Слепая симфония

Зарываюсь пальцами в темно-русые, отросшие за полгода волосы — мне это нравится, они такие же шелковистые, как и тогда. Только, по словам Ромы, волосы стали темнее, но несколько седых нитей, появившихся в них, все равно незаметны. И неважны, даже если бы их было больше, они просто как напоминание о том, через что мы прошли. Продолжаю перебирать волосы и касаюсь губами шеи, целую, неспешно приближаясь к затылку. Теперь Рома уже не вздрагивает, когда я это делаю — страх остался в прошлом, и я безумно этому рад. Я соскучился. Иногда мне кажется, что я начинаю скучать по нему, как только выхожу за порог, отправляясь на работу. Теперь я играю по вечерам в клубе Макса, я принял его предложение сразу после того, как закончилась катавасия с судом над теми, кто едва не убил Рому. Следователь оказался умным, злым и дотошным, мне даже показалось, что у него были свои счеты к этой публике. Во всяком случае, именно он докопался до настоящего мотива нападения. Зацепкой стал телефон Ромы, который один из гопников все же решил продать, положив с прибором на запрет вожака. Как только телефон обрел нового хозяина и был включен — счет пошел на дни. Покупателя вычислили очень быстро, а тот, испуганный появлением на пороге людей в форме, тут же сдал продавца. Им оказался тот же парень, который пытался снять деньги с карточек Ромы, а его фото стало еще одной уликой. Я не знаю, как именно повел допрос следователь, но вскоре были арестованы и остальные члены банды. А потом на одном из допросов прозвучало имя Аллы — моя несостоявшаяся невеста, оказывается, и наняла этих... даже сейчас не хочу называть их людьми. Да и наняла — тоже не то слово, она просто пожаловалась их главарю — хорошему знакомому брата, на наглого пидора, пытающегося увести у нее парня. Нарисовала Рому совратителем и насильником, жертвой которого я могу стать. Свернуть башку опущенному — что может быть лучше? Тем более, никто не будет его искать, потому как никому этот гомик и нафиг не сдался. А расплатилась она за услуги собой. Этот друг и товарищ давно уже прозрачно намекал Алле на свои желания, только силой брать не решался, чтобы кореша не оскорблять, а тут она сама дала, так какие претензии? И ребенка этого тоже он ей сделал, а вовсе не я. Тогда я действительно просто отрубился прямо на ней, об этом Алка мне сама сказала, а вернее — проорала в лицо на одном из заседаний суда. Наверное, она так унизить меня хотела, уколоть тем, что как мужчина я — полный ноль? О том, что произошло между мной и Аллой, я рассказал Роме сразу, как только перевез к себе. Не мог скрывать такое, не хотел, теперь я ненавидел ложь еще сильнее и не собирался пускать ее в нашу жизнь. Сознаваться в измене было страшно, я боялся, что Рома не сможет меня простить, но... Он даже договорить не дал, прижал к себе и шепнул в ухо: — Забудь. Ничего этого не было. Приснилось, вот и все. — Но... — Забудь, — с нажимом повторил он, и я послушно замолчал. Потом, спустя несколько дней, Рома сам затронул эту тему. Обронил невзначай, что поступил бы так же, окажись на моем месте, только снял бы в клубе парня. — Почему-то всегда кажется, что после этого болеть будет меньше, — задумчиво протянул он, — а это не так. Используя тело, нельзя вылечить душу. И я снова молча согласился, мне действительно стало только хуже, хоть, по сути, измены и не было. Больше к этому мы не возвращались, с головой хватало других хлопот. Меня самого несколько раз вызывали на допрос, как свидетеля, хоть я мало чем мог помочь следствию. Меня ведь не было на месте преступления, но на все поставленные вопросы я отвечал как можно подробнее, ничего не утаивая. И, конечно же, я ходил с Романом на каждое заседание, я видел, как тяжело ему было, как вздрагивал он всякий раз, слыша голос главаря. Я