Б-52

– Собирайся. Тсузуку хотелось задать миллион вопросов, узнать хотя бы что-нибудь, но права выбора ему не давали: по лицу Йо-ки становилось понятно, что еще одно лишнее слово приведет к нехорошим последствиям – вплоть до обещанной когда-то сломанной шеи. Пытаясь сориентироваться на ходу, Тсузуку осторожно оглядывался: в комнате диктатора было темно, значит, до утра было еще долго, Рёги почему-то не было, хотя засыпали они втроем, а сам Йо-ка задумчиво стоял у шкафа в своем черном пальто – все это не увязывалось в единую цепочку событий, и от этого становилось жутко. Сознание еще не пробудилось от крепкого сна, но Тсузуку все равно отметил, как же тихо было вокруг – как будто за стенами этой комнаты не существовало ничего, и за окнами тоже: вообще никакого мира не было. – Попробуй взять вот это, – кажется, Йо-ку проблемы отсутствующего мира интересовали меньше всего, потому что он невозмутимо протягивал Тсузуку куртку защитного цвета. – Будет великовато, но сойдет. – Мы идем на улицу? – парень непроизвольно зевнул, злясь из-за своей неспособности осознать, чего от него хотят. – Нет, просто решил тебя приодеть, – с раздражением отозвался хозяин поместья, на ходу накидывая на шею серый вязаный шарф. – Тсузуку, еще одно слово, и ты пожалеешь. У тебя есть пять минут, умойся и жди меня у главного входа. Не дожидаясь ответа, Йо-ка вышел в коридор, развеяв сомнения в существовании остального поместья – Тсузуку рассеянно смотрел, как в дверном пролете мелькнули серые стены с неровным отблеском света от свечей. Времени на раздумья не было, и парень на автомате почистил зубы и протер глаза ледяной водой, затем натянул джинсы и толстовку, наспех причесал растрепанные волосы и влез в чужую куртку – та пахла Йо-кой. На всякий случай Тсузуку еще раз оглянулся, будто Рёга в комнате мог взяться из ниоткуда, но ничего не изменилось: в полумраке кровать с откинутым смятым одеялом выглядела особенно тоскливо. Вспомнив о нехватке времени, Тсузуку поспешно вышел в коридор – здесь было чуть теплее, чем в комнате диктатора, но все равно жутковато: парень ненавидел ходить по этим коридорам ночью, они будто на самом деле оживали и насмехались над ним, устраивая ловушки на каждом повороте. У знакомого витража Тсузуку задержался – без дневного света цветастое окно выглядело не так эффектно, но все равно отливало чем-то жутким: сейчас парень уже знал, что из маленьких цветных стеклышек складывается семейный герб хозяина поместья. Тсузуку всегда хотелось посмотреть на это место в солнечных лучах, тогда витраж должен отражаться на лестнице кровавыми разводами, но Йо-ка иногда шутил, что на его поместье солнечные лучи не попадают никогда. Отворачиваться от этого магического окна всегда было сложно, и даже сейчас, продолжив спускаться вниз, Тсузуку боролся с навязчивым желанием посмотреть назад, снова впиться взглядом в яркие стеклышки – в них было что-то гипнотизирующее. В звуке собственных шагов парень тоже различал что-то чужое и несколько раз оборачивался, решив, что кто-то крадется за ним: за спиной всегда было пусто. Коридор перед главным входом был пустым, хотя Тсузуку был уверен, что в пять минут не уложился точно – прошло еще минут десять, но Йо-ки по-прежнему не было, и парень присел на корточки, сонно прикрыв глаза. Именно в тот момент, когда сознание начало медленно расплываться, он услышал уверенные шаги: хмыкнув, Йо-ка прошел мимо него, быстро толкнув входную дверь – Тсузуку хотел сообщить, что в назначенное время тот и сам не уложился, но вовремя сумел прикусить язык. Поднявшись, он размял затекшие ноги и поспешно выбежал на улицу, не подумав вдохнув ледяной воздух: тот мгновенно вцепился в легкие, разъедая их до основания – Йо-ка обернулся, терпеливо ожидая, пока Тсузуку привыкнет к морозу, а затем просто подхватил его на руки и направился к машине. В темноте все тени искажались, а выдыхаемый ими пар казался почти серым – думая об этом, парень держался за шею