Слепая симфония

В пока еще моей квартире было холодно, пыльно и почему-то пусто, хоть вся мебель находилась на прежних местах. Закрыв за собой дверь, я прошел в комнату, не раздеваясь, рухнул на диван и попытался взять себя в руки. Как это могло случиться? Почему Вик оказался там, в этой гребаной больнице? Что с ним произошло? Томография — недешевое удовольствие, и просто так делать ее не будешь. Чаще всего ее назначают тем, кто, как и я, попал под раздачу, или же тем, у кого подозрение на... опухоль. Первый вариант я отметал сразу, от второго — стремительно холодело внутри, и еще сильнее дрожали руки. А ведь это пояснило бы бледность и худобу Вика. Хотя, стоп, почему я решил, что в больницу пришел именно он? Там, рядом находился и кабинет УЗИ, может, это Алла на обследование явилась. Судя по наличию на ее пальце кольца, они... уже успели расписаться, и очень даже может быть, что бывшая прислуга, а теперь жена — беременна. Теперь стало не только холодно, но и больно. Как же быстро мне нашли замену... всего-то месяц прошел. Но, с другой стороны, мы были вместе неделю, а потом я исчез и не подавал никаких признаков жизни, так чего хочу теперь? Верности? Да и не все ли мне равно? Завтра меня здесь не будет, билет на поезд домой куплен. В этом городе мне делать нечего до тех пор, пока снова не смогу рисовать и зарабатывать на жизнь, если смогу. Тогда я вернусь и попробую начать все сначала, только больше не буду пытаться сходиться с кем-то. Все же с одноразовыми любовниками проще, они, как презервативы, — использовал, выбросил и тут же забыл об этом событии. Именно так я и буду поступать, потому что иначе — слишком больно. Это случилось уже второй раз подряд, как проклятая закономерность. Лекс и Вик — к обоим я успел прикипеть душой, да чего там, влюбиться, и оба меня оставили, променяв на женщин. Я не осуждал, не имел такого права, в конце концов, желание иметь семью и детей — естественно, и то, что я его не испытываю, не говорит ни о чем, кроме того, что мне это не нужно. И что бы там Лекс ни рассказывал о добровольно-принудительной женитьбе, сына он любил. Помню, когда Лекс разговаривал с ребенком по телефону, в голосе было столько тепла и мягкости, сколько я никогда не слышал. Вероятно, Виктор тоже решил так избавиться от одиночества, что же, Алла не лучше, но и не хуже других. Во всяком случае, она любит Вика, в этом я был уверен, как и в том, что меня девушка ненавидела всеми фибрами души. Каждый ее взгляд был острым и колючим, пробивающим во мне сквозную дыру. Немного не вязалось все это с тем, что Вик не раз говорил о своей антипатии к Алле. Но... мало ли что могло случиться за это время? Скорее всего, она просто оказалась рядом, когда ему было плохо после моего исчезновения. Впрочем, что толку гадать? Да и зачем травить душу? От этого только усиливается дрожь, и снова просыпается боль в затылке. Придется выпить таблетку, благо этим добром Таня меня снабдила, а еще обещала прийти и помочь по хозяйству. Единственное светлое во всем дерьме, что со мной случилось — это знакомство с ней. Замечательная девушка, добрая, умная, симпатичная... а главное — настоящий человек. Хотел бы я, чтобы у Тани все было хорошо, чтобы она встретила парня, который сумеет дать ей то, чего не смог я. Воспоминания о Тане заставили меня встать, пройти на кухню, набрать в чашку воды, чтобы запить лекарства. Есть не хотелось, я даже продукты покупать не стал. Зачем? Уже завтра меня тут не будет, вернусь туда, «откуда выполз», так, кажется, мне когда-то сказала Алла. И хорошо, что все рисунки остались там, у Виктора, так я быстрее о нем забуду, с