знал, почему это так, к этому времени Рома рассказал мне все, что помнил о том вечере. Испытанием стало и то, что теперь его и моя ориентация уже не были секретом, а как относятся у нас к геям — известно. Мне было все равно, сколько народу узнает об этом, а вот Рома... Я помнил, каким взглядом смерил его курьер, когда узнал. Мне даже показалось в какой-то момент, что Александр сейчас ударит моего парня, а уж в том, что их дружбе конец, я был совершенно уверен и ошибся, к счастью. Саша явился к нам домой на следующий день, с бутылкой водки и связкой бананов, при виде которых Рома сморщился. — Ты мудак, Сокол, — заявил он с порога, едва кивнув мне, — и какого ты молчал все это время? — Сань... — Рома тяжело вздохнул, — ну ты же сам знаешь ответ. — Ну да, потому что мудак! Я вчера из-за тебя от Танюхи столько наслушался, думал, уши увянут! Я и гомофоб, я и троглодит и вообще пещерный человек! А откуда я знал, что ты... этот... Ты ж не красился, в бабские шмотки не наряжался и ко мне не лез, — возмущение курьера было настолько искренним и бурным, что я напрягся. — А надо было? — Рома иронично приподнял бровь и улыбнулся, но я все равно чувствовал, что он напряжен и ожидает худшего. — Еще чего! — Санек положил бананы на кухонный стол и протянул мне водку, — ты же Виктор? — Я кивнул. — Так вот, Витек, ты ее покуда в морозилку кинь, чую, насухую тут не разобраться. Я не выношу, когда моё имя сокращают так, но не подал виду — умение скрывать эмоции здорово пригодилось. Я тоже чувствовал себя не в своей тарелке, просто не знал, как себя вести с этим высоким, широкоплечим и очень громким парнем. Я боялся все испортить одним неуместным словом. Но тут на помощь пришел Сэт — мой черный друг зашел на кухню, остановился на пороге и пристально посмотрел на гостя. Курьер тут же расплылся в совершенно искренней улыбке и произнес восторженно: — Какой красавец! Как зовут-то? — Сэт, — ответил я и скомандовал. — Сэт, поздоровайся. Пес подошел, сел рядом с Сашей и протянул лапу, которую тот с энтузиазмом пожал. — Это ж лабрадор, да? — спросил у меня, поглаживая Сэта по спине. — Да, — я достал из холодильника колбасу, сыр и начал их нарезать — не бог весть какая закуска, но все же. — Всегда такого хотел, да так и не купил, — восторг в глазах Саши был почти детским, — дорогие они. — Мне мать его подарила, Сэт был моим поводырем, — пояснил, доставая из настенного шкафа стаканы. — Нет худа без добра, — философски бросил наш гость, почесывая пса за ухом. А потом мы долго сидели за столом втроем, хоть бутылка так и осталась почти нетронутой. Я не пил, только пригубил для порядка, Роме пить нельзя — он принимает таблетки, да и после такой травмы алкоголь — последнее, что стоит в себя вливать. Саша выпил первую, а вторая так и осталась стоять на столе — не пить он сюда пришел. Он внимательно смотрел на нас с Ромой, переводил взгляд с одного на другого, силясь понять, почему мы не такие, как он сам. Мы говорили на разные темы, избегая только одной, той, которая и привела Сашу сюда, но под конец он все же не выдержал: — Не, ну вот скажи, Сокол, неужели тебе девушки совсем не нравятся? — Ну почему же, нравятся, но не так, как тебе. — Это я уже понял, то-то ты никогда про них не говорил и ни с кем не мутил на работе, — развивал тему Саша, — а ведь девки наши по тебе сохли и серьезно. — Ну, зато теперь не сохнут, — сказал Рома, и я услышал горечь в его словах. Я знаю, что наш невольный выход из тени дался ему непросто. — Большой кипиш был? — Не, — отмахнулся Саша, — потрещали пару дней и стихло, там подшефная скандал устроила такой, что всем не до тебя стало. — Вот и славно, Сань, а Тане скажи, чтобы не наседала на тебя, ты не обязан принимать меня таким, — слова звучали почти равнодушно, а вот рука Ромы, лежащая