопившаяся в пруды на улицах Града, переливающегося под беспощадным белесым светом, нежить, плавающая в канавах к верху брюхом. Обрюзгшая от влаги и гниения нежить, и сладковатый аромат смерти, витающий над трупами. Демон крепко зажмурился прижав к сухим губам сигару, жадно втянул запах табака, чтобы отогнать от себя наваждение. «В тот день всё пошло по пизде, — заголовки газет ещё несколько следующих недель гудели, как не в себе, пораженные и взбудораженные событиями кровавого аукциона душ. Создавалось впечатление, что пару ампутантов, резня и срыв дьявольских планов поставил весь ад на уши. Рутине пришел конец, демоны негодовали, СМИ требовали подробностей, некоторые — правосудия. Теперь, горестно рассуждал Тимати, когда то скандальное событие забылось, потесненное появлением птиц, нежити и водной стихии, оно напомнило о себе самым коварным образом. Будто выступило из-за занавеса, улыбаясь кровавыми губами, и разразилось громким истерическим визгом. «Это было я! Это было я! Это было я! Вы, идиоты, меня не заподозрили, а это было я!». К горлу Тимати подступила тошнота, он потянулся рукой к галстуку, ослабил его, не удержался от покашливания, чтобы прогнать приступ. — Да, это было ты, довольно? Ты — чудище, разверзшее над нами бездну неминуемой гибели, ты корень зла, толкающий нас в чистилище. Всадники апокалипсиса ... Пришли по твоему зову, после того дня» Захотелось выпить. Именно, выпить. Напиться до такой степени, чтобы на утро не помнить ничего из того, что демон узнал этим вечером, чтобы знание, которое ядовитыми занозами впилось в душу, растворилось в поти́не*, как таблетка аспирина. Сумасшествие было лучше, чем это знание, и Тимати задохнулся от жалости к себе, к своей трусости и своему острому уму, своей осторожности и обходительности, всему своему естеству за то, что послал эту вульгарную девицу шпионить в поездах. «Нет, прекрати, соберись,— в ушах зазвенело от переизбытка эмоций. Пот собирался в складке на лбу, крупными каплями скатывался по вискам за ворот рубашки. Этот пот... Этот вонючий страх, был отвратителен. — Это шанс покончить с ним прежде, чем он покончит с адом. Шанс спасти это падшее королевство, уберечь демонов от кары божьей, сохранить жизнь моему дражайшему кузену и моим никчемным племяннику и племяннице, сохранить мой драгоценный Коул» Он не притронулся к алкоголю, не смел сдвинуться с места, захваченный потоком мыслей, несущих его назад, ко дню аукциона. Антихрист был там, на этом рейсе, в тот самый день, и кем бы он ни был, Ронни вступила с ним в контакт. Это могло быть что угодно — беседа, прикосновение невзначай, поцелуй, украдкой оставленный на щеке, вежливое рукопожатие или сигарета, выкуренная на двоих — и теперь, сила Антихриста начала расти, и шлейф его присутствия, опутавший Ронни, дал о себе знать, пустив ростки опухоли внутрь её души. Она начала гнить. Тимати потерял счёт времени. Он чувствовал, как тело наливается свинцом — одна нога, заброшенная на другую, онемела — руки, безвольно лежавшие на подлокотниках кресла, перестали принадлежать ему, вокруг и над его головой сгустилось сонное марево, утаскивающее разум на дно, и последняя мысль, сверкнувшая в лучах уходящего дня, была ясной и окончательной. — Он в аду. Он в аду и я точно знаю, где именно.