глаз долой — из сердца вон. Уничтожить их я бы не смог, хранил бы, как те, на которых были изображены мы с Лексом — дурацкое издевательство над самим собой. А может, я на самом деле мазохист, и мне доставляет удовольствие страдать? Нет, фигня это все, я всего лишь неудачник, каких много. И хорошо, что Вик теперь не один, замечательно, я же помню, как нужно ему было тепло. Пальцы задрожали сильнее, чашка упала на пол и разбилась. Я не стал собирать осколки, пусть — не моя забота, завтра завезу хозяину ключи и прощай, любимый... город. Я снова вернулся к дивану, лег, закрыл глаза и попытался уснуть. По всей видимости, мне это удалось, потому что, когда по ушам ударил звонок в дверь, я не сразу сообразил, где нахожусь, и какого черта вообще происходит. Вспомнив о том, что должна была прийти Таня, я встал и потащился к двери. Открыл ее, не глядя в глазок, и... тут же об этом пожалел. На площадке стояла не Таня. Прямо мне в глаза смотрели невозможно-голубые, полные странного блеска — Вик. У его ног сидел Сэт, который, увидев меня, радостно тявкнул — предатель, но собаки лгать не умеют, в отличие от людей: — Вам кого? — выдавливаю я, снова меняя голос. — Тебя, — этот взгляд... в нем что-то новое, но что, я не могу понять. — Ром, так и будем тут разговаривать, или ты все же меня впустишь? — Извините, но я вас не знаю, — слова я буквально выталкиваю и никак не могу отделаться от ощущения, что он меня видит. — Да ну? — по губам Вика скользит горькая усмешка. — А это тогда что? — он протягивает несколько скрученных в рулон листков. Автоматически беру, но не могу удержать — они выпадают из слишком сильно дрожащих пальцев и веером разлетаются по лестничной площадке. Рисунки. Те, на которых мы предаемся страсти. Ближе всего ко мне, прямо под ноги, падает тот, где я нарисовал нас в его комнате, тот контраст, что так меня привлек — чернота комнаты, белизна рубашки и нереальная синева глаз Вика. Я пытаюсь что-то сказать, но не могу, молча прислоняюсь к стене и наблюдаю, как Виктор наклоняется и собирает рисунки. И тут до меня доходит — он собирает рисунки, безошибочно поднимая их. — Ты... — хрипло выдыхаю, но договорить не могу, Вик делает это за меня: — Вижу. Да. Ты же обещал вернуть мне свет, помнишь? Киваю, думая о том, что мне все это просто снится. Так не бывает, разве что в придуманных романтичными барышнями рассказах или голливудских фильмах, но не в реале. Слепые не прозревают, равно, как и не встают на ноги парализованные, так что это всего лишь сон. Можно расслабиться. И тут сон оказывается совсем близко, я чувствую его запах, вижу в углах глаз слезы, причину которых не могу понять, и слышу: — Так ты меня впустишь? Отступаю вглубь прихожей, все еще продолжая думать, что это сон, глажу Сэта, которого Вик спускает с поводка. Пес тут же принимается лизать мне руки, радостно махая хвостом. — Сэт тоже обознался? — Виктор подходит ко мне, кладет руки на плечи, легко встряхивает и говорит: — Дурак. Ты просто дурак, понимаешь? — Почему? — изрекаю глубокомысленно, желая сейчас только одного, чтобы он ушел. Немедленно. Пусть этот сон закончится так, потому что иначе я просто не захочу просыпаться. Теплые руки на плечах, глаза, ласкающие меня синим взглядом... — Потому что решил сбежать, — меня снова встряхивают, я ударяюсь затылком о стену и морщусь — больно. — Прости меня, — Виктор рывком притягивает меня к себе, ломая остатки сопротивления, — я не должен был ей верить... Нужно было самому тебя искать... идти в твою студию... я идиот, я поверил... А она просто увидела тот рисунок... Где ты с Лексом... — слова сопровождаются лихорадочно-беспорядочными