на столе, начала дрожать сильнее, я накрыл ее своей кистью и сжал. Это своего рода провокация, я отдавал себе отчет в том, что делал, но Саша должен решить сейчас — продолжать общение или нет. Рвать нужно резко, тогда не так больно. Он внимательно смотрел на наши руки, потом на Рому и, наконец-то ответил: — Кароч, пока вы меня за задницу не хватаете, меня не волнует, чего вы творите в койке, — для вящей убедительности курьер даже по столу кулаком пристукнул. — А судя по тому, как ты, Сокол, себя вел — и не схватите. По любому те уроды сесть должны, не им тебя судить. Мы таких, как те красавцы, в сортир башкой макали на районе у себя... Шакалье! — гопников он ненавидел куда сильнее, чем геев, и это спасло нас всех. Прощаясь, Саша первым протянул руку сначала мне, потом — Роме. Пожимал осторожно, а после несильно хлопнул по плечу: — Бывайте. И это, очухивайся быстрее, мы с Танюхой решили вместе жить, квартиру уже нашли, так что через неделю чтобы на новоселье были. Оба. Приняв наши поздравления, Саша ушел, а мы остались, я видел, что Роме стало легче, и радовался вместе с ним. Теперь у нас на двоих все: слезы, улыбки, радость и горе, и нервные срывы Ромы, когда у него снова не получалось что-то нарисовать. В такие моменты я подходил и обнимал его со спины, потом брал его руки в свои и успокаивающе поглаживал. Не говорил ничего — это не нужно ни мне, ни ему. У меня тоже трудностей хватало. И хоть томография, на которую Рома все же заставил меня сходить, показала, что я совершенно здоров, а головные боли были вызваны стрессовым состоянием, в котором я тогда находился, имелись трудности другого рода. Мне пришлось заново учиться читать и писать, и если с первым было проще — я просто вспомнил значения букв, которые когда-то знал, то со вторым пришлось помучиться. Письмо по Брайлю и обычное — совершенно разные вещи. Резкость, необходимая в первом, совсем не нужна во втором. Я старался от нее избавиться, но так и не сумел, мой почерк до сих пор рваный, буквы острые и разобрать их сложно. Чтобы я быстрее овладел беглым чтением вслух, Рома стал просить меня читать ему на ночь. Он мотивировал это тем, что сам не может долго всматриваться в страницы, да и удержать книгу в дрожащих руках сложно. Я сделал вид, что верю, и читал каждый вечер. Чтение заменило занятия любовью. С ними все было не так просто, как мне хотелось бы. Рома вздрагивал от моих касаний, близость тел его пугала, и желание, вспыхивающее от поцелуев, слишком быстро угасало от одного поспешного движения. Спустя пару недель кое-что начало налаживаться, но не совсем так, как хотелось мне. Ведущая роль в постели никогда не была моей любимой. Но... я готов был ждать, пока Рома окончательно вернется. Та бутылка водки простояла у нас в холодильнике до самого Судного дня, как прозвал Рома день, когда наконец-то был вынесен приговор тем, кто отправил его на больничную койку. Главарь-рецидивист получил десять лет, его подельники — от шести до трех, Алла... три года с отсрочкой приговора. Сыграло свою роль то, что она ни разу не была судима, да и беременность вызвала у женщины-судьи приступ жалости. Но до рождения ребенка Алла не дожила, после того, как она вышла из здания суда, ее сбил лихач на мотоцикле. От удара девушку отбросило к фонарному столбу, о который она и сломала шею, скончавшись на месте аварии до приезда скорой. Об этом я прочитал в новостях, и долгое время не мог понять — жаль мне ее или нет, разобрался уже вечером, когда мы с Ромой ужинали. Он без слов поставил на стол ту самую бутылку и сказал: — Ну, вот и все... — Да, — я разлил по стопкам водку, зная, вряд ли она будет выпита. — Как там говорят — царствие небесное? — Вроде того, — он хмыкнул, — странное чувство. Я вроде радоваться должен, а нет. — Ты ее простил? — А толку