диктатора, пока тот спокойно перешагивал сугробы. В кожаном салоне было холодно и пахло парфюмом, и Йо-ка, посадив Тсузуку на соседнее кресло, нехотя включил печку, хотя парень почему-то был уверен, что никогда прежде тот этого не делал. Парню нравилось наблюдать, как диктатор умело заводит машину и сжимает руль, пока он кутается в его теплую куртку и сидит рядом, разглядывая длинные бледные пальцы. Йо-ка рулил мягче Рёги, его движения были более плавными, он никогда не выкручивал руль, но автомобиль покорно подчинялся каждому его движению, с послушанием лавируя на заснеженной дороге. Глаза слипались, но Тсузуку из последних сил наблюдал, как Йо-ка увозит его от зловещего поместья, еще окутанного ночью и мутным сном, но уже жуткого, настороженного – на горизонте виднелась робкая предрассветная полоса. – Спи, – Йо-ка вдруг оторвал одну руку от руля и с осторожностью сжал ладонь Тсузуку, переплетая их пальцы. – Я разбужу, когда будет нужно. *** Тсузуку сонно открыл глаза, когда пальцы Йо-ки мягко коснулись его колена – за окном было светло: небо стало привычного бесцветного оттенка, и на фоне этой белизны пустые небоскребы выглядели так, будто их верхние этажи почти вгрызаются в эту пустоту. Почему-то Тсузуку знал, что за пределами машины было очень холодно, но здесь работала печка, здесь рядом был его собственный ледник, здесь было спокойно. Сев прямо, Тсузуку спрятал пальцы в рукава чужой куртки и огляделся, пытаясь понять, где они находятся – мертвые небоскребы вокруг были незнакомыми, но интуиция нашептывала ему, что он знает этот город: в этом затаившемся величии, в трагической тишине было что-то, что он уже ощущал раньше. – Токио, – подсказал Йо-ка, не отрывая бледные руки от руля. – Почему? – Тсузуку никак не мог собраться, а пустые улицы только давили на сознание, заполняя его своей серостью. – Ты сказал, что ничего обо мне не знаешь, – задумчиво отозвался диктатор, продолжая разглядывать мрачную дорогу впереди так, будто видел там что-то свое. – Хочу познакомить тебя со своей жизнью. Тсузуку рассеянно повернулся к мужчине, надеясь столкнуться с ним взглядом, но тот продолжал сосредоточенно смотреть вперед: парень мгновенно догадался, как сложно Йо-ке далось это решение, как тяжело ему было впускать кого-то в свои тайны, в свой закрытый мир – но для Тсузуку эта запретная дверь приоткрылась. Быть частью реальности Йо-ки было странно, почти опасно, но парень гордился этой ролью: он чувствовал, что его считают важным, ему доверяют, что его подпускают ближе самой интимной черты – не удержавшись, Тсузуку потянулся к Йо-ке и прижался к его щеке, прикрыв глаза. Диктатор мгновенно притянул его к себе одной рукой, второй перебирая чужие светлые волосы – в этой неестественной тишине заброшенного города было что-то пугающее, отталкивающее, но Тсузуку все равно хотел растянуть этот момент хотя бы на одну лишнюю секунду. Он чувствовал Йо-ку предельно близко, ощущал замедленные удары его сердца, тяжелое дыхание – Йо-ка был его весь, полностью, от холодных слов и до запутанных мыслей, и Тсузуку хотелось показать, что он ценит это доверие, что ему важно знать Йо-ку подробно, как каждую главу любимой книги. А затем Йо-ка вдруг мягко оттолкнул парня, вернув того на место – машина медленно поползла вперед, пробираясь мимо недоверчивых высоток с каким-то деланным безразличием, и Тсузуку смотрел только на диктатора, понимая, что не хочет видеть ни искалеченные дома, ни равнодушное небо. Йо-ка сегодня был какими-то особенно красивым, в нем было что-то величественное, и особенно заметно это становилось на контрасте с перегоревшей, опустошенной столицей: мужчина был хозяином этого города и сам это прекрасно знал, а оттого периодически чуть усмехался самыми уголками губ, постукивая по кожаному рулю длинными пальцами. Йо-ка спокойно вел машину по маршруту, известному лишь ему, и периодически коротко сообщал Тсузуку какие-то случайные факты о мелькающих за стеклом домах – где-то