поцелуями, которыми Вик осыпает мое лицо. Я уже не сопротивляюсь, не могу, не хватает сил оттолкнуть от себя человека, которого так хотел увидеть, но и обнять его не могу — помню о том, что теперь Вик женат. В конце концов — завтра я уеду, пусть. Закрываю глаза, чувствуя, как все плывет, как боль пульсирует в затылке, постепенно затихая, и слышу: — Она за все заплатит, это же она натравила на тебя тех уродов. — Ты о чем? — силюсь не утратить связь с реальностью. — Алка, — выплевывает Вик имя, — она подговорила тех гопников, чтобы они тебя... — Убили? — помогаю ему произнести то, с чем уже давно смирился. — Да, ее арестовали, будут судить, но это неважно. — Погоди, — я касаюсь руки Вика дрожащими пальцами: — Как арестовали? — Как организатора заказного убийства, — повторяет он чужие слова. — Но... она же твоя жена, — все же вырывается то, от чего было так больно. — Нет, и не была ею никогда, разве сложно надеть кольцо, Ром? Особенно когда твой «жених» слепой как крот? — Не понимаю... — я действительно потерялся в потоке информации. — Я поясню, давай только присядем, — Вик окидывает меня внимательным взглядом, и я особенно остро ощущаю свое убожество — практически лысый, бледный, похудевший за месяц, со следами швов на голове. Мне противно, что Виктор видит меня таким, хочется сбежать, спрятаться и... Вместо этого я покорно иду за ним, поддерживаемый рукой, в которой раньше не замечал столько силы. Или это я сам настолько ослабел за прошедший месяц? Вик заботливо усаживает меня на диван, а сам садится на пол у моих ног, берет мои руки в свои, словно не замечая их отвратительной дрожи, осторожно сжимает и начинает рассказывать. Он прерывается только для того, чтобы смахнуть слезы, набежавшие на глаза, поясняет: — Слезятся... как от ветра. Врач говорит — пройдет, — эта его улыбка — чуть смущенная, та, которой он меня тогда покорил. — Обязательно, — говорю тихо и добавляю, — у тебя теперь все будет хорошо. — У нас, — решительно и твердо, так непохоже на Вика, которого я знал. Знал ли? Этот парень совсем другой. Неужели вернувшееся зрение так быстро его изменило? Возможно, ведь теперь Виктор наконец-то обрел независимость, к которой всегда стремился. — Сейчас я соберу остатки твоих вещей и... — Нет, — мне стоит невероятных усилий это произнести, но я должен. Я не могу, не хочу быть для него обузой, нахлебником, паразитом. Ему и так сейчас придется несладко — заново привыкать к этому миру, искать свое место в нем, работу и много еще чего. Последнее, что ему нужно — трясущийся любовник-инвалид. — Что? — словно не расслышав, переспрашивает Вик, и глаза темнеют, как море перед грозой. Это так красиво, что хочется нарисовать, но... — Я завтра уезжаю домой, — говорю как можно спокойнее, но выдержать взгляд не могу, опускаю голову. — Я уже купил билет, мне нечего больше тут делать, я не могу работать. — И что? Не вижу проблемы, моих денег нам хватит. — Нет, — повторяю, надеясь, что поймет, услышит и оставит в покое, что уйдет, пока я еще могу держать себя в руках. — У тебя... теперь тоже будет много трудностей. Инвалидность снимут, твоя мать... что она скажет, узнав о том, что случилось? — Плевать. Если ты уедешь, я поеду за тобой, я же знаю, где ты живешь. Так может, пропустим период погони друг за другом, а? Ром, — а это звучит уже пугающе-нежно, — у нас и так украли целый месяц. — Но я не могу повиснуть у тебя на шее, — руки начинают дрожать сильнее, — ты же видишь — я ни на что теперь ни способен! — Но это же не навсегда, — Вик сильнее стискивает мои пальцы, унимая их дрожь, — мне Таня все рассказала, — пускается он в