злиться и ненавидеть? — Рома посмотрел мне в глаза. — Что это изменит? Её больше нет, а мы... — Есть и будем, — я протянул через стол руку и сжал его пальцы в своих. — Обязательно будем. Ты прав. Царство ей... небесное. Все хорошо, что хорошо кончается, — подвел я черту в истории с Аллой. — Кстати, у Макса есть для тебя работа, — обронил осторожно, зондируя почву. — Какая? — настороженно спросил Рома. — Ты же знаешь, я не могу рисовать. — И не надо, другие будут, Макс хочет полностью переделать интерьер в новом зале, ему нужен дизайнер. Посоветовал тебя, не нужно было? Он молчал. Смотрел на меня и молчал, и я невольно съежился — может, не стоило заводить с Максом этот разговор? Но мне показалось, что работа поможет Роме быстрее окончательно прийти в себя. Я понимал, как тяжело ему было сидеть дома одному и ждать меня. Бумажные комки в корзине к моему возвращению обычно переваливались через край. Безуспешные попытки вернуть то, что умел, нервы, разбитая посуда и его планшет. Постепенно все вошло в норму, руки у Ромы дрожали все меньше, он успокоился и стал почти прежним. Почти. В этом коротком слове и было все дело. Его угнетало то, что приходилось жить за мой счет, и я подогрел Макса относительно нового интерьера. Макс был в курсе случившегося с Ромой и не отказал. — Нужно. Только я же не могу... — Ты разработаешь новый дизайн, цвета, стиль, ну... ты лучше знаешь, что надо, — я напряженно ожидал ответа. — Хорошо, — наконец-то согласился Рома, притянул меня к себе, и в эту ночь все наконец-то произошло именно так, как мне уже очень давно хотелось. Я покорно отдавался ему, не закрывая глаз — я ведь так мечтал видеть своего любовника. А Роман, оказывается, их закрывает. В момент оргазма зажмуривается плотно-плотно и так же сильно прижимает меня к себе, и это действительно крышесносно. Глажу его плечи, чувствуя напряжение мышц. Он тоже сегодня был на работе, просто наши смены, если можно так сказать, не совпадают. Рома в клубе днем, а я — по вечерам, зато ночь — наша. Я медленно разминаю его уставшее тело, постепенно спускаясь все ниже. Касаюсь поясницы и слышу сдавленное «Ох», хмурюсь и продолжаю манипуляции до тех пор, пока Рома окончательно не расслабляется. Я стаскиваю с него полотенце, в которое он завернулся после душа, и касаюсь губами ягодиц. Я уже давно понял, как сильно нравится любимому эта ласка, и дарю ему ее, слушая его стоны и не собираясь пока что спешить. Начатую языком партию перехватывают пальцы, и Рома стонет все громче, мне удается легко отыскать тот участок его тела, прикосновение к которому заставляет моего парня выгибаться и подаваться навстречу. В какой-то момент он хватает меня за запястье, прося остановиться, а потом переворачивается, подминая под себя. Не противлюсь, лаская его, я всегда завожусь сам, и теперь мне нужно совсем немного, чтобы оказаться почти на пике. Я наслаждаюсь его поцелуями и ласками, которые Рома так же щедро дарит мне, как и в самый первый раз. Принимаю его всего, скрещивая ноги на пояснице. Я люблю эту позу, когда глаза в глаза и, кажется, что сливаются не только тела. И не я один. Рома тоже любит видеть меня, он часто повторяет, что у меня красивое тело, но я до сих пор скептичен по отношению к себе. Но когда он во мне, когда с каждым движением становится все жарче, все остальное не имеет никакого значения. Где-то там, в параллельной реальности, звенит телефон — скорее всего — это мать, но говорить нам не о чем. Все, что хотел, я уже давно ей высказал. Наши отношения теперь меньше всего напоминают родственные. Прозревший сын-гей, «вылечить» которого не удалось, оказался ей не нужен, и поддерживать меня финансово мать перестала. А потому брать трубку не будет никто, тем более — сейчас, когда в комнате снова звучит симфония нашей страсти.