была его школа, где-то они с Регой сидели до поздней ночи и слушали музыку через одни наушники, где-то он часто любил бывать по выходным один, где-то иногда обедал с родителями. Тсузуку ловил каждое место с жадностью: пристально рассматривал дома, изучал мрачные стекла, сканировал пристальным взглядом утонувшие в снегу улицы, будто так мог заметить прозрачный образ Йо-ки подростка. У одного заброшенного парка диктатор стоял особенно долго, спокойно рассказывая, что здесь проводил много времени, когда видеть не хотелось совсем никого, даже Рёгу – Тсузуку так засмотрелся на пустые аллеи и ровные ряды лавочек, что на мгновение ему показалось, что на одной из них он даже разглядел призрачную, почти прозрачную фигуру – в парке, конечно, никого не было. У другого цветного крыльца Йо-ка помолчал, будто задумавшись о чем-то, а потом пояснил, что здесь продавали его любимое мороженое, которое они с Рёгой тоже часто брали одно на двоих: Тсузуку почувствовал укол легкой ревности, но даже не к близким людям, а к времени, которое он безвозвратно упустил: будто почувствовав его сожаление, Йо-ка снова притянул парня к себе, чуть улыбаясь при виде его нахмуренных бровей. – Не думай, – почему-то шепотом сказал диктатор, целая Тсузуку в лоб. – Впереди еще много всего. – Хочу быть рядом с вами. И с Рёгой, – Тсузуку не мог удержаться, не мог избавиться от этой навязчивой искренности, потому что рядом с Йо-кой его мысли существовали в отдельной вселенной и не зависели от его желания. – Хочу понимать вас. Хочу быть частью вашей истории. Диктатор усмехнулся, но говорить почему-то ничего не стал: только крепче обнял Тсузуку, глядя на заснеженную дорогу впереди - снег только выпал, но уже посерел и потерял вид, превращаясь в комья грязи. Токио был до отвращения сырым, озябшим и настороженным, как уличная кошка – делить Тсузуку с этим миром не хотелось, не хотелось даже думать, что Тсузуку может принадлежать кому-то ещё, что кто-то еще может просто быть рядом с ним, чувствовать его дыхание, видеть вызывающий блеск в сощуренных глазах. Пространство вокруг было каким-то изломанным, оно не складывалось в единую картину, оно было чужим и отдавало посторонним холодом – глядя на тоскливые улицы когда-то сияющей столицы, Тсузуку думал, что эти ссутулившиеся дома были неизлечимо больны: до смерти оставались считанные секунды, но Йо-ка не любил говорить о времени. Стоило подумать о сидящем рядом человеке, как он вдруг завел машину и с не свойственной ему резкостью двинулся вперед: по сосредоточенному взгляду ледяных глаз было понятно, что едет он в определенное место, которое загадал еще в самом начале – Тсузуку еще только учился читать по глазам Йо-ки, но кое-что уже понимал. Улицы проносились мимо быстрее, мужчина уже нигде не задерживался – казалось, что они едут по самому краю столицы, потому что заброшенные рестораны и магазины стали встречаться все реже, и Тсузуку рассеянно подумал, что где-то здесь должно появиться море: мутно-серая полоса воды тут же выглянула из-за горизонта. Не удержавшись, Тсузуку приник к стеклу, разглядывая блеклый пейзаж за окном – здесь не было видно ни высоток с выбитыми стеклами, ни покрытых гарью крыш, ни заброшенных магазинов, а потому покрытая ровным слоем снега полоса пляжа казалась непривычно спокойной, тихой, и только напряженные волны, наползающие на берег, выдавали беспокойство. Тсузуку еще никогда не видел пляжа зимой, и теперь этот контраст бесконечного пространства, снега и темной воды поразил его – эта была одна из тех картин, которые навсегда откладываются в памяти, занимают там отдельное место и вспоминаются редко, но от этих воспоминаний по коже всегда бегут мурашки: окна в машине были закрыты, но Тсузуку уже чувствовал слабый соленый запах моря. – Красиво, – пустой пляж впечатлил Тсузуку так сильно, что он не удержался и честно выдал Йо-ке все свои мысли. Диктатор ничего не ответил, даже не усмехнулся в своей привычной холодной манере – молча распахнув дверь, он вылез наружу, морщась на холодном ветру. Догадавшись, что от него требуется то же самое, Тсузуку поспешно выбрался следом: в этот раз он был готов к удару ледяным воздухом, но легкие все равно болезненно сжались, а лицо защипало, отчего парень снова спрятал руки в карманах чужой куртки. В машине пространство пляжа казались ему чем-то далеким, как картина в музее, но теперь, утопая в снегу, Тсузуку понял, что он стал частью этого мира, где почти все пространство занимает бесцветные небо и мутное море – к пляжу вела длинная металлическая лестница, покрытая снегом, Йо-ка припарковал машину почти у самой первой ступени, и Тсузуку вдруг подумал, что сейчас они на самом деле замерли на самом краю мира: дальше была только пустота. Холодно, пусто, тоскливо – на каком-то интуитивном уровне парень понял: между всем, что он видит сейчас, и внутренним миром человека, который замер рядом, можно было смело ставить знак равенства. Йо-ка без слов взял Тсузуку за замерзшие пальцы и потянул к лестнице, отчего-то не глядя в его глаза: они спускались медленно, и с каждой ступенью Тсузуку казалось, что полоса пляжа на самом деле бесконечна и убегает в горизонт – мир здесь точно обрывается, а потому не существует ни времени, ни расстояний, ни воспоминаний. Это был мир Йо-ки, его настоящая проекция. – Все для тебя, – примерно на середине лестницы диктатор вдруг опустился на колени и прислонился к животу Тсузуку. – Весь мой мир. Парень догадывался об этом, чувствовал это, но теперь, когда стеклянные слова повисли в воздухе, когда они царапнули его холодное лицо и коснулись губ, он вдруг поверил в это до конца – Йо-ка дарил ему не только себя: он дарил весь свой ледяной мир, пускал его к неспокойному морю, к заснеженному пляжу, тоскливому небу. Тсузуку не знал, что ответить на это признание: у него просто не было настолько ценных слов, он не мог озвучить весь этот безумный водоворот мыслей, когда сказать хочется так много – поэтому он просто опустил ладони на узкие плечи Йо-ки, прижимая его к себе: так они просто стояли в полной тишине, даже не шевелясь, будто малейшее движение могло спугнуть эту болезненную искренность. Было непонятно, куда исчезли все звуки, почему не шумело море, не кричали парящие вдали чайки, не гремел сиплый ветер – время просто остановилось ради них, даже не замедлило свой ход, а исчезло вовсе, растянув секунды до бесконечности: Тсузуку дрожал, но не от холода, а от осознания того, что все это было лишь для него. Не удержавшись, он тоже опустился на колени, так, чтобы они с Йо-кой прижимались носами, глядя друг другу глаза в глаза – сидеть на узкой обледенелой ступеньке было неудобно, но они не отстранились ни на шаг. – Вы мне важны, – в этих словах не было и сотой доли того, что чувствовал Тсузуку, но что-то сказать все-таки было нужно, хоть парень и понимал, что его чувствуют насквозь. – Важнее всего. Будьте рядом, и больше ничего не нужно, не исчезайте. Вздохнул, Йо-ка опустил голову на чужое плечо, прислушиваясь к настороженному шелесту волн – реальность снова приобретала звуки, но сердцебиение сидящего рядом человека все равно было громче: Тсузуку переживал. Диктатор усмехнулся и погладил парня по напряженной спине, думая, что колени на жестких ступенях начинает ломать, но он скорее не встанет вообще, чем сейчас отпустит Тсузуку. Они больше ничего не говорили, только делили одну тишину на двоих, и Йо-ка знал, что объяснять ничего не нужно, что любые попытки что-то сказать все только портят – они чувствовали друг друга сразу на несколько шагов вперед, а на словах не понимали даже самых простых просьб. И эта блеклая снежная бесконечность вокруг только подчеркивала серость тревожной водной глади, но Тсузуку забыл об этом угнетающем пейзаже, потому что это был мир его Йо-ки, а значит и его мир тоже. В какой-то момент сам Йо-ка все-таки поднялся и потянул парня вниз, туда, где песок скрылся под ровным слоем снега и недоверчиво подбирался к апатичным волнам – здесь Йо-ка снова взял Тсузуку на руки, хоть тот и сопротивлялся: так они молча шли вдоль берега, оставляя позади ровную дорогу шагов. Тсузуку обхватил шею диктатора, прижавшись к ней носом – Йо-ка привычно пах холодной сладостью, и парень вспомнил, как почувствовал этот запах в свой самый первый день в чужом поместье и никак не мог дать ему определение: теперь этот запах был предельно близко. Захотелось о чем-то поговорить, рассказать хоть что-нибудь, послушать хрипящий голос Йо-ки, но Тсузуку никак не мог решиться нарушить эту тишину и только вслушивался в шипение волн и скрип снега под ногами диктатора, думая о том, что теперь эти звуки всегда будут ассоциироваться с Йо-кой – он подчинил себе даже зиму и беспокойное море. Около получаса они просто гуляли по берегу, шагая вдоль волн и периодически косясь друг на друга – один раз Тсузуку, устав от белизны неба, прикрыл глаза и почти задремал, прижавшись к шее Йо-ки, но тот не удержался и хмыкнул, отчего парень тут же проснулся и недовольно поцеловал диктатора в уголок губ. – Пойдем, – Йо-ка чуть качнул головой, задумчиво глядя на припаркованную вдали машину, что была единственным черным пятном на фоне выцветшего мира. – Хочу показать еще кое-что. Тсузуку бесконечно хотелось узнать, что это было за загадочное «кое-что», но спрашивать, конечно, смысла не было – по внутренним ощущениям парня было около двух часов, и он очень надеялся, что они с Йо-кой задержатся у моря до вечера: очень хотелось посмотреть, как небо начнет медленно темнеть, и вода с редкими островками льда станет такой же черной, непроглядной. Но диктатор уверенно двинулся в сторону машины, и Тсузуку снова уткнулся лбом в его плечо – он бы не отказался, если бы этот день не заканчивался никогда, потому что сегодня он впервые чувствовал Йо-ку так близко, понимал его, видел от начала и до конца: как будто во всем мире они остались лишь вдвоем. Теперь Тсузуку понимал не обрывки образа Йо-ки: он знал каждую деталь, незначительную мелочь, подробности, которые делали их еще ближе. – Куда мы едем? – парень сам не знал, зачем тратит слова впустую, просто захотелось, чтобы Йо-ка ответил ему хоть что-то. – Ты ведь знаешь, что ответа не получишь, – диктатор хмыкнул и посадил Тсузуку в машину, мигом оказываясь в кожаном салоне с другой стороны. – Зачем тратить время на разговоры? – Просто хочу слышать ваш голос, – честно признался Тсузуку, подставляя к печке замерзшие пальцы и глядя в окно, где волны беззвучно наползали на берег одна за другой. – Теперь у нас с вами тоже есть общие воспоминания. – Дурак, – Йо-ка плавно вырулил на главную дорогу и двинулся к выезду из города, набирая скорость так быстро, что сжавшиеся дома за окном сливались в одну унылую серую полосу, вгрызающуюся в лобовое стекло. – Придаешь значение всему подряд. Что ответить на это, Тсузуку не придумал и только отвернулся к окну, тайно наблюдая через него за отражением Йо-ки – видимо, мужчина быстро разгадал его замысел, потому что, не удержавшись, хмыкнул и облизнул губы, через стекло глядя прямо в глаза Тсузуку. Они возвращались по той же дороге, но небо стало чуть темнее: теперь его цвет подползал к тоскливому серому, и Тсузуку понял, что вечер медленно накрывает столицу, но они уносятся от него прочь, только набирая скорость – машина мчалась так быстро, что парня даже вдавило в сидение, но от этого наблюдать за едва уловимыми движениями рук диктатора становилось только приятнее. Эта скорость ему шла, была частью его сущности, и Тсузуку видел, как в стеклянных глазах Йо-ки загорается азарт, как он вспыхивает при каждом крутом повороте, в которые машина вписывается пугающе плавно. Тсузуку так увлекся размазанным пейзажем за окном, пытаясь различить, где заснеженный берег переходит в серое море, а где в воду рушится темнеющее небо, что не сразу заметил, что двигаться они стали медленнее. Йо-ка нехотя тормозил, чуть сощурившись и сжав руль так, что вены на бледных руках стали видны особенно отчетливо – догадавшись, что останавливаются они не просто так, Тсузуку снова приник к стеклу: кажется, в какой-то момент они съехали с основной дороги и теперь остановились у пологого заснеженного берега. Искалеченный Токио давно остался позади, а потому здесь снег был белым и непривычно чистым, почти не тронутым – небо уже посерело, но все равно было достаточно светло, так что Тсузуку разглядел широкую полосу берега, на котором расположился современный одноэтажный коттедж с панорамными окнами: те были затемнены, а потому разглядеть, что внутри, не получалось. Волны здесь казались спокойнее, размереннее, хотя шумели сильнее: Тсузуку слышал их даже в машине – почему-то это место, несмотря на привычную серость, показалось ему уютным, как будто раньше он уже бывал здесь. Не удержавшись, Тсузуку первым рискнул вылезти наружу, осторожно спускаясь к берегу по пологому склону и для верности балансируя руками: помнить, что на нем была куртка Йо-ки, было приятно. Парень спускался медленно, и с каждым шагом эта заснеженная полоса, дом с плоской крышей и недоверчивые волны казались ему все более притягательными, почти уютными – оказаться у моря быстрее хотелось так сильно, что Тсузуку чуть не споткнулся и не полетел вниз. В последний момент удержав равновесие, он обернулся проверить, чем занимается Йо-ка, и именно в эту секунду в его лицо прилетел идеально слепленный снежок: пока Тсузуку ошарашено отплевывался от снега, в его плечо врезался еще один. Скорее по инерции парень швырнул в ответ горсть снега, потому что на придание ему круглой формы времени не было, но диктатор ловко увернулся в сторону, лукаво глядя на Тсузуку – такой растрепанный, коварный Йо-ка в классическом черном пальто и с озорным блеском в глазах-ледышках так завлекал, что еще один удар Тсузуку пропустил, и на его черных джинсах повисли остатки снега. – Ну у тебя и замедленная реакция, – диктатор попытался скрыть усмешку, подтянув к лицу серый вязаный шарф, после чего двинулся к своему спутнику, пытаясь помочь ему отряхнуться. Дождавшись, пока Йо-ка подойдет достаточно близко, чтобы потерять бдительность, Тсузуку резко нагнулся и швырнул в него целый ворох снега, забыв даже о замерзших пальцах – быстро оправившись от внезапной атаки, Йо-ка вцепился в талию парня и толкнул того на землю, наваливаясь следом: Тсузуку даже не понял, в какой момент к нему приникли чужие губы. Лежа в снегу, они целовались, и даже так Тсузуку чувствовал, что Йо-ка не может сдержать улыбку – тогда парень обнял его в ответ, притягивая к себе еще ближе, так, что грудную клетку даже сдавило от навалившейся тяжести. Поцелуй был агрессивный, почти яростный: Йо-ка кусал его язык, касался шва, соединяющего две половинки, а затем спускался ниже, впивался в нижнюю губу до боли – в какой-то момент холодные пальцы диктатора забрались под его куртку, скользя по коже, и Тсузуку вздрогнул от неожиданности, но поцелуя не разорвал. Когда Йо-ка все-таки отстранился, продолжая стоять над Тсузуку на четвереньках и сжимая его бедра своими коленями, парень вздохнул, глядя на этого человека снизу вверх: ветер треплет волосы, под спиной отвратительно тает снег, где-то рядом лениво шумят волны – его внимание сосредоточилось лишь на Йо-ке. Каждый раз, видя диктатора в новом образе – тогда, когда он зажал его в одном из коридоров, когда кормил яблоком из губ в губы, когда ласкал своими холодными пальцами, надменно сидя на кровати – Тсузуку думал, что Йо-ка достигает пика своей красоты, что лучше быть уже не может, но мужчина рушил его убеждения: прямо сейчас он был идеальным настолько, что не хотелось даже моргать, чтобы не упустить ни секунды близости с ним. Будто почувствовав это пристальное, почти болезненное внимание, Йо-ка наклонился еще ближе к парню и улыбнулся, довольно следя за его завороженным взглядом: – Ты в самом сердце моей жизни, ближе уже нельзя. Теперь тебе никуда не деться. – А мне и не нужно.