пояснения, и я понимаю, кто меня сдал. — Тебе просто время нужно и заниматься, разрабатывать руки, как мне, когда я обварил пальцы. Ром, я знаю, как это, — Виктор выделяет голосом каждое слово, а его взгляд приковывает меня к себе, подчиняя. — Знаю, что ты чувствуешь, я это испытал. Я просто буду рядом и помогу, вот и все. — Но... — Никаких но, ты ведь собирался быть моим светом и сдержал слово. Тебя не пугало то, что я не вижу, что мне нужен помощник, ты был готов стать моими глазами, ведь так? — Да. — Так позволь мне быть твоими руками, — в интерпретации Вика это звучит совсем иначе, и уже не кажется унизительным. — И не волнуйся насчет денег, это все мелочи, теперь работать буду я, пока ты не поправишься. — А если... — Нет, никаких «если», — Вик садится на диван рядом со мной и шепчет: — Знаешь, что мне все это время снилось? Отрицательно качаю головой, хоть и догадываюсь, но хочу это услышать. — Вот это, — его губы касаются моих. Очень осторожно и нежно, а рука невесомо ложится на затылок, притягивая еще ближе. Так я сам его целовал тогда, в ванной, в нашу самую первую ночь. Дрожь пробивает меня от этого прикосновения и поцелуя, на который я отвечаю так же отчаянно, как тогда Вик отвечал мне. Мы поменялись ролями, теперь ведущая сторона — не я, вот только сопротивляться нет ни сил, ни желания. Я хочу совсем другого, хочу так сильно, что от следующего поцелуя просто задыхаюсь, прижимаясь теснее. Меня колотит, мне почему-то страшно, а желание снова почувствовать себя полноценным хоть ненадолго просто захлестывает. — Я люблю тебя, — шепчет Вик мне в ухо, — никуда не отпущу, никому не отдам, слышишь? — Да, — соглашаюсь я со всем, что он сказал. — Ну вот, все будет хорошо, мой свет. Я знаю, — губы снова касаются моих, я отвечаю благодарно и не могу разжать руки, не хочу, чтобы он отстранялся. Я не могу сказать ни слова, но и нужды в словах сейчас уже нет. Утыкаюсь лицом в плечо Виктора, чувствуя, что еще немного, и глаза начнут слезиться у меня самого. Вероятно, я все же сплю, но... что тогда делает в моем сне Таня, застывшая на пороге комнаты? Я замечаю девушку, бросив случайный взгляд за спину Вика. Она отводит глаза и бормочет: — Извини, Ром... Дверь была открыта, я подумала, с тобой что-то случилось. Краснею, чувствуя себя полным идиотом, мне по-настоящему стыдно. Я не знаю, что она успела увидеть, да и какая теперь разница? — Ничего, — улыбаюсь, пытаясь сгладить неловкость, — все нормально, Тань. — Вот и хорошо, — улыбается девушка. — Я тебе поесть привезла. — Не надо, — отвечает за меня Вик, поворачиваясь к Тане, — спасибо за все, но я забираю Рому домой. Домой. Слово звучит так... мягко, и почему-то на глаза снова наворачиваются слезы. Черт, я стал самой натуральной тряпкой, не могу держать в узде эмоции, сил на это просто нет. — Ну, тогда помогу собрать вещи, а пока... чайник поставлю, — Таня исчезает на кухне, а я бормочу: — Я идиот... не закрыл дверь. — Ничего, — Вик проводит ладонью по моей щеке, на которой уже топорщится щетина, — она же знает о нас, так что... — Все равно. Это хорошо, что вошла Таня, а не Санек, — меня передергивает, — он бы точно не понял. — Он... — Гомофоб, — сообщаю со вздохом, — и при этом мой друг, я рассказывал тебе о нем. — Я помню, — мягкая улыбка, — курьер. Это он сказал Тане твой адрес, мне показалось, что у них что-то есть. — Да? — Ну... голос у нее был, когда разговаривала с ним, — Вик улыбается шире, — ты же знаешь, как хорошо я слышу. — Знаю, — я снова утыкаюсь лбом в плечо, — его ожидает сюрприз... — Все обойдется, — Виктор легко касается моего лба губами, — давай